За китобойцами, у черного подножия черной горы, жидко дымила черная электростанция. Слева от нее вдоль дощатого пирса тянулись такие же закопченные корпуса когда-то знаменитого жиротопного завода. Заколоченные окна, горы разбитых бочек, похожие на нефтяные цистерны черные баки, некогда служившие хранилищами китового жира.
В великой тишине тонули голоса людей, стук корабельных машин, шипение и плеск волны под форштевнем.
Неожиданно из-за мыса на правом берегу залива появились красные крыши поселка. Еще две-три минуты, и вот уже видны все домики. Десятка полтора строений, поднятых либо на каменные фундаменты, либо на деревянные сваи. Один дом двухэтажный — бывшая контора Салвесена. Все чистенькие, беленькие, как белый крест на холме за поселком — крест Шеклтона.
Кладбище, заброшенное футбольное поле, обнесенный рыбацкими сетями теннисный корт. В центре поселка — несколько радиомачт и похожий на минарет огромный флагшток с реющим английским флагом. Ближе к причалу, перед аккуратным дощатым коттеджем, — еще флаг, норвежский. Он поскромнее английского, и флагшток его пониже. На площадке около него в бинокль отчетливо видны старинный адмиралтейский якорь, два врытых в землю жиротопных котла и белая гарпунная пушка — символы норвежских китобоев.
Правее от поселка сбегает с гор к морю небольшая речушка. Там, на пригорке, одиноко белеет островерхая протестантская церковь.
По берегу и поселку словно пригоршнями рассыпаны стайки пингвинов и то там, то здесь валяются в маслянистой грязи коричнево-бурые туши морских слонов.
Я помнил «мертвый якорь» Салвесена и ожидал увидеть Грютвикен совсем безлюдным. Наше судно, однако, вышли встречать человек сорок. Как потом оказалось, это было все теперешнее население Южной Георгии. Более двух тысяч моряков и рабочих Салвесена отсюда давно уехали. Суда, портовые сооружения, завод — все, образно говоря, действительно на «мертвом якоре». Но вовсе не брошено на произвол судьбы.
Для присмотра за своим добром Салвесен в Грютвикене никого не оставил, но, покидая остров, приказал воздвигнуть на самом видном месте капитальную мачту для английского государственного флага. Расчетливый миллиардер рассудил правильно: построить какой угодно флагшток дешевле, чем охранять добро, которым, может быть, больше и не воспользуешься. Он сделал жест «бескорыстного патриота», и все заботы по охране Грютвикена правительству Англии пришлось взять на себя. Государственный флаг требует государственной опеки. С этой целью после ухода Салвесена в Грютвикен была направлена специальная администрация во главе с губернатором и штатом государственных служащих. Делать им тут нечего, поэтому все они, как, вероятно, и предполагал Салвесен, невольно превратились в сторожей его имущества. Отказаться от Южной Георгии Англия не может. Это было бы ущемлением национального престижа.
Глядя на англичан, свою администрацию прислали в Грютвикен и норвежцы. Китобойным промыслом у берегов Южной Георгии они тоже давно не занимаются. Международный контроль поставил их в слишком жесткие рамки. Раньше они добывали китов намного больше Салвесена, поэтому могли втридорога платить ему за аренду порта и завода, оплачивать все английские услуги по снабжению и ремонту судов и тем не менее получать солидную прибыль. Сейчас такой возможности у них нет. Но срок концессии, когда-то купленной у Салвесена, пока не истек. А вдруг настанут лучшие времена?
Чтобы хоть как-то оправдать существование на Южной Георгии двух государственных администраций, Англия и Норвегия создали в Грютвикене метеорологическую станцию, которая в свою очередь сделала необходимыми электростанцию и радиоцентр. Особой нужды в метеосводках Грютвикена нет. Такой же прогноз погоды на пятидесятые южные широты Атлантики дают метеорологические станции Фолклендских островов и Кергелена, но что еще придумаешь сегодня для Грютвикена? Все-таки какая-то деловая жизнь. Кроме государственных служащих, есть просто служащие и даже десяток рабочих. Уж очень нелепо выглядел бы губернатор, имеющий в подчинении только собственную канцелярию.
Нашим визитом в Грютвикене все были потрясены. Каким ветром, откуда, зачем? Иностранные корабли не появлялись тут уже лет пять. Раз в полгода приходит лишь судно из Англии и один корабль в году — из Норвегии.
Губернатор решил, что мы зашли к ним бункероваться, и, едва поднявшись на борт, начал извиняться:
— Простите, но запасы горючего у нас весьма ограничены. Мы сможем продать вам только небольшое количество продовольствия.
— Не беспокойтесь, сэр, — сказал наш капитан. — Бункером мы вполне обеспечены. Если позволите, нам хотелось бы немного побродить по твердой земле, мы давно не сходили на берег.
— О, пожалуйста! Сколько пожелаете, наши горы из чистого базальта.
Конечно же, я сразу поспешил к могилам Шеклтона. Я не оговорился — к могилам.
4 января 1922 года, направляясь на шхуне «Квэст» в очередную антарктическую экспедицию, Шеклтон по пути зашел в Грютвикен, чтобы повидать своих давнишних друзей. Несколько часов он гостил у Салвесена, пил вино и был очень весел. Вечером его проводили на шхуну. Поднимаясь на борт корабля, он обещал утром снова быть у Салвесена.
— Нам предстоят трезвые дни, и завтра я хочу как следует покутить, — сказал он на прощанье.
Никто не подозревал, что следующего дня Шеклтон не дождется. В половине четвертого утра он скончался от приступа грудной жабы. Сначала его похоронили на пустынном мысу за поселком. Экипаж «Квэста» выложил на могиле каменный холм и установил памятный крест. Потом Салвесену показалось, что пустынный мыс для могилы Шеклтона не подходит. Он всю жизнь был в окружении друзей; можно подумать, что после смерти его отвергли. И прах перенесли на общественное кладбище.
Вторая могила его из серого гранита. Врытый в землю тонкостенный каменный прямоугольник, внутри которого — инкрустация из морской гальки. У изголовья — массивный обелиск с выбитой на нем восьмиконечной звездой. О звезде были его последние слова. «С наступлением сумерек я увидел одинокую, поднимающуюся над заливом звезду, сверкающую, как драгоценный камень», — написал он в своем дневнике и лег спать, чтобы уже никогда не проснуться.
Я стоял у обелиска и с удивлением думал о причудах судьбы. Не ждал, не верил, а вот ведь привелось. Что ж, поклон тебе, Эрнст Шеклтон, отважный моряк и великий честолюбец! Мертвых не судят, а все же мне жаль, что здесь, на твоей могиле, я не могу назвать тебя другом…
К могиле прислонен сколоченный из нескольких досок деревянный щит. На нем расписываются те, кто приходит сюда с данью уважения. Я поставил и свою подпись. Он не понимал и не хотел понять, что такое коммунизм, но разве нас все понимают? Он жаждал славы, богатства, власти, но разве не таков мир, его породивший? Честолюбие толкало его на безумные авантюры, а доброе сердце и прекрасное чувство товарищества — на риск ради друзей. Много раз ему приходилось спасать попавших в беду полярников. Он шел по грани между жизнью и смертью, мерз, голодал, тяжко работал, но никогда не останавливался на полпути. Лишь пламя отваги, мужество и готовность к самопожертвованию могли заставить человека в зимние штормы пересечь на шлюпке огромное водное пространство от кромки материкового льда Антарктиды до острова Южная Георгия. Обмороженный, опухший от голода, больной цингой, он пришел в Грютвикен, чтобы сказать:
«Друзья, мой корабль погиб. Нам удалось высадиться на материковый лед, но люди скоро останутся без пищи. Я прошу помочь мне спасти их».
Повторить путь шлюпки китобойное судно не смогло. Тогда Шеклтон купил большой пароход, но цели опять не достиг. Не теряя времени, он поворачивает к Фолклендским островам и там покупает корабль, способный плавать во льдах.
В организацию спасательной экспедиции он вложил все свое состояние, но долгу товарищества не изменил. И не стал другим. Шеклтона с его честолюбием и страстью к наживе могла исправить только могила.
Она была передо мной, эта могила…
Потом по заросшей бурым вереском тропинке я поднялся в горы, к зажатому между скалами голубому озеру. Глубокое и прозрачное, оно подарило мне горсть студеной воды. С его берега далеко был виден усеянный айсбергами скалистый простор океана. Искрясь на солнце, айсберги медленно дрейфовали на север. Там, за сорок восьмой параллелью, они навсегда исчезнут. Там теплые воды…
Е. Бессмертный,капитан дальнего плаванияВОЛЬНЫЙ ШКИПЕР ГЕК
Память о вольном шкипере Геке живет в лоциях, названиях мысов и бухт Дальнего Востока, в памяти тех, кто дорожит добрыми традициями нашего флота. Мне довелось более сорока лет плавать в тех местах, которые когда-то разведывал Фридольф Гек, мой старший собрат по трудной морской судьбе. Я хорошо знал его младшую дочь Елену, ее мужа и восприемника Гека — Николая Васильевича Васюковича, он был моим товарищем, а с внуками Гека — Клавдием, Юлием и Георгием, которые и ныне плавают капитанами на морских судах Дальнего Востока, — я тоже встречался и беседовал. Оттого в своем документальном повествовании пишу об узнанном мною непосредственно, или от свидетелей тех или иных событий, или из документов и воспоминаний близких Геку людей.
И еще я отважился написать этот документальный очерк потому, что самые противоположные чувства возникли у меня, когда мне в руки попали две книги. Я с признательностью прочел в работе капитана А. Новаковского указание на то, что в ней использованы материалы, собранные шкипером Геком.
Но в другой, и весьма толстой книге, вышедшей лет пятнадцать назад, было написано следующее:
«Гек, имя и отчество не выяснено, «вольный шкипер», капитан китобойных судов, исследователь Берингова и Японского морей. В 1885 году, плавая на китобойной шхуне «Сибирь», впервые описал большой участок Корякского берега, северо-восток полуострова Камчатки, в том числе обширный залив Корфа».
Как же это случилось, что в таком солидном издании пишется, что имя Фридольфа Кирилловича Гека неизвестно, хотя в ту пору еще здравствовала его дочь, пользовавшаяся особым доверием и дружбой отца, сохранились архивы и твердая на добро человеческая память? И именно эта публикация обязала меня, старого капитана, взяться за перо.