Микала присяжные оправдали и уговаривали Мариуса сообщить на флагман, что Паулсен просто упал за борт. Но Мариус решил, что рано или поздно все раскроется. У него не было гарантии, что кто-нибудь из команды не проговорится. Если же о том, что произошло на «девятке» в действительности, станет известно до конца промысла, Микала пересадят на флагман, и там его обязательно казнят. Ведь главным штурманом флотилии был родственник Паулсена.
Роль судьи исполнял боцман Олсен.
— Вы правы, капитан, — согласился он. — Надо сообщить на флагман наш приговор высадить Микала на остров. Так будет лучше. Я думаю, со временем мы найдем способ забрать его оттуда, и тогда они уже ничего не сделают. На нашей стороне закон.
«Девятка» в тот день находилась в проливе Дрейка. Ближайшим клочком необитаемой суши был Эстадос, каменистый остров, лишь кое-где покрытый такой же чахлой растительностью, как на Восточном Фолкленде.
Высаживая Микала на пустынный берег, ему дали дробовик, два кожаных мешочка пороха, патроны, топор, запас одежды и всяких жизненно необходимых мелочей. Мариус, как и положено в таких случаях капитану, ни во что не вмешивался. Он даже не имел права проститься с Микалом. Но уже на острове в одном из мешочков с порохом Микал нашел от него записку. Долгие семь лет жизни на острове та записка была единственными человеческими словами, соединявшими его с миром людей.
«Печально, Мики, — писал Мариус, — но проститься с тобой по-родственному мне не позволяет моя капитанская должность. Надеюсь, ты поймешь меня и не будешь судить слишком строго. Поддаться в моем положении чувствам брата — значит потерять все, чего я добился за столькие годы тяжелейшего труда, и, с другой стороны, погубить тебя. На флагмане несомненно сочли бы наш приговор недостаточно суровым и сняли бы тебя с острова для нового суда.
Да, Мики, мы живем в мире, где все подчинено законам драки на выживание. Каждый свой шаг нужно так же тщательно взвешивать, как это делает канатоходец, не имеющий страховки. Мне грустно думать, что я вовремя не сумел внушить тебе эту простую истину. То, что произошло, не случайно. Жестокая конкуренция в драке на выживание сделала из Паулсена законченного негодяя, а тебя толкнула на отчаяние. По сути, вы оба не виноваты, хотя ни тебя, ни его я не оправдываю. Беда в том, что мы в своих делах и мыслях привыкли плыть по течению, не думая о том, что это течение постепенно превращает нас в животных и даже зверей. Жестоко поступил Паулсен, беспощадным оказался порыв твоего гнева, и я невольно подчиняюсь законам драки, а виновата во всем она, навязанная нам необходимость быть безжалостными друг к другу. Иначе выжить в этом мире невозможно.
Я постараюсь утешить наших родных и Грети. Затем поеду в Ливерпуль, попрошу капитана Джонсона в будущем сезоне подойти к Эстадосу, чтобы взять тебя на борт его китобойца. Ты знаешь, с Джонсоном мы старые друзья, он мне не откажет. А если с острова тебя снимут не норвежцы, по нашим законам это даст тебе право считаться человеком, которому повезло, и преследовать тебя больше не будут.
Обнимаю тебя и верю в твое мужество.
Грустную повесть о жизни Микала Мартинсена на этом, собственно, можно и закончить. Коротко скажу еще только о том, как он попал на Фолкленды и почему их не покинул.
Когда Мариус вернулся из того рейса домой, в Европе началась вторая мировая война. Вскоре фашисты оккупировали Норвегию. Уехать из страны стало немыслимо. Да если бы Мариусу и удалось добраться до Англии, капитан Джонсон, на помощь которого он рассчитывал, ничем бы ему не помог. В Англии тоже шла война.
Минул год, два, пять… К Эстадосу никто не подходил. Все жизненные припасы, полученные Микалом на «девятке», истощились. К счастью, на острове оказалось лежбище антарктических тюленей. Их шкуры служили Микалу одеждой и жильем, мясо — пищей, а кости и жир — топливом. Конечно, он не смог бы жить, питаясь только мясом тюленей. Из оставшегося у него сыромятного ремня он сделал тонкое лассо и ловил им съедобных птиц, собирал их яйца. Иногда удавалось поймать примитивной удочкой немного рыбы. Морская вода заменяла соль, а дикий сельдерей — витамины. На прибрежную полосу острова море часто выбрасывало китовые кости. Микал собирал их и запасался топливом на то время, когда тюлени свое лежбище покидали.
Чтобы не поддаться губительной тоске, Микал каждый день от завтрака до ужина работал. В тихую погоду таскал и дробил камни, из которых строил хижину. Сначала он жил в шалаше из китовых костей и тюленьих шкур, потом решил, что каменная хижина для него будет более удобной. Он строил и перестраивал ее множество раз. А в ненастье, когда долгими днями приходилось сидеть в жилище, из китовых ребер вырезал разные фигурки или шил очередной меховой костюм. Вместо ниток он использовал тюленьи жилы, а иглу сделал из кости пингвина.
Вечерами, укладываясь спать, грезил далекой Норвегией. Мысленно беседовал с родными, близкими, придумывал длинные послания своей невесте Грети. Грез он боялся. От них болела душа. Но противиться сладким видениям было трудно. Они пленяли его, как нечаянный сон, как хмель весны. Он находил в них отраду, утешение, умиротворительный покой. Может быть, они и дали ему силы всегда помнить себя человеком.
Так прошло семь лет. За все это время Микал не видел на горизонте ни одного корабля. Ему давно было ясно, что с Мариусом что-то случилось. Он не мог забыть Микала. Но что с ним произошло, Микал не представлял.
Может быть, на Эстадосе он прожил бы еще много лет, если бы однажды не появилась неожиданная возможность покинуть остров без посторонней помощи.
Эстадос омывает океанское течение, которое берет свое начало у берегов Огненной Земли, там, где на неприступном скалистом берегу стоит город Ушуая, известный в Южной Америке как город самых мрачных аргентинских тюрем. Наверное, именно от Ушуаи океан принес несколько бревен, опутанных колючей проволокой. Видимо, это был кусок тюремной ограды.
Из бревен Микал сделал плот, из тюленьих шкур — парус.
Он хотел плыть к Огненной Земле, но штормовые ветры прибили плот к Восточному Фолкленду, в десяти милях от Порт-Стэнли. Увидев его, жители фолклендской столицы решили, что к ним принесло огнеземельского индейца. Потом, когда выяснилось, кто он и сколько лет прожил на необитаемом острове, его приняли очень радушно. Губернатор архипелага распорядился выдать ему нормальную одежду и предоставить жилье, а местная газета сразу же выплатила скромный, но достаточный для пропитания на первые три-четыре месяца гонорар за серию статей, которые он согласился написать.
Здесь, в Порт-Стэнли, Микал впервые услышал, что в Европе недавно закончилась одна из самых жестоких войн мира, и только теперь понял, почему к Эстадосу никто не приходил. Он послал в Норвегию письма по всем адресам, какие помнил. Через восемь месяцев пришел ответ только от бывшего боцмана Олсена. Он сообщал, что Мариус во время войны был подпольщиком норвежского Сопротивления. В 1944 году, накануне освобождения города Бергена, в котором жили Мартинсены, Мариуса фашисты арестовали. Через две недели после ареста его повесили. Потеряв старшего сына и ничего не зная о судьбе младшего, отец и мать умерли от горя. Из всех дорогих и милых сердцу Микала людей в Бергене осталась только Грети. Но Микала она уже не ждала, вышла замуж за другого.
