В 07.00 вахтенный штурман проверил, не замешкался ли кто в надстройке. На судне оставалось четыре человека. Турбоход погружался, принимая воду через пробоины.
В 07.50 к борту подошел бот с теплохода «Сангар» с приказом Дружникова: «Снять немедленно всех людей, капитану оставить судно».
Гордиенко передали распоряжение представителя министерства, он лишь устало пожал плечами… На востоке розово занимался новый день.
Молчаливые и суровые, последние моряки покидали турбоход.
Старпом уже взялся за штормтрап, вдруг, что-то вспомнив, бросился назад, в надстройку. Бот отошел. Для старпома оставили на воде плотик.
И вот на судах все увидели: высоко на гафеле мачты в лучах утреннего солнца заполоскал флаг.
— Гордо уходит, как «Варяг»! — сквозь слезы молвил Никитич.
Не выдержали нервы и у других, их глаза наполнились слезами.
Старпом разогнался и прыгнул в воду, взобрался на плотик. Бот, сделав циркуляцию, подобрал Владимира Ивановича и пошел к «Сангару».
Все суда отошли. Турбоход начал выпрямляться и в 08.30 сел на ровный киль по линию главной палубы. Вся средняя надстройка была охвачена огнем. Послышались взрывы…
Два события произошли затем в экипаже турбохода. Моряки радировали начальнику пароходства:
«Просим не расформировывать наш экипаж и полным составом направить на другое судно».
По возвращении на Родину матрос Корсун списался на берег. Его никто не удерживал.
В. ФедотовПРОРЫВРассказ
Дожидаясь взрыва и словно бы не веря, что он все-таки произойдет, будто надеясь на какое-то счастливое чудо, лейтенант Федосеев не отрывал взгляда от тральщика, стоявшего в глубине бухты. Торпедный катер Федосеева держался кабельтовых в трех от берега, готовый к переходу в главную базу. Команда и представитель оперативного отдела младший лейтенант Кучевский стояли на палубе и молча смотрели на обреченный корабль.
В бинокль Федосеев хорошо видел бортовой номер тральщика, черные фонтаны взрывов вдоль береговой полосы, а еще — моряков, простившихся со своим кораблем и теперь во главе с майором Слепневым уходивших по тропе на помощь базовской команде, которая удерживала немцев у Волчьей балки, на подходе к бухте. Федосеев понимал: они уходили на верную гибель, жалел их и виновато смотрел им вслед. Но чем же он мог им помочь? Самое разумное, что можно сделать в его положении, — это сейчас же уходить на полных оборотах, пока немцы не вышли к берегу. Но Федосеев медлил, держась за рукоятки машинного телеграфа. Ему, как и всем на катере, надо было увидеть своими глазами взрыв корабля.
Федосеев вспоминал последние минуты перед выходом катера из бухты. Когда они — капитан-лейтенант Крайнев, сам он, Федосеев, и младший лейтенант Кучевский, — оставив пустое помещение штаба, появились на пирсе, где уже выстроилась команда тральщика, помощник командира тральщика срывающимся голосом выкрикнул: «Равнение направо! Сми-ир-но!» — и, точно на учебном плацу, печатая шаг, пошел им навстречу. Он остановился в трех шагах — лицо его было напряженным и бледным, — сглотнул тугой комок в горле и неожиданно тихо, точно не хотел, чтобы слышал кто-то другой, доложил:
— Товарищ капитан-лейтенант, корабль к взрыву приготовлен. Экипаж построен на берегу в полном составе, при полном вооружении! — И замер, не сводя строгих глаз с командира.
— Хорошо, Максим Савельевич, — так же тихо ответил Крайнев, посмотрел на него с болью и сочувствием. — Объяснили наше положение и задачу экипажу?
— Так точно, товарищ командир!
Крайнев медленно, очень медленно шел вдоль строя, всматриваясь в лица моряков, точно стараясь навсегда их запомнить. Затем опять повернулся к помощнику и уже громко, так, чтобы слышал каждый, отдал приказ:
— Поднять сигнал: «Погибаю, но не сдаюсь».
Торжественно-строго стоял Кучевский в поблескивающих на солнце очках, держа в левой руке небольшой сейф с базовскими документами. Застыл, точно окаменев, строй моряков. И в этой гнетущей, напряженной тишине, которую, казалось, не трогают ни взрывы снарядов, ни приглушенный гул недалекого боя, поднимался на фалах последний сигнал.
— Зачем же корабль гробить?! — выкрикнул кто-то из строя, не удержавшись.
Крайнев резко обернулся на голос.
— А что же, немцам прикажете подарить? Машины разобраны, вы это знаете. — Кивнул в сторону берега. — А немцы — вот они, рядом! Мы идем на помощь отряду майора Слепнева, к Волчьей балке. Все до единого! Будем прорываться сушей. — Крайнев выдержал небольшую паузу, сорвал с головы фуражку. — Прощайтесь с кораблем, товарищи!
Помнил Федосеев до мельчайших подробностей это горькое прощание — и то, как моряки, понурив обнаженные головы, проходили вдоль борта тральщика, и то, как торпедный катер выходил из бухты и команда без всякого приказания построилась на палубе, и как сам он, Федосеев, встал в этот строй и Кучевский встал.
— Нет, это невероятно! Невозможно! — произнес Кучевский, не отрывая взгляда от тральщика, стоявшего в глубине бухты.
Это прозвучало так неуместно, что Федосеев не выдержал, оборвал его с раздражением:
— Отставить разговоры!
Кучевский не взглянул на него. По впалой бледной щеке его крупной бусинкой сползла слеза. Маленький переносный сейф с документами стоял у его ног.
«Черт его знает! — обозлился про себя Федосеев. — Распустил нюни. Тряпка, а не командир! Неврастеник какой-то. Ребята, считай, на верную гибель ушли, а он, видите ли, не смог идти с ними из-за этого сундука, а теперь лирикой страдает. Скорей бы прийти в базу, отвязаться от него».
Глухо, тяжело прогремел в бухте взрыв. Вскинутые могучей силой, взлетели вверх и медленно осели вместе с огромным фонтаном воды обломки тральщика.
— Все, Быков! — с болью сказал Федосеев стоявшему на руле боцману. — Конец тральщику! Ах, черт подери! Свое своими руками взрываем. — Передернул рукоятки телеграфа и словно погрозил кому-то: — Ну, ладно! По местам!
— Су́шей ребята пробьются, товарищ командир, — сказал Быков. — А тралец жаль, хорошая коробка была. Ничего, новый после войны построим.
— Это здесь, на ветерке, легко говорить «пробьются», — взорвался вдруг Федосеев, и боцман с удивлением покосился на него, ничего не понимая.
Федосеев и сам себя не понимал: что-то вроде разладилось в нем, вышло из привычного, четкого равновесия. Неожиданный прорыв немцев у Волчьей балки, взрыв тральщика, вот этот вынужденный уход, ощущение вины перед ребятами с тральщика, будто бросили их, — все это навалилось на него. А тут еще этот оперативник глаза мозолит со своим сейфом.
— Младший лейтенант Кучевский! — бросил он раздраженно. — Что у вас там, бриллианты, что ли? Что вы его все к ногам прижимаете?
— Зачем вы так? — Кучевский посмотрел на него, и такой у него был взгляд, что Федосеев вдруг совершенно отчетливо почувствовал, что странный этот человек видит и понимает его насквозь. И неприязнь его видит, и раздражение, и невысказанное осуждение, что, дескать, взяли с собой на катер, а надо бы тебя вместе с другими послать на прорыв, в пекло это, а сейф твой — лишь причина увильнуть, никуда бы не делся и без тебя, доставили бы и так куда следует в целости и сохранности. — Зачем вы так, товарищ лейтенант? — повторил Кучевский, конфузясь. — Я ведь не сам, не своей волей, вы же понимаете. — Кивнул на сейф. — Если бы не это… Одним словом, не мог я его в другие руки передать. Каждый ведь на своем посту…
Он еще что-то говорил, но Федосеев уже не слышал его, врубил «полный ход», моторы бешено взревели, и Кучевский, продолжая жестикулировать, походил теперь на актера из немого кино — голос его совсем пропал.
— Идите в кубрик! — крикнул Федосеев в самое лицо ему.
Кучевский согласно кивнул, подхватил сейф, и сутуловатая его фигура скользнула мимо мостика.
Миль шесть катер прошел в море, берег теперь слился в сплошную тонкую линию. Федосеев приказал боцману лечь на основной курс и передернул рукоятки телеграфа на «средний».
— На «полном» горючего не хватит, — сказал, покосившись на сразу ставшее недовольным лицо Быкова. — Часа за четыре дойдем.
— Если погода не подкачает, — ответил хмуро Быков.
— Ты, боцман, не сердись, — совсем дружески сказал Федосеев. — Нашло что-то на меня сегодня, сам не пойму.
— Бывает, товарищ командир. — Быков понимающе вздохнул. — Трудно, конечно, там ребятам сейчас…
— То-то и оно. А мы как на курорте: палуба надраена, чехлы простираны, медяшки горят. Царская яхта! Откуда же немцы взялись у Волчьей балки?
— Может, воздушный десант?
— Вряд ли, гул самолетов услышали бы. — Федосеев наклонился к переговорной трубе. — Радиста на мостик!.. Вряд ли десант, боцман. Оборону, наверно, прорвали в глубине. Если так, значит, и с моря не задержатся.
Поднялся на мостик радист.
— Товарищ лейтенант, краснофлотец Аполлонов прибыл по вашему приказанию!
— Становитесь на мостик, — сказал ему Федосеев. — Сектор обзора триста шестьдесят градусов. Поняли?
— Так точно!
— Боцман, держитесь на курсе. Если что, немедленно докладывайте мне. Я в кубрике.
Федосеев спустился в кубрик. Кучевский сидел на рундуке. Федосеев подсел к нему. Кучевский покосился на свой сейф, вздохнул:
— Вы знаете, я в жизни всегда чего-то не могу. Всегда куда-то не поспеваю. Хочу, а не поспеваю. Другие меня обгоняют, если я даже тороплюсь. Не буквально, а в переносном смысле, конечно. Так отчего-то складываются обстоятельства. Не странно ли? Впрочем, все это не то, мелочи, никому эти ничего не значащие эмоции не интересны. На первом плане теперь война, человек как индивидуум стерт, потерян в этой ужасной, кровавой неразберихе.
— А вот это вы напрасно. Настоящий человек останется настоящим в любой обстановке. И все эти чувства, эмоции и прочее, о чем вы говорите, будут при нем всегда.
— Да, но происходит и заметное торможение, — не согласился Кучевский. — Диаграмма мыслей наших, если так можно выразиться, сужается в военное время, острие ее направлено к одному — как сделать, чтобы все это скорей кончилось.