И в каждом случае нужен индивидуальный подход. Важно, чтобы искусство было в конечном счете созидательным, а не разрушительным, хотя в этой области все настолько неуловимо, часто — двусмысленно, да и отношение наше к одним и тем же произведеньям изменчиво, как изменчивы и мы сами. Есть, например, икона, церковная архитектура, богослужебные тексты — здесь все подчинено канону (свободе внутри канона, говоря словами отца Павла Флоренского). Но есть и светская литература, музыка, изобразительное искусство — все это выполняет свою важную функцию. Это как монашеский и рыцарский путь (второй, увы, прочно забыт с некоторых пор). Церковь не стесняет свободу художника, ее задача — спасти человека, открыть ему Христа-Спасителя. А выбор человек делает сам и как он его делает, каким образом — все это тоже достаточно таинственно. Тем более, когда речь о художнике. В этом вопросе церковному сознанию еще предстоит разобраться. Запрета на искусство нет, да и не может быть, хотя есть запрет на изготовление порнографии и это правильно: искусство не должно развращать. Но порнография и не ставит перед собой художественных задач, а потому она и не искусство. Во всяком случае — не искусство в традиционном понимании. Потом, одно дело — искусство классическое, другое — сегодняшнее. Во всем этом воцерковляющемуся художнику предстоит разобраться для себя, и это, конечно, непросто. Если говорить обо мне, то я все время пишу — если не стихи, то эссеистику, тексты для моей авторской радиопрограммы. Все это, надеюсь, не уводит меня от Христа. Хотя это всегда поиск, всегда попытка ответить на какие-то вопросы, возникающие передо мной. Это не подгонка под заранее известный результат. Особенно, что касается стихов, приходящих не так уж часто, зато — как «лихорадка» (по замечанию Ахматовой). Стихи срывают двери с петель, ведут куда не хочешь. Для меня это не стихотворные иллюстрации известных благочестивых мыслей и мыслей вообще, в них я всеми силами избегаю проповеди — это другой жанр. В общем, что-то, так или иначе, все время пишется и именно с Божьей помощью, без которой все просто не состоится, пойдет в мусорную корзину (или виртуальную — в компьютере). Для меня это — продолжение священнического служения (простите за пафосность), смена регистров, и я не представляю себе одного без другого. При всей сложности такого расклада.
Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас. Да будете сынами Отца вашего Небесного (Мф. 5, 44–45)
«Божественная комедия» Данте — уникальный образец сплава богословия и поэзии
Вопрос
Творчество во все времена казалось отражением молитвы, сестрой молитвы. И сейчас это сохраняется. Но верно ни ли художник понимает, что есть молитва? Нет ли подмены живого языка сердца — куцыми жалобами? И обращена ли эта творческая молитва ко Христу?
Ответ
У кого-то из Отцов мне встретилась мысль, что любое движение ума и сердца к чему-то высшему есть молитва. Высшая степень молитвы — безмолвие. Но вообще у творчества всегда были задачи и более скромные, да и называлось оно не творчеством, а ремеслом. Это только христианство (прежде всего западное) превознесло художника на равнобожественную ступень. И в этом есть своя правда, если иметь в виду не художество как таковое, а укорененное в Боге. Потому что тогда через искусство говорит Бог. Молитва — это ведь диалог. Есть мольба, но есть и богомыслие, «молитвенное размышление», медитация. Все лучшее в искусстве — такие «сны». И у них свои законы. Это такой контролируемый (более или менее) транс. Мы вольны его принять (войти в него) или отказаться. Здесь все индивидуально. Насчет понимания художником, что такое молитва — вопрос особый и здесь вряд ли возможно говорить о художнике вообще. Мне представляется, что здесь тот же принцип неслиянности и нераздельности собственно молитвенной, литургической практики и творчества. Одно не есть другое, важно не смешивать, но и не разделять. Художник должен быть целен, как и вообще человек — целен, а не раздвоен. Но это по ряду причин непросто. Есть, впрочем, немало образцов — «Божественная комедия», например, уникальный образец сплава богословия и поэзии. Да и в любом большом художественном произведении можно отыскать тот же след, в том числе — в искусстве античности («христианстве до Христа» по выражению одного из Отцов). Бог благословляет художника, каковым и создан человек. Мне нравится определение искусства как блаженной игры Отца с детьми (Мандельштам), хотя, возможно, оно подходит лишь для художников определенного склада. Кстати, если мы, не став как дети, не войдем в Царство Небесное, то вспомним: дети не только молятся, но и играют. И шалят. Озорничают. Дети — не маленькие старички, какими нередко изображают святых в детстве жития. Главное свойство детей — открытость чуду и вообще — открытость, искренность, увлеченность (особенно игрой). Думаю, Христос имел в виду и это тоже.
V. Приходские рассказы
Коленька
Покрово-Тервенический женский монастырь. Фото Т. Дороховой.
Эта история записана мною на одном из тех мест, в которых человек, как нашкодивший школяр, стремится оправдаться.
Кот, символически побитый полотенцем, с неожиданной грацией закружился над бумажкой. Как котенок. Огромная серая тушка. Прощения просит.
Так вот, история, которую записала, подлинная. А может быть, создание устного телеграфа. Ну, как иначе назвать слухи, кочующие от человека к человеку?
Монаха звали Николай. Родители его, батюшка и мама, как-то очень рано умерли, и Колю уже шестнадцати лет постригли в рясофор. Теперь ему шел двадцать третий год и его совсем недавно облачили в мантию.
Николай нечаянно, хотя прочно, заслужил симпатию почти у всех. Нравом отличался мирным, несколько мечтательным, с точки зрения благочинного. Он обычно и давал послушания. Отцом Николая можно было назвать, хотя и с проекцией на будущее. В нем образовалась уже особенная внимательность, необходимая при его сане. Хотя он сильно отличался от прочей братии. И тем, что был слишком прост и мечтателен, и тем, что доводил начатое до конца. Ел он все, что предлагали в трапезной, и добавки просил иногда, и на ночь утешался булкой. С разрешения духовного отца, конечно. Спал, сколько мог себе позволить, не в ущерб общежитию. Словом, особенных монашеских достоинств не имел.
Отец Евфимий прожил десять лет на Афоне, но Волей Божией водворен был в место начала своего подвига
Приятелем ему стал отец Евфимий. Этот прожил десять лет на Афоне, но Волей Божией водворен был в место начала своего подвига. Вернулся в родную лавру. Лет ему было около пятидесяти, волосом рыжий, широколицый, говорил пришепетывая. Не стесняясь прихожан, отец Евфимий мог оставить исповедь и побежать к брату, возле соседнего аналоя, дабы исповедаться самому. Когда исповедовался, становился на колени. Ангелы начинали шептаться.
У Евфимия, с разрешения благочинного, жил рыжий же кот Тиша. Тишендорф. Правда, скоро этот кот был подарен старцу Кукше, во избежание привязанности.
Так что жизнь монаха Николая проходила ровно, как бы за пазухой. Кроме одного случая, происшедшего в канун Дмитровской Родительской Субботы. Божьей волей, Николай был поставлен исповедовать мирян. Впервые.
— Чуть что, беги скорее ко мне, я там тоже буду, — подучивал новичка отец Евфимий, — Вместе удобнее бить лукавого.
Сам Евфимий исповедовал мирян уже лет двадцать.
Милостью Божией, к авторитетному совету отца Евфимия прибегать не пришлось. Приходили дети, за ними — их благочестивые мамочки с бесконечными вопросами о соседях, жилье, работе. Приходили больные: сильно и не очень. Мужчины, бабки, старики. Монах задавал вопросы, когда что было ему не ясно, выслушивал только самое необходимое, по сути, интересовался, как себя ощущает человек, какое у него настроение, подробно расспрашивал о составе подготовки ко Святому Причастию. Понемногу толпа рассредоточилась.
Одной из последних подошла молодая женщина, не старше него. Она показалась хорошо одетой, даже дорого. И все плакала-плакала. Потом начала рассказывать. Слезы у ней как будто высохли. На лице появилась краска стыда. Жила невенчанной, муж бросил, сын умер, прожив месяц. Родители, состоятельные люди, похоронили внука на дорогом кладбище, почти в самом центре города. Сама живет частными уроками. Преподает английский язык. Женщина рассказывала скупо, сдержанно, а монах, углубившись в молитву, слышал только, как жгуче ей стыдно за прожитое и как больно за ребенка. После разрешительной молитвы она протянула ему листок бумаги, в котором было завернуто сто рублей. На листке аккуратно выведено: «Коленька. Окрещен 2.10. Умер 30.10.»
— Очень вас прошу, батюшка, помолитесь!
И тут с отцом Николаем что-то произошло. Деньги он вернул, сказав:
— Лучше за ящик положите.
И добавил, словно не от себя:
— Обязательно помолюсь, будьте спокойны.
Женщина, нырнув в толпу, скрылась из виду, а Николай, встав, пошел в алтарь. И с запиской — к Престолу. В алтаре гуляли жестокие сквозняки.
— Надо бы закрыть окно, — подумал Николай. Но тут же вспомнил, что его еще ждут человека три. Выглянул из алтаря — где отец Евфимий? Но тот уже ушел. Тогда Николай опустился на колени и помолился о том, возможно ли ему помолиться об этом младенце. Но сердце ответа не услышало.
— Господи, да будет воля Твоя!
Встал, поклонившись, вышел из алтаря и вернулся к аналою. Заметив ту самую молодую женщину, он подошел к ней и сказал. Снова как бы не от себя:
— Я помолюсь о вашем сыне. Будьте покойны.
Николай опустился на колени и помолился о том, возможно ли ему помолиться об этом младенце. Но сердце ответа не услышало
Женщина опустилась на колени и поклонилась монаху в ноги. И снова плакала. Так, что не могла говорить.