Возвращаться туда, где тебя никто не ждет и где над жизнью людей властвуют жестокие законы драки на выживание, все равно, что вернуться в пустыню, на тот же дикий Эстадос. Так решил Микал.
В Порт-Стэнли к нему отнеслись с сочувствием, дали работу — должность егеря по охоте на диких быков. Заработок не великий, но на жизнь хватает. Много ли нужно одинокому человеку?
Грустно только вспоминать прошлое. Думаешь о пережитом, и хочется крикнуть на целый свет: «Слушайте, люди! Из века в век всю свою жизнь вы гонитесь за призраком довольства. Он убегает от вас, как мираж, как ваша собственная тень, но вы гонитесь за ним, гонитесь с ненасытной алчностью. Остановитесь, образумьтесь, он мертвит вашу душу, превращает вас в звериную стаю!»
…Мы ехали в обратный путь, к Порт-Стэнли. Лошади шли так же неровно и тряско, утопая копытами в гнилой почве Восточного Фолкленда.
Я смотрел на могучего седого норвежца и мучительно думал, что скажу ему на прощанье.
Расставались мы обычно. Улыбались. Я ничего не придумал.
— Будьте здоровы, Микал!
— Прощай, Олександер…
Герман АбрамовОТЕЦ
Отец внезапно появлялся,
И странно было мне глядеть,
Как он проворно нагибался,
Чтоб притолоку не задеть.
Он весь пропах колючим ветром,
Кокосом, фиником, зерном —
Он разгружал все трюмы света,
Он нагружал все трюмы света
И только думал об одном:
Трудиться до седьмого пота
От шабаша[15] до шабаша,
Покуда есть еще работа
И в теле держится душа.
Спрошусь у матери, бывало,
И вместе в порт с отцом идем.
Грузил вразброс, грузил навалом
Под снегопадом и дождем.
А ветер дул и в хвост и в гриву,
И сквозь него, как из жерла,
Неслось над морем:
— Майна!
— Вира! —
Да так, что оторопь брала.
Без счету всяких грузов было
За тридцать восемь долгих лет…
А сколько кораблей уплыло
За тридцать восемь долгих лет!
И сам артельщик толстопузый
Перед отцом снимал картуз.
А он таскал безмолвно грузы,
Пока не снес последний груз…
Юрий Федоров, Гавриил СтаростинАЛЛО, ВАС ВЫЗЫВАЕТ МИСТЕР КУТМАН…Документальная повесть
1
В Куин-Александра доке Кардиффского порта не чувствовалось разыгравшегося на море шторма. Лишь легкая волна лизала борта судов, прижавшихся к стенке причала, да бесконечный, затянувшийся дождь хлестал по палубам, тускло поблескивающим иллюминаторам, блокам и реям едва различимого в ночи такелажа.
Нигде не было ни огонька. Накрепко притянутые швартовыми к чугунным кнехтам пирса, суда казались навсегда покинутыми людьми. Но это было не так.
В угрюмой глубине пароходов пылали топки котлов, и люди, обливаясь по́том, швыряли большими, тяжелыми лопатами всё новые и новые порции угля в ненасытные и жаркие их пасти.
Под тяжелыми матросскими сапогами вахтенных колоколами гремели стальные трапы. Но не останавливающаяся ни на минуту жизнь была скрыта крепкими стальными бортами кораблей.
Крайним справа в длинном ряду судов темнела громада, на борту которой можно было разобрать медные буквы: «Каяк».
Было уже давно за полночь, но капитан парохода Юрий Юрьевич Калласте никак не мог уснуть. Он лежал на неудобном диване капитанской каюты, прислушиваясь к шуму ветра. Никогда раньше капитан не жаловался на бессонницу. Калласте был высок, широкоплеч, с крепкими, сильными руками. С лица его, словно вырезанного из могучей, выросшей на ветру эстонской сосны, никогда не сходил загар. Таким бессонница незнакома, и все же ему не спалось.
Прозвенели судовые склянки. Капитан отбросил плед и поднялся с дивана. Каюта была тесной. Калласте шагнул к иллюминатору. Ветер бросил в лицо капли дождя. В темноте едва угадывались волны, судно, стоящее у выхода в канал, пляшущие под дождем буи. Ветер нес над портом низкие облака.
Капитан постоял минуту, затем закрыл иллюминатор и, тщательно задернув светомаскировочную штору, включил свет и сел к столу.
Фокстерьер капитана, ворчливый и привередливый пес, с которым он проплавал почти десяток лет, недовольно поглядывал на него из угла каюты.
— Ты спи, — сказал капитан, — спи.
В свете лампы лежала стопка газет. Калласте подвинул к себе одну из них, развернул. Газетные заголовки кричали: «Массированный удар по Лондону!», «Германские пилоты над портом Уэймут!»
Капитан перевернул страницу: «Трагедия в австралийских водах!», «Фашистские субмарины потопили торговые суда «Туракина», «Бруквуд», «Северен Лит».
На какую-то долю минуты Калласте увидел расплывающееся по волнам черное нефтяное пятно, барахтающихся среди обломков беспомощных людей, разинутые в крике рты. За долгую жизнь на море ему пришлось повидать многое. Знал он и такое.
За стеной каюты по-прежнему шелестел дождь, и «Каяк» чуть приметно покачивался на волне.
Время от времени ровный шум дождя прорезал далекий режущий голос сирены. Это маяк у входа в канал посылал в море сигналы застигнутым штормом судам. Голос сирены поднимался до звенящих высот, затем стихал. И вновь только дождь шелестел по палубе.
Капитан откинулся в удобном кресле и, прикрыв глаза, задумался.
Два с небольшим месяца назад он был в немецком порту Эмден. Ему вспомнилась ведущая из порта в город узкая, вымощенная булыжником улица. Типичная чистенькая улица старого немецкого городка.
На одном из перекрестков — пивной погребок. Несколько истертых ступеней вниз с тротуара, сводчатый зал, обитая цинком стойка бара. Но здесь было тепло и уютно. Калласте попросил рюмку водки и сел поближе к камину.
Хозяин не спеша перемывал толстые пивные кружки, изредка поглядывая на одинокого посетителя.
Водка обожгла горло. Приятное тепло разлилось внутри. Калласте подумал: «Вот так бы сидеть и сидеть». Выходить на улицу, где падал мокрый снег, не хотелось.
Неожиданно раздались громкие голоса, и дверь распахнулась. В зал ввалились трое офицеров. Один из них, высокий, костлявый, переступив порог, вскинул руку кверху и гаркнул:
— Зиг хайль!
Хозяин судорожно дернулся, отбросив мокрое полотенце, и, вытянувшись в струнку, ответил жалобно и беспомощно:
— Хайль!
Трое вошедших обернулись к молча сидевшему капитану. Вздернутые тульи фуражек, разгоряченные вином лица, возбужденные, расширенные глаза. Калласте показалось, что они похожи друг на друга, как близнецы. Нет, не близнецы… Это было что-то другое… Что другое, он не додумал. Выкрикнувший фашистское приветствие шагнул к столику капитана:
— Зиг хайль!
Калласте продолжал сидеть. Глаза офицера не мигая уставились на него. Тонко звякнула рюмка. Калласте поднялся, сказал:
— Я иностранец. Меня не интересуют ваши дела.
Он положил на стол деньги и пошел к выходу, ожидая, что сейчас вслед ему полетит пивная кружка. Он распахнул дверь и вышел на улицу.
С тех пор Калласте навсегда запомнил эти лица. И сейчас, просматривая в неярком свете корабельной лампы газеты, он видел все те же высокие тульи фуражек и серые пятна глаз, расширенных и возбужденных.
Газеты сообщали:
«Париж. Арестовано сто человек заложников. Они будут казнены, если…»
Капитан не дочитал информацию. Он бывал во многих городах мира. Бывал и в Париже. Елисейские поля. Триумфальная арка. Сиреневая дымка над графитными крышами. Запах жареных каштанов в узких старинных улочках. В маленьком садике, который был виден из окон его гостиницы, мальчишки с голыми коленками играли в серсо. А двое постарше пускали в фонтане бумажные кораблики. Вечные мальчишечьи бумажные кораблики… Нет, Калласте не мог представить этих троих в высоких фуражках в шумном потоке парижских тротуаров, за столиком кафе на кривых улочках Монмартра. Но он хорошо знал, что они были там, как были и в тихом Нарвике, и старомодном Копенгагене.
Когда капитан вел «Каяк» в Кардифф, впередсмотрящий неожиданно крикнул:
— Справа по борту перископ!
Капитан резко изменил курс судна. Туман неожиданно сгустился и прикрыл беспомощный пароход. Но несколько напряженных минут, как и в Эмдене, капитан чувствовал взгляд все тех же, как серые пятна, глаз.
Юрий Калласте ненавидел нацизм. Это было его давнее и глубокое убеждение. А из газетных сообщений он знал о визите начальника генерального штаба вооруженных сил Эстонии в Берлин. Его принял Адольф Гитлер.
Таллин… Калласте прошелся по каюте. Три шага от стола к дверям, три шага обратно. Многие знавшие капитана удивились бы, увидев его нервно шагающим по каюте. Он был всегда спокоен. К этому давно привыкли его друзья и недруги. Он никогда не торопился сказать последнее слово и подолгу присматривался к людям. Этому научил его отец, крестьянин из затерявшегося в лесах эстонского хутора. От их дома до соседнего жилья было добрых два десятка километров. Когда-то еще встретишь соседа и перекинешься словом, да и встретишь ли, а вокруг только лес. Но отец умел сказать и так, что второй раз повторять было не нужно. Однажды на далекий хутор приехал управляющий помещика. Он что-то долго говорил отцу, а тот стоял перед ним молча, без шапки, с белыми, выгоревшими под солнцем волосами. В руках у него был топор, до приезда управляющего он чинил колодезный сруб. И вдруг отец шагнул вперед и, взмахнув топором, в сердцах вонзил острие в лежавшую перед ним лесину. Лезвие топора со звоном утонуло в ядреном стволе. Управляющий отшатнулся, кинулся в свою щегольскую пролетку, и только пыль заклубилась по дороге.
Юрий Калласте — капитан, как и Юрий Калласте — крестьянин, чаще всего мнение свое оставлял при себе. Но если необходимо было его высказать, он говорил все, что считал нужным, не отводя глаз. А сейчас он нервничал.
Таллин… Башня Старого Тоомаса. Каштаны с белыми свечами соцветий. Да, те трое могли пройти под окнами его дома. Глухо простучат по старым камням тротуара сапоги, и…
«Зиг хайль!»
Все последние дни радио сообщало о массовых забастовках в Таллине. Рабочие демонстрировали у правительственных зданий. Надо было ждать перемен.
Капитан часто говорил: «Я не политик. Я моряк». И он был настоящим моряком.
Работать Калласте начал пятилетним ребенком. Пас гусей. Позже стал водить на пастбище коровье стадо. А как только исполнилось семнадцать, ушел из хутора, поступил на парусную шхуну юнгой. Позже было немало других судов. Разных. Больших и малых. Но всегда было одно — работа, работа, работа. Роба быстро снашивалась на плечах. Он был коком, матросом, боцманом. Кем только он не был! В 1915 году, в разгар первой мировой войны, Калласте получил диплом капитана дальнего плавания.
За этим стояла чудовищная работоспособность. Когда он валился с ног после вахты на палубе и пальцы не в силах были удержать ручку с пером, Калласте прислонял к корабельной переборке книгу и читал, читал. Он не давал себе ни дня отдыха. Ни одного дня из месяца в месяц и из года в год. Но своего он добился.
Отныне Калласте поднимался на капитанский мостик как хозяин. С ним было не легко работать. Его нельзя было провести ни в большом, ни в малом. Он знал судно от киля до клотика. Когда он обходил пароход, глаза его неторопливо рассматривали предмет за предметом, и замечания всегда были точными и властными. Но ему лучше, чем кому-нибудь другому, был знаком и вкус пота на губах.
…За иллюминатором вновь прозвенели склянки. Дождь стих, но время от времени резкие порывы ветра забрасывали на палубу брызги, и они стучали, словно на металл швыряли горстями дробь.
2
Перед рассветом капитан услышал, как по палубе загремели торопливые шаги. Ближе… еще ближе. Человек остановился у дверей каюты, нерешительно постучал.
— Войдите! — сказал капитан.
Дверь отворилась. На пороге стоял радист судна Зирк.
— В чем дело? — спросил Калласте. После бессонной ночи голос его прозвучал глухо.
— Капитан, — заторопился Зирк, — принято радио из Таллина. Очень важное сообщение.
Радист протянул листок радиограммы. Калласте отметил, что рука Зирка дрожала.
Капитан внимательно посмотрел в лицо радиста и только после этого начал читать сообщение. Строчки бежали косо:
«Заслушав заявление полномочной комиссии Государственной думы Эстонии, Верховный Совет СССР постановил: удовлетворить просьбу Государственной думы Эстонии и принять Эстонскую Советскую Социалистическую Республику в СССР в качестве равноправной Союзной Советской Социалистической Республики…»
Калласте дочитал радиограмму и положил на стол. Зирк ждал в дверях.
— Хорошо, Зирк, идите, — сказал Калласте, — и передайте вахтенному — пусть разбудит старшего помощника, попросит зайти ко мне. Скажите — я распорядился собрать команду в салоне.
Радист вышел.
«Так, — подумал капитан, — значит, это произошло. Произошло…»
И вновь перед его глазами поднялись лица демонстрантов на улицах Таллина.
Судно быстро наполнялось голосами и звуками. В коридорах послышались разговоры, зазвенел металл трапов.
Калласте сидел не двигаясь. В жизни его страны произошел огромный и важный перелом. Настолько огромный и важный, что он сразу даже не мог осознать все происшедшее. Мысли бежали и бежали, выхватывая какие-то отдельные, ничем не связанные факты. И только одно четко и ясно поднялось в сознании: «Со старым кончено. Кончено, и всё!» Глаза еще раз пробежали текст радиограммы: «…в качестве равноправной Союзной Советской Социалистической Республики». Что стояло за этими строчками? Времени для того, чтобы обдумать их, у него не было. Капитан знал, что сейчас должен встать и пойти в салон. Там его встретят настороженные глаза команды. Разные люди были в экипаже «Каяка». Одни знакомы давно, по прежней службе на судах, с другими он увиделся месяц назад, приняв командование «Каяком».
В каюту вошел старший помощник Игнасте:
— Я слушаю вас.
— Садитесь, Игнасте, — сказал капитан и подвинул к нему радиограмму.
Помощник взглянул на листок. Калласте ожидал молча. Капитан недостаточно хорошо знал своего помощника. Они встретились впервые только здесь, на «Каяке». Правда, Калласте и раньше слышал о нем. Игнасте считался хорошим моряком. За месяц плавания капитан и сам убедился в этом и относился к нему с симпатией.
Игнасте не стал читать радиограмму. Сказал только:
— Я уже знаю. Мне сообщил вахтенный.
Они посмотрели друг на друга. Пауза затягивалась. Голоса моряков все с большей настойчивостью проникали в каюту. Салон был рядом, за тонкой переборкой, а люди были взбудоражены полученной вестью.
Первым нарушил молчание Игнасте.
— Капитан, — сказал он, — вы совладелец эстонской пароходной компании…
— Да, — ответил Калласте.
— Я думаю, новые власти национализируют флот.
Калласте поднялся:
— Не время говорить об этом. Свою задачу как капитан судна я вижу прежде всего в том, чтобы сохранить пароход.
Игнасте вытянулся:
— Вы вправе распоряжаться на борту «Каяка», как сочтете нужным.
Калласте сказал уже другим тоном:
— Могут быть любые неожиданности. Я рассчитываю на вашу помощь, Игнасте!
— Да, капитан.
— Хорошо. — Калласте застегнул тужурку и повернулся к помощнику: — Пойдемте к команде.
Голоса стихли, как только капитан и помощник вошли в салон.
Калласте остановился у края массивного стола, занимавшего большую часть каюты. За этим столом обедали офицеры корабля. На полированной крышке всегда стоял яркий погребец с пряностями, а то и бутылка вина. Но все это было убрано, и стол; постоянно нарядный и даже праздничный, с ярко белевшими салфетками, сейчас напоминал чиновничий.
Калласте обвел взглядом собравшихся. Здесь была почти вся команда. Не пришли только несшие вахту в машинном отделении.
Собравшимся уже было известно о событиях в Эстонии, и они настороженно приглядывались к капитану, считая, что он знает больше и лучше их.
Калласте прочел радиограмму. По салону прокатилась негромкая волна голосов. От стены отделился высокий, крепкоплечий матрос с коротко постриженными белобрысыми волосами. Он взмахнул рукой и, с шумом выдохнув воздух, будто вынырнув из глубины, сказал:
— Как же так? У Советов — колхозы. Значит, нашей земле конец? У отца хутор. Теперь отнимут? Так, что ли, капитан?
Калласте смотрел в налитое злобой лицо парня. Он знал таких парней, на судах их плавало немало. Сыновья зажиточных крестьян, они уходили на несколько лет в море, с тем чтобы скопить деньжонок и прикупить у разорившегося соседа земельный участок. На этом обычно заканчивалась их морская биография. Работали они неплохо, с крестьянской добросовестностью, но моряками никогда не становились. Их тянула могучая сила земли.
— Так что вы скажете, капитан? — Парень шагнул к столу.
За спиной у него вновь раздались голоса.
Калласте поднял руку, и голоса смолкли.
— Пока я не могу сообщить, как будет решен земельный вопрос. У нас нет разъяснений. Вероятно, они будут позже.
— А как с жалованьем, капитан? Кто будет платить? — Это спросил лысоватый, немолодой моряк. Он обвел взглядом собравшихся: — Может, пока не поздно, перейти на другие суда?..
Калласте прервал его:
— Идет война, и капитан любого судна пользуется правами военного времени. Вы моряки и знаете об этом. Каждый из нас выполняет свой долг. Что касается жалованья, оно будет выплачиваться регулярно. — Калласте аккуратно сложил радиограмму пополам и спрятал в карман. — Мы должны прежде всего думать о стране, под флагом которой ходит судно. — Капитан взглянул на часы: — В шесть ноль-ноль станем под погрузку. Погрузка будет производиться двумя кранами. Офицерам проверить вахты. Рейс — на Буэнос-Айрес. Увольнения на берег я отменяю.
Капитан повернулся и, выйдя из салона, прошел в свою каюту.
Несколько минут еще были слышны голоса. Затем люди начали расходиться.
Когда стюард принес капитану утренний кофе, Калласте стоял у иллюминатора, заложив руки за спину. Стюард поставил завтрак на стол и вышел.
Калласте был недоволен собой. Он упрямо твердил: главное — сохранить судно в рабочем состоянии и плавать под ранее заключенным фрахтом. Но чувствовал — главное совсем не это, а то, на что он не ответил себе и твердо не заявил команде. Главным было его отношение к происшедшему на родине. На мгновение, уже второй раз за ночь, он вспомнил трех немцев из пивного погребка.
«Теперь им будет труднее добраться до Таллина», — подумал капитан. И от этой мысли стало теплее.
Калласте взял принесенную стюардом чашку и стоя выпил кофе. Он все еще смотрел в иллюминатор. Рассвело. С высоты капитанской каюты хорошо были видны причал, краны, портовые склады, облепленные яркими щитами реклам.
На причале появилась легковая машина. Объезжая железнодорожные пути, она на мгновение остановилась, будто сидящий за рулем раздумывал, куда ее направить. Резко сорвавшись с места, машина покатила вдоль пирса. Капитан потерял ее из виду, когда она скрылась за высоким бортом стоящего впереди «Каяка» канадского углевоза, и тут же забыл о ней.
Мысли его были поглощены сообщением из Эстонии. Что там? Что с женой? Как дети? Вопросов было множество, но ответы он найти не мог. Неожиданно Калласте вспомнил зал правления своей пароходной компании. Длинный полированный стол, хрустальные пепельницы, коробки с сигарами и во главе стола — председатель, иссохший от давней желудочной язвы, с прищуренными злыми глазками в складках морщин. Что теперь с ним? Уж ему-то не простятся грехи. Калласте хорошо знал, какие старые галоши отправлялись компанией в море. На воде их держало чудо. Сейчас, наверное, председатель собирает чемоданы, подумал капитан, если заранее не удрал в Финляндию или в Стокгольм.
Калласте вспомнил, как он с группой капитанов настаивал на заседании правления о замене старых судов. Председатель был взбешен, вечно желтое лицо его порозовело от гнева. Замена судов была признана экономически неоправданной. А через два месяца один из пароходов затонул, и компания выразила «искренние соболезнования» родным погибших.
Кто-то взялся за ручку двери.
— К вам журналист, капитан, — сказал, заглянув в каюту, вахтенный.
И сейчас же из-за его плеча протиснулся человек в серой, сдвинутой на затылок шляпе.
Фокстерьер капитана с лаем бросился к нему.
— Назад! — остановил собаку Калласте.
— У меня несколько вопросов, господин Калласте, — быстро заговорил неожиданный гость. Он достал блокнот, снял колпачок с вечного пера и, не спрашивая разрешения, присел к краю стола. — Вы, конечно, знаете о событиях в Эстонии? — Журналист опасливо покосился на фокстерьера. — Нас интересует, как вы относитесь к происшедшему. Вы возмущены нарушением суверенитета Эстонии?
— Насколько мне известно, — сказал Калласте, — Государственная дума Эстонии сама обратилась в Верховный Совет СССР с просьбой о принятии моей страны в Союз Советских Социалистических Республик.
Журналист мгновение смотрел на Калласте ничего не понимающими глазами.
— Но… — начал было он.
«Серая мышь, — подумал Калласте, — серая газетная мышь…»
Он не любил племя газетчиков. Слишком много и бойко они говорили. А он вообще не любил изворотливых, бойких людей…
— Я ничего не могу прибавить к уже известному, — сказал капитан.
— Вы офицер флота, — заторопился журналист.
Но Калласте прервал его:
— Сейчас начнется погрузка. У меня нет времени для беседы.
Через несколько минут, поднявшись на капитанский мостик, Калласте вновь увидел журналиста. Тот стоял на причале у трапа «Каяка» и, энергично размахивая руками, в чем-то убеждал вахтенного. Вскинув голову, он заметил капитана и, прервав разговор, пошел к своей машине.
В эту же минуту на причале залязгали краны. Погрузка началась.
3
К вечеру «Каяк» вышел в море. Капитан проложил курс к экватору и дальше, к Буэнос-Айресу, вдали от обычных путей торговых судов.
Море встретило «Каяк» штормом. Калласте не уходил с мостика. Судно качало. Волна била в правую скулу, сильно заваливало пароход.
Английский лоцман, добродушный старик с окладистой рыжеватой бородой, пожелав доброго плавания, по штормтрапу спустился на пляшущий у борта катер. Уже с палубы катера он помахал рукой. Что-то крикнул в рупор, но слов капитан не разобрал. Катер, круто взбегая на волну, пошел к берегу. Земля поднималась у горизонта черной грядой. Маяки были погашены. Англия погрузилась в темноту. Налеты немецкой авиации становились все более и более ожесточенными.
Фокстерьер капитана залаял с мостика вслед уходившему катеру. Калласте, успокаивая его, потрепал по голове. Пес повернулся, лизнул руку. Язык у него был шершавый, теплый.
— Ну что, милый, — сказал капитан, — проскочим? Или нет? Будем акул кормить?
Фокстерьер радостно запрыгал вокруг.
— Эх ты, несмышленыш, — сказал капитан и, по давней привычке заложив за спину руки, зашагал по мостику.
Перед выходом в море стало известно о том, что немецкие подводные лодки в Атлантике потопили суда «Оклэнд Стар», «Клэн Мензис», «Джамайка Прогресс». Субмарины появлялись из глубин неожиданно и без предупреждения торпедировали беспомощные торговые пароходы. С тонущих кораблей в эфир летели отчаянные радиограммы.
На темных пологих валах, катившихся навстречу «Каяку», появились пенные барашки — верные предшественники шторма. Но капитана это радовало: чем выше волна, тем больше надежд пройти через Атлантику незамеченными.
Весь день Калласте был занят: ездил в управление порта, встречался с портовыми чиновниками… Вокруг были люди, и каждый говорил о чем-то своем, но мысли капитана все время возвращались к одному: «Что в Таллине?»
Капитан поднял голову. На флагштоке трепетал под ветром эстонский флаг. В груди болезненно и тревожно кольнуло. Как и в продолжение всего дня, Калласте постарался отвлечься от назойливых мыслей, уйдя в работу.
Переждав порыв ветра, капитан отворил дверь в рулевую рубку, фокстерьер прошмыгнул мимо ног, радуясь, что теперь можно будет согреться, надежно укрывшись от резкого ветра и холодных брызг, обдававших мостик.
У штурвала стоял рулевой Карл Пиик. Он сдержанно поздоровался:
— Добрый вечер, капитан.
— Добрый вечер, — ответил Калласте.
В рулевой рубке было полутемно. Только подсветка компаса мерцала в темноте.
«Каяк» шел без огней. В каютах и машинном отделении иллюминаторы были задраены броняшками. Коридоры были едва освещены синими лампами.
Карл Пиик откашлялся. Капитан искоса взглянул на рулевого. Немолодое, изрезанное морщинами лицо, глубоко запавшие глаза. От виска через всю щеку сбегал шрам.
«От чего бы это? — подумал капитан. — Портовая драка или несчастный случай?»
— Пиик, — сказал Калласте, — я вот смотрю на вас и думаю: где это вы заполучили такую зарубину?
Рулевой пощупал шрам.
— Как-нибудь расскажу, капитан. — Он посмотрел на Калласте: — Давняя история, долго рассказывать.
Помолчали. У Калласте было ощущение, что стоящий рядом человек все-таки хочет что-то сказать. Что-то очень важное. Калласте молча смотрел на вздымающееся море. Ждал, но Карл Пиик так ничего и не сказал.
«Что он за человек?» — подумал капитан. Он видел разных людей на флоте. Были такие, что рвались только за заработком. Были и такие, которых деньги не очень-то интересовали. Видел он людей, которые, проплавав всю жизнь, знали только, в какую сторону открываются двери кабачков всех портов мира. Дальше они не шли, так как сваливались за первой бутылкой вина. Перед отплытием боцман притаскивал их на судно, и все повторялось вновь на очередной стоянке в Сингапуре, Сан-Франциско или Марселе. Разницы не было никакой. Ни на кого из них Карл Пиик не был похож. И хотя он отлично справлялся с работой рулевого, Калласте знал, что Пиик не был моряком. Об этом говорили многие мелочи, которые капитан сразу же подметил: и в том, как говорил Пиик, и в том, как он вел себя на судне и на берегу. Но спрашивать Карла о его прошлом капитан не хотел. Он умел ждать, когда человек скажет сам.
Калласте свистнул фокстерьеру и вышел из рулевой рубки.
Пес весело бежал впереди. Он любил, когда капитан обходил судно. У трапов фокстерьер останавливался и, повизгивая, ждал, пока капитан спустится. Пес боялся крутых ступеней.
Калласте был в машинном отделении, когда его вызвали в радиорубку. Вахтенный доложил, что радист принял сигналы бедствия. Калласте, прервав осмотр судна, тут же поднялся к радисту. Открывая дверь рубки, капитан услышал отчетливые сигналы SOS. Лицо радиста было взволнованное и сосредоточенное.
— Где они? — спросил Калласте.
Радист запросил гибнущий корабль. Капитан взглянул на карту. Судно терпело бедствие по курсу «Каяка». Самое большее в двух часах хорошего хода.
— Запросите, — сказал Калласте, — какое у них повреждение.
Радист включил передатчик. Когда он вновь переключился на прием, с гибнущего корабля спросили:
— Кто вы? Ваши координаты? Назовите судно?
Калласте неожиданно для радиста вырубил питающий аппаратуру аккумулятор.
— Это немцы, — сказал он, — подлодка!
Радист оторопело ахнул:
— Не может быть!
— Сволочи! — возмутился капитан.
Он знал эту уловку фашистских подводников. Они выходили на торговые пути и слали в эфир сигналы бедствия. Того, кто, откликнувшись на сигнал, подходил спасать, встречала торпеда.
Капитан изменил курс «Каяка». Зарываясь в волны, судно самым полным уходило из опасной зоны.
В рулевую рубку поднялся Игнасте, но капитан еще долго не спускался в каюту.
Море бушевало, гигантские валы свободно перекатывались через фальшборт, и вода гуляла по палубе.
Капитан стоял за спиной рулевого, время от времени поглядывая на компас.
Прошло больше часа. Калласте вновь вернул судно на прежний курс и дал команду сбавить обороты.
Как только машина изменила режим работы и вибрация палубы под ногами утихла, люди заметно повеселели. Рулевой даже засвистел какую-то мелодию. Игнасте принес термос с горячим кофе. Но капитан от кофе отказался, позвал пса и, пожелав счастливой вахты, ушел в каюту.
Предыдущая бессонная ночь и волнения дня давали о себе знать. Но, закрыв глаза, капитан вдруг вспомнил рулевого Карла Пиика. Шрам на щеке и его слова: «Расскажу как-нибудь, капитан. Это давняя история…»
«О чем он хотел рассказать?» — подумал Калласте. Но судно качало, веки слипались… Капитан уснул, и мысли оборвались.
4
Когда капитан проснулся, ветер отдувал ткань шторы у иллюминатора, и в образовавшуюся щель проглядывало ясное голубое небо. В первую минуту Калласте показалось, что он проснулся в своей таллинской квартире и сейчас откроется дверь, войдет Гельма, жена. У нее густые льняные волосы.
Но «Каяк» качнуло, и Калласте понял, что он на судне. Капитан повернулся на бок и в углу каюты увидел фокстерьера. Тот безмятежно спал.
— Ну да, — сказал Калласте, — спишь, старина, а хозяин давно бодрствует.
Фокстерьер недовольно пошевелил ухом. Он был действительно стар и любил поспать.
Калласте открыл иллюминаторы, и каюту залило яркое солнце.
Море успокоилось. Пологие волны лениво плескались у борта «Каяка». По подволоку каюты текли солнечные блики. Капитан много раз бывал в этих широтах и всегда удивлялся быстрой смене погоды. Разыграется шторм, небо окутают плотные тучи, и кажется, что это надолго, на несколько дней, но поднимется ветер, угонит тучи, и вновь ярко светит солнце. Сказывалось влияние теплых вод могучего Гольфстрима. Быстрые перемены погоды всегда скрашивали и разнообразили утомительные переходы через Атлантику.
Фокстерьер вскочил и с веселым лаем, как будто бы и не спал, бросился к капитану.
— Все проспал, — заговорил с ним капитан, — а теперь притворяешься, что бдительно охраняешь хозяина.
В салоне уже завтракали Игнасте, старший механик Андрексон, третий помощник Кизи. Игнасте доложил, что «Каяк» идет по проложенному курсу и особых происшествий за ночь не было. Капитан кивнул и принялся за яичницу с ветчиной. Несколько минут прошло в молчании.
Калласте отложил вилку и спросил:
— Я прервал ваш разговор, господа? Мне показалось, что вы оживленно беседовали?
— Мы говорили, — сказал Кизи, — о будущем эстонского флота.
— А именно?
— Вероятно, флот будет национализирован.
— Флота Эстонии как такового не существовало, — сказал Калласте, — был флот, плавающий под флагом Эстонии. А суда принадлежали фирмам.
— Дела Эстонии, как вы понимаете, господа, меня, иностранца, не интересуют, — сказал Андрексон, — но частная собственность должна быть неприкосновенна. Это закон цивилизованного мира.
Стюард убрал тарелки и принес кофе.
— А что будет с судами под эстонским флагом, находящимися вне своей страны? — спросил Кизи.
В салоне повисла напряженная тишина. Капитан подумал, что об этом, наверное, и был разговор до того, как он пришел в салон.
— Не будем гадать, господа, — сказал он, отставляя чашку, — в Буэнос-Айресе, я надеюсь, нас будут ждать разъяснения.
Андрексон допил кофе и, сказав, что его ждут дела, вышел. Следом за ним заторопился Кизи. В салоне остались только капитан и Игнасте.
— А вы знаете, Игнасте, — сказал капитан, — я плавал под советским флагом.
— Под советским флагом? — удивился Игнасте.
— Да, — сказал Калласте, — и вы видели судно, на котором я плавал. Вам встречался когда-нибудь советский барк «Товарищ»?
— Четырехмачтовый парусник?
— Да.
Калласте, постукивая костяшками пальцев по крышке стола, спросил:
— А что говорят в экипаже о событиях в Эстонии?
— Разное, — ответил Игнасте.
Калласте посмотрел на голубевшее небо.
— Разное, — задумчиво повторил он.
Ему вспомнился далекий 1919-й.
Архангельск… Тротуары, сколоченные из тесин, дымы над домами, снежные сполохи… В Архангельске в то время распоряжались военный английский комендант и так называемое Северное правительство, которое возглавлял господин Чайковский. В его резиденции каждую ночь бушевало разгульное море. Господин Чайковский удивлял англичан невиданными блюдами — тешей из стерляди, необыкновенными грибами, розовой нежнейшей семгой, икрой… Под утро в розвальнях, выстланных коврами, гостей развозили по домам. Ямщики, загоняя лошадей, бешено улюлюкали на пустынных улицах. А город умирал без топлива и хлеба.
Однажды Калласте, выйдя из гостиницы, увидел, как английские солдаты вели под конвоем группу красноармейцев. Серый пар от дыхания висел над головами измученных, голодных людей. В последнем ряду медленно бредущей процессии двое красноармейцев, поддерживая под руки, вели раненого, обвязанного грязными, заскорузлыми от крови бинтами. Он уже не мог идти. Ноги, не слушаясь, подламывались при каждом шаге.
Парень, которого вели под руки, неожиданно поднял голову и глянул на Калласте. В запавших его глазах капитан не увидел ни боли, ни жалобы. Ненависть была в этих глазах, только жгучая ненависть, и, если бы этот обессиленный человек мог, он бы убил взглядом.
Английский солдат оттолкнул капитана.
Калласте в тот же день пришел в резиденцию Чайковского и оформил документы на выход из Архангельска. Судно стояло под русским флагом и должно было идти за грузом в Англию. Чиновник пытался что-то шептать Калласте на ухо. Капитан понял, что вокруг его судна затевается грязная история. Чиновник суетливо схватил руку Калласте и, придвинувшись вплотную, забормотал:
— Здесь можно иметь выгоду, и немалую.
Калласте брезгливо отстранился:
— Я пойду в английскую комендатуру…
Он не успел закончить. Чиновник быстро-быстро закивал головой:
— Конечно, конечно. Именно с господами союзниками мы думаем заключить договор.
Калласте оборвал его.
— Ваше правительство, — капитан иронически выделил эти слова, — не полномочно торговать российскими судами.
Он повернулся и пошел к выходу.
Позже, когда буржуазные газеты под аршинными заголовками кричали о «варварстве» большевиков и «светлой миссии» английских, американских, французских войск в России, Калласте всегда вспоминал глаза красноармейца с заснеженной улицы далекого северного города и английских солдат, сытых, в меховых долгополых шубах, с винтовками наперевес.
Он привел судно в 1920 году в Таллин. Груз и судно передавались Советской России. Из шотландского порта Лервика шли под советским флагом…
Калласте отодвинул прибор и сказал помощнику!
— Идите отдыхать. Я поднимусь в рубку.
В рулевой рубке нес вахту матрос, накануне кричавший о земле. Но Калласте не заговорил с ним, а только кивнул, проверил правильность курса и вышел на мостик.
Он все еще был в далеком двадцатом…
Как только он пришел в Таллин, на борт поднялся советский представитель. Это был немолодой матрос в широченных клёшах. Вместе с Калласте они обошли судно. Вернувшись в каюту капитана, матрос сказал, глядя на Калласте:
— Непонятный ты для меня человек, капитан.
Он наклонился, приблизив лицо к Калласте:
— Буржуй, наверно. Внешний вид у тебя… — он пошевелил пальцами, подыскивая подходящее слово, — непролетарский. А судно привел в полном порядке, в отличие от других. По-всякому бывало, а такого не видел. — Матрос встал. — Спасибо, капитан. Должен сказать, что за отличную сохранность судна премия тебе полагается.
Позже матрос пришел провожать Калласте, когда тот, передав судно, уходил в море. Вручил премию — сто сорок английских фунтов, — долго тряс руку и снова повторил:
— И все же непонятный ты человек… товарищ буржуй.
Капитан засмеялся:
— Какой я буржуй? С пяти лет гусей пас.
Матрос отступил на шаг, потом обхватил капитана по-медвежьи за плечи. Загудел:
— Ну вот, теперь все ясно. Все ясно. Только с толку сбивал ты меня, капитан.
Калласте стоял на мостике и, прищурившись, смотрел в морскую даль. Повернулся. Пошел в рубку.
5
Воскресенье, 18 августа 1940 года, в 16.00 прибыли с грузом угля в Буэнос-Айрес. Ошвартовались левым бортом у пристани электростанции Чаде в Новом порту.
«Каяк» прибыл в Буэнос-Айрес. Начинаем разгрузку. Переведите 40 000 аргентинских песо на жалованье команде, расходы. Перевод через фирму «Де-Негри и К°». Капитан Ю. Калласте.
Буэнос-Айрес. Борт парохода «Каяк». Капитану Ю. Калласте. Мои полномочия аннулированы. Нейхаус.
— Капитан, — старший механик Андрексон не скрывал раздражения, — команда требует денег.
— Спокойно, механик, — сказал Калласте, — мы выясняем наши возможности.
— Но послушайте!.. — Андрексон шагнул к иллюминатору и широко распахнул его.
На пристани «Каяк» встретила толпа местных эстонцев. Они ожидали, что команда придет с большими деньгами. Еще издалека с причала кричали: «Здесь свободная страна! Каждый может делать что хочет! На пароходах мест вдоволь! Капитан не может принуждать матросов к работе!» Многие из встречавших были пьяны.
— Я могу вам помочь, господин Калласте, — сказал представитель фирмы «Де-Негри и К°». Он прибыл встречать судно на причал. — Я располагаю шестьюстами песо до завтрашнего дня.
Калласте пересчитал деньги и, передав Игнасте, сказал:
— Разделите между членами экипажа и выдайте в счет аванса.
Старший помощник, механик и представитель фирмы «Де-Негри и К°» вышли из каюты. Капитан остался один. В иллюминатор все еще доносились крики встречавших. Гул голосов то усиливался, то стихал. Но капитан к иллюминатору не подошел. Он не хотел видеть пьяную толпу.
В дверь постучали. На пороге стоял Карл Пиик.
— Можно, капитан? — спросил он.
— Входите, — пригласил Калласте.
Карл Пиик кивнул на иллюминатор:
— Шумят?
— Да, — протянул Калласте.
— Вы помните, в море, — начал Пиик, — мы заговорили вот об этом? — Матрос коснулся пальцем шрама на лице. — Я обещал рассказать.
— Да, Карл.
Карл шагнул к столу, сказал:
— Я коммунист, капитан. А этим меня «наградили» во время одной из демонстраций. Вы можете рассчитывать на меня. Я немало знаю о вас и верю вам.
Гул голосов на причале усилился, и Калласте подошел к иллюминатору.
Команда, получив аванс, сошла на берег. Местные эстонцы, встав в круг, запели приветственную песню.
— А в их действиях чувствуется организация, — сказал за спиной Калласте Пиик.
— Не думаю, — возразил капитан. — Кому это нужно?
— И все же я уверен, — сказал Карл, — у меня наметанный глаз. А кому потребовалось организовать такую встречу, мы скоро узнаем.
Капитан повернулся к Пиику:
— Хорошо, Карл, я запомню ваши слова о помощи.
Вечером у борта «Каяка» остановилась черная длинная легковая машина. Из нее вышел высокий, подтянутый человек в щегольском костюме и на хорошем эстонском языке попросил вахтенного провести к капитану.
Представляясь Калласте, он назвал себя:
— Консул Эстонии в Аргентине Кутман. — Щелкнув каблуками, Кутман поклонился.
— Консул? — удивился капитан. — Насколько мне известно, консул сложил с себя полномочия.
— Да, — согласился, улыбаясь, Кутман, — но теперь мне поручили эту работу. На днях я представлялся министерству иностранных дел Аргентины. У вас на судне возникли затруднения?
— Затруднения? — переспросил Калласте. — О чем вы говорите?
— Трудности с оплатой жалованья команде, — продолжал Кутман, — и я поспешил помочь вам, капитан.
— Спасибо, — сказал Калласте.
По старой морской традиции, он предложил Кутману рюмку водки. Поднимая рюмку, гость спросил:
— Это эстонская водка?
— Да, — коротко ответил капитан.
— Все, что связано с Эстонией, для меня свято, — подчеркнуто сказал гость.
Кутман был словоохотлив. В конце разговора он вызвался подвезти капитана в город:
— Я живу здесь несколько лет и прекрасно знаю Буэнос-Айрес. У меня немало знакомых в самых высоких кругах.
Капитан с неожиданно вспыхнувшей неприязнью отметил: «Ну, если ты так подчеркиваешь высокие знакомства, значит, они не так уж высоки».
Но все же он согласился поехать с Кутманом в город. Вместе с Калласте сел в машину и его помощник.
Машина выбралась из припортовых улочек. На стенах домов заплясали огни реклам.
— Торговая улица, — повернул к капитану улыбчивое лицо Кутман. — Здесь магазины, бары…
— Я знаю, — ответил Калласте, — мне приходилось бывать в Буэнос-Айресе.
— А как в Европе? — переменил разговор Кутман.
— В Европе война, — сказал Калласте, — затемненные города, бомбежки.
— Да, да. — Кутман согнал с лица улыбку. — Война — это ужасно. — И добавил: — Я хочу преподнести вам сюрприз.
Капитан не успел ответить. Кутман остановил машину.
— Сюрприз — это эстонский клуб. Да, да, эстонский клуб здесь, в далеком от родины городе. Прошу вас — Он распахнул дверь автомобиля: — Вы будете нашими гостями. Капитан хотел возразить, но Кутман замахал руками:
— Отказ не принимается. Вы обидите меня.
Капитан повернулся к Игнасте.
— Решено, решено, — заторопился Кутман.
Бар был полон. Капитан еще с порога увидел несколько человек из экипажа «Каяка». Одни стояли у стойки, другие теснились у столов.
Кутмана в клубе хорошо знали. Навстречу ему поспешил официант и провел к накрытому у окна столику.
Кутман разлил вино:
— За приход «Каяка»!
Но Калласте не торопился поднять бокал. Люди из его экипажа были пьяны. Капитан прикинул: «А денег мы выдали мало, совсем мало…» Игнасте, словно поняв его мысли, встал и прошел к бару. Кутман спросил:
— Вы давно не были в Таллине, капитан?
— Что? — Капитан не расслышал вопроса из-за шума.
— В Таллине вы давно не были?
— Да, — сказал капитан, — почти год.
— Родина наша переживает тяжелые дни, — начал Кутман.
К столу подошел Игнасте. Сказал:
— Бармен выдает вино нашему экипажу в долг. Деньги записывают на счет «Каяка».
— Это я распорядился, — сказал Кутман, — из уважения к отечественному судну.
Калласте отодвинул бокал с вином:
— Вы оказываете нам плохую услугу.
Кутман заулыбался. В это время сидящие за соседним столом запели:
— «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес…»
Калласте встал.
— Куда вы? — воскликнул Кутман.
— С этими господами, — сказал капитан, — нам не пристало сидеть рядом.
Кутман шумно поднялся и, театрально размахивая руками, хотел удержать моряков.
— Что вы, господа? Я не отпущу вас!
Но, взглянув в лицо Калласте, понял, что его не уговоришь, и если уж он сказал «нет», то так тому и быть.
— Очень жаль, господа, — забормотал он, — очень жаль.
В дверях капитана и Игнасте задержала какая-то веселящаяся компания. Калласте невольно оглянулся. Кутман стоял у стола и смотрел им вслед. Расслабленно, словно захмелев, он помахал рукой.
Шагая по тротуару в ярком свете реклам, Калласте сказал помощнику:
— Ко мне приходил Карл Пиик. Ему показалось, что встреча «Каяка» пьяной толпой кем-то организована. Сейчас я думаю, что он был прав.
Вторник, 20 августа 1940 года. 16.00 закончили разгрузку. С этого часа пароход перешел в «тайм чартр» (временная аренда) к Совфрахту — передан в распоряжение и обслуживание Амторгу, Нью-Йорк, через фирму «Мур — Мак-Кормик» в Буэнос-Айресе.
Среда, 21 августа 1940 года. Часть команды отказалась от работы, требуя выплаты полного жалованья.
Лондон. Фирме «Куттинг и К°». Часть команды отказалась работать, требуя выплаты жалованья за июль. Сделайте перевод немедленно. Капитан Ю. Калласте.
Часть команды отказалась работать, требуя выплаты жалованья. Вторично запросил, фирму «Куттинг и К°» о расчетах по фрахту. Прошу ускорить получение денег. Капитан Ю. Калласте.
Ответы на телеграммы не пришли.
— Что будем делать, помощник? — спросил капитан. — Наша компания и ее отделения не отвечают. А судовая касса пуста.
Игнасте промолчал. Капитан погладил вертевшегося у ног фокстерьера, встал с кресла.
— Но и это еще не самое страшное, — вновь начал он, — хуже другое. Я чувствую все больше и больше, что вокруг нас затевается какая-то возня.
— Вы имеете в виду Кутмана, капитан? — поднял глаза Игнасте.
— И Кутмана тоже, — резко повернувшись на каблуках, сказал Калласте. — И не только его. Вы обратили внимание на тон местных газет? Они поливают грязью всех, кто хоть в какой-то мере лояльно относится к происшедшему в Эстонии. Спрашивается, какое они имеют отношение к Эстонии? Мы — эстонцы, и только нас это должно волновать.
— Капитан, — спросил Игнасте, — можно, я задам вопрос?
Калласте остановился, посмотрел на помощника и отвернулся. Сказал негромко:
— Я знаю, Игнасте, о чем вы хотите спросить. Не надо. Для ответа требуется время. Но я не хочу, чтобы к нашему судну тянулись грязные руки. Все эти дни я только и слышу о задержании наших судов, находящихся вне портов Эстонии. Я уже знал такое. В 1919-м задерживали суда Советской России. Кто будет владеть «Каяком»? Кутман? По какому праву?
— Хорошо, — сказал Игнасте, — я снимаю вопрос.
— А как вы сами на него ответите? — спросил капитан.
— Юрий Юрьевич, — начал Игнасте, впервые называя так капитана, — мне тоже требуется время. Но я, как и вы, эстонец, и мне, так же как и вам, дороги интересы родины.
— Так, — протянул Калласте и, сев к столу, сказал: — Мой отец, когда я еще был мальчишкой, говорил: «Сынок, честность — это единственное, чем богаты мы, бедные люди, и это должно быть свято».
Говорили они долго. Калласте считал необходимым как можно быстрее уходить из Буэнос-Айреса. Помощник с ним согласился. Теперь было ясно, что Кутман ждал «Каяк». Он же и организовал встречу, а сейчас спаивал экипаж в эстонском кабачке. Настроен лжеконсул был профашистски и не пытался это скрывать. Но с Калласте Кутман все же вел себя сдержанно.
— Окончательно портить с ним отношения не следует, — сказал Игнасте, — и соломенный мир лучше железной драки.
Решили, что судно надо готовить к рейсу. Но ни капитан, ни помощник не предполагали, как круто повернутся события.
6
Калласте спал, когда на палубе раздались пьяные крики. Капитан оделся и вышел из каюты. У трапа стоял матрос Рихард Ялокас, тот самый парень, который в день получения известия о присоединении Эстонии к Советскому Союзу кричал об отцовской земле. Ялокас шагнул навстречу капитану и, выхватив из кармана газету, крикнул:
— Знаете, кто вы, капитан? Вот здесь пишут…
Его качало. Матрос едва держался на ногах. За спиной у него стояли двое. В полутьме Калласте не мог разглядеть их лиц.
К трапу шагнул третий. Свет, падавший из иллюминатора, осветил его. Это был Карл Пиик.
— Вы коммунист, капитан! — выкрикнул Ялокас и двинулся к Калласте.
В это мгновение крепкая рука взяла его за борт пиджака.
— Ты перепутал, приятель, коммунист я, — сказал Карл Пиик, подтянув к себе пьяного матроса. — Но поговорим мы завтра, а сейчас иди проспись.
Наутро шестнадцать человек из команды отказались работать. Накануне они были в эстонском кабачке и возвратились далеко за полночь.
— Они на баке, — доложил капитану Игнасте, — вожаком у них Рихард Ялокас.
— Ялокас? — переспросил капитан и, вспомнив ночной разговор у трапа, сказал: — Да, конечно, Ялокас, это ясно. Хорошо, я поговорю с ними.
Капитан шагнул к дверям. Ярость вспыхнула в нем.
«Чего они хотят? — подумал он. — Остаться здесь? Завладеть кораблем? Жить на чужбине? Но все это вздор! Человек не может жить на чужой земле». Капитан за свою жизнь видел множество земель, но среди всех для него родной и желанной была только одна — Эстония.
— В чем дело? — спросил Калласте, выйдя на бак. — Деньги будут выплачены. Начинайте работать. Или уж очень сладка водка Кутмана?
Сидевший на бухте каната Ялокас поднялся:
— Капитан, скажите лучше, куда вы поведете судно из Буэнос-Айреса.
Мгновение над судном висела тишина. Все ждали, что ответит капитан. Калласте оглядел собравшихся и сказал:
— Я поведу судно в Таллин, на родину. — И повторил еще раз: — В Таллин. Вы слышали? У «Каяка» нет другого пути. Это эстонское судно, и оно будет служить Эстонии.
Желающие остаться на берегу: Артемий Андрексон, старший механик; Николай Лаак, второй механик; Иоганос Слусолу, второй механик; Яан Зирк, радист; Арнольд Кизи, третий помощник; Манфред Сарапик, матрос; Альберт Ярвина, старший кочегар; Борис Лахт, кочегар; Рейп Мериззар, угольщик; Рихард Ялокас, матрос; Аркадий Раук, матрос; Вальтер Саав, младший матрос; Константин Марддик, матрос; Петер Раук, кочегар; Рустан Сунк, угольщик; Герман Кираст, стюард. Всего 16 человек.
Через несколько дней из Таллина приняли радиограмму о национализации эстонского флота и создании Эстонского государственного морского пароходства. А еще через два дня аргентинские газеты сообщили об аресте эстонских судов «Марет», «Хаджюранд», «Коткас», «Сигие», «Курасаар». Были возбуждены судебные дела по задержанию судов «Веннер», «Отто», «Пирег», «Маал». Самые худшие слухи, ходившие в порту, подтвердились.
Газеты на судно принес Игнасте и положил на стол капитану. Калласте прочел сообщения. Суда и порты, в которых их задержали, были ему хорошо известны. Знал он и многих капитанов арестованных судов. А припомнив их, сказал:
— Не так просто задержать эти суда… Нет, не просто… — Капитан отложил газеты: — Думаете, и на «Каяк» наложат арест?
— Все может быть, — ответил Игнасте.
В каюту вошел Карл Пиик. Лицо его было радостным.
— Амторг перевел из Нью-Йорка деньги для расчета с командой. Только что принесли телеграмму.
Лицо Калласте оживилось, но тут же, посуровев, он сказал Карлу:
— Почитайте эти газеты.
Карл Пиик просмотрел подчеркнутые капитаном строчки.
— Круто, — сказал, — круто.
Капитан смотрел в иллюминатор на негритенка, ловившего с причала рыбу. Когда ему удавалось вытянуть, он приплясывал, радуясь своей добыче. Солнце припекало жарко… Калласте вспомнил