азвалится на куски! Но шхуна снова поднялась на гребень, должно быть, очень высокой волны, так как через стекла иллюминаторов на секунду-другую показались, мелькнули скалистые берега Камчатки. Только теперь они казались гораздо дальше, чем когда их видели с палубы до того, как налетел шквал. Значит, беспомощную шхуну уносит в океан…
После первых ужасных ударов шум работавшей машины разом смолк. В помещении кубрика наступила сравнительная тишина, только скрипела и трещала обшивка судна. Наверху ураганный ветер продолжал неистовствовать, и размахи с борта на борт не уменьшались.
Все наши с Чигаевым попытки выйти на верхнюю палубу были безуспешны. Выход из кубрика оказался чем-то плотно прижат. Что происходило наверху? Что делал остальной экипаж? Ждали, что кто-то все же спустится наконец в кубрик. Но время шло, никого не было. Не слышно было и движения людей по верхней палубе… Видимо, решили мы, все они находятся в рулевой и штурманской рубках.
Так как до нашей очередной вахты было еще далеко, мы перестали особенно беспокоиться и завалились в свои подвесные койки. При качке лежать более удобно, чем стоять на ногах или сидеть, держась обеими руками и упираясь то туда, то сюда ногами. Забравшись в койки, верней вспрыгнув в них, как на бешеных коней, мы оба крепко подвязались, чтобы не быть выброшенными.
Шторм бушевал всю, казалось, бесконечную ночь. Не раз мы, обитатели кубрика, думали, что идем ко дну, когда судно ложилось плашмя на борт и валы океана опять и опять покрывали чернотой иллюминаторы. Иногда качка боковая-бортовая переходила в килевую, шхуну то ставило на попа — носом вниз, — то его задирало вверх почти отвесно.
Стало чуть стихать только утром следующего дня. Иллюминаторы чаще выходили из воды, но поверхность океана, вся иссеченная, вся изрытая ураганом, выглядела пугающей. С катившихся один за другим пенящихся холмов лютый ветер срывал верхушки и кружил их тучами водяной пыли. Потом понемногу все сменилось мертвой зыбью — волнами без лохматых курящихся гребней, но все еще высокими, как многоэтажный дом.
Мы, заточенные в кубрике, снова и снова пытались выйти наверх, но безуспешно. Никто не спускался по-прежнему вниз, в кубрик, никто почему-то не вызывал нас на вахту. Дверь из кубрика все не поддавалась нашим усилиям, не открывалась. Что же делать?
Стали стучать в переборку, отделяющую кубрик от машинного отделения. Послышался такой же ответ. По азбуке Морзе я передал, что мы не можем выйти, так как что-то заклинило снаружи выход из кубрика. Через несколько минут послышались спотыкающиеся шаги по верхней палубе, а затем удары кувалдой. Наконец дверь открылась, и мы увидели своего третьего друга.
Выйдя из кубрика наверх, мы были поражены: палуба пуста, начисто снесены рулевая и штурманская рубки, камбуз, единственная шлюпка. Все закрепленные на палубе грузы, бочки с жидким топливом, машинным маслом, пресной водой, ящики с продовольствием — все было смыто за борт. Обе мачты сломаны. Остатки такелажа путались за кормой; видимо, ими был заклинен руль и гребной винт.
Мы с отчаянием убедились, что на шхуне уцелело только нас трое. Остальные семь человек, в том числе капитан, погибли. Долго и упорно я и мои друзья всматривались в окружающую нас водную пустыню, ища какие-либо обломки, сорванные со шхуны, за которые, может быть, еще держатся выброшенные наши товарищи… Ничего не было видно.
Освобожденная от своих надстроек и других тяжестей, шхуна несколько поднялась и, хорошо удифферентованная, не переворачивалась даже в такой болтанке. Но потерявшее управление и ход судно держалось лагом — боком к волне, подвергаясь резкой и стремительной боковой качке, которая выматывала нас.
Первое, что мы сделали, — это очистили руль и винт от обвивших и опутавших их обрывков такелажа и штуртроса теперь уже не существовавшего штурвала.
В машинном отделении среди аварийного запаса деталей мы нашли металлический румпель и закрепили его на стебле руля. Хоть и с трудом, но рулем стало возможно управлять. Вытащили из воды и одну сломанную мачту, которая волочилась на вантине. Очистили палубу на корме от остатков смятого и поломанного фальшборта, чтобы эти обломки не мешали движению румпеля, и поскорей запустили мотор, вывели судно против волны. Судового путевого и главного компасов уже не существовало — они погибли вместе со снесенными океанским валом рубками. Но у нас в кубрике среди штурманского имущества, полученного из училища, был шлюпочный компас, и он помог нам ориентироваться и взять правильное направление к берегам Камчатки.
Но земли уже нигде не было видно даже в бинокль, который, к счастью, сохранился в кубрике. Вокруг до горизонта все безнадежно пусто. В расходных цистернах топлива оставалось в лучшем случае не более чем на два-три часа хода. Вернуться к побережью Камчатки своим ходом, да еще против сильной зыби, ветра и течения, нам нечего было и думать.
Посоветовавшись между собой, решили топливо сохранить на самый крайний случай, а сейчас лечь в дрейф. Для этого смастерили плавучий якорь. Квадратный кусок парусины натянули на два сколоченных крест-накрест шеста, от четырех углов протянули тросики и, связав вместе, соединили с фалинем на носу судна. Опущенный в воду плавучий якорь держался в ней вертикально, упирался в нее и удерживал шхуну носом против ветра и волны. Качка стала спокойней, мягче.
Ветер стихал, уменьшалась постепенно и мертвая зыбь. Теперь мы особенно почувствовали голод…
9 июня. Прошли первые дни после катастрофы, заполненные наведением элементарного порядка на пострадавшем судне; налажено ручное управление рулем, сделан плавучий якорь, который удерживал суденышко от беспорядочной и изматывающей нас качки. И вот ребята пришли к мысли о необходимости создания хотя бы самого примитивного парусного вооружения. Но как это сделать? Думали, подсчитывали и наконец составили такой план.
Прежде всего надо было прочно укрепить нашу небольшую, короткую и слабенькую мачту. Для этого просверлили в месте ее стыковки с остатком основания старой мачты два отверстия и пропустили через них два железных болта, скрепив их с обеих сторон большими шайбами и гайками. Кроме того, на это место крепления мачты с ее основанием наложили прочный бензель (узел) из толстой проволоки. Затем мачту укрепили еще дополнительными креплениями к носу, с боков и в сторону кормы, использовав для этого прочный манильский трос, целая бухта которого нашлась в шкиперской кладовочке.
Но на парус не было материала: ни кусочка парусины, ни даже каких-либо остатков старых рваных парусов. Парусина же, которую мы использовали для плавучего якоря, была уже порядочно истрепана в штормовых водах океана. Казалось, задача создания даже маленького паруса была невыполнима. Но, подумав, мы нашли выход. Решено было попробовать использовать имевшиеся на судне четыре парусиновые морские койки, полученные нами из морского училища.
Соединив в длину две койки, а затем снизу еще две и связав вместе так все четыре, получили плотное полотно паруса…
Когда все было готово, рею подняли, захватив в ее середине прочным фалинем, продетым затем через блокшкив на вершине мачты. Поднятый новый парус, к нашей радости, сразу же «забрал», и мы с восторгом увидели, как суденышко наконец получило видимый небольшой ход.
Карт не было — они погибли со сбитой за борт штурманской рубкой. Случайно сохранилась только одна карта — «Южная часть Камчатки». К ней мы подклеили чистые листы бумаги, на которые продолжили сетку карты, и использовали их для того, чтобы отмечать на них координаты наших астрономических обсерваций и по ним прокладывать путь двигающейся в океане нашей шхуны.
Мы научились ловить в океане рыбу простейшим способом — «на поддев»: опуская прочный утяжеленный рыболовецкий крючок на ту или иную глубину, а затем его постоянно подергивая, заставляя «танцевать» в воде и этим создавать тончайшие колебания, далеко улавливаемые рыбами. Способ этот хорош тем, что ловить можно без всякой наживки, притом на разных глубинах, даже не освещенных, и потому — в любое время дня и ночи, причем ночью даже более успешно. Видимо, зрение рыб в этих случаях совсем не участвует, а эти колебания улавливает какое-то особое «шестое» чувство, которым снабдила рыб природа…
Потрудней и пострашней было с пресной водой. Выпиты были последние остатки пресной воды, оставшиеся после аварии на донышках в бачках кубрика и в машинном отделении. Мы начали страдать от жажды. Это хуже голода: без пищи человек может прожить, говорят, почти месяц, а без воды не более десяти суток. И тут мы снова вспомнили советы Шестакова: для утоления жажды надо жевать свежую рыбу или высасывать ее соки.
29 июня. Несмотря на наше юношеское оптимистическое настроение, на нас находят тяжелые порывы тоски и безнадежности. Наше путешествие идет, кажется, без конца, без какой-либо надежды на спасение. Ни островов на безграничной пустыне океана, ни каких-либо кораблей мы не видим. Правда, несколько раз видны были в бинокль очень далеко, почти на самом горизонте, дымки, а ночью — огни проходивших пароходов. Но расстояния были настолько велики, что никакими имевшимися у нас средствами сигнализации мы не могли привлечь их внимание.
30 июня. Дни проходят бесконечно медлительно. Ведь почти ничего нового мы не видим, а наблюдать движение времени нам приходится почти все двадцать четыре часа суток!..
12 июля. Я не записывал ничего в своем дневнике за эту последнюю неделю, так как нас опять порядочно трепали штормы, следовавшие один за другим, и записывать было трудно. Мы только по-прежнему вели регулярно записи в нашем вахтенном журнале… Вскоре нам стало ясно, что под нами идут уже воды теплого течения Куро-Сиво, быстро относившего нас на восток. Течению, конечно, помогают и штормовые ветры, которые так далеко уносят наш «Тюлень».
По астрономическим наблюдениям, отмечаемым на карте (самодельной), мы видим перемещение, и притом удивительно быстрое, «Тюленя» на восток… Видно, что течение и штормы очень быстро нас уносят к востоку. Сейчас мы, видимо, находимся севернее Гавайского архипелага, но где именно? Как нужна была бы теперь, да и вообще, мореходная карта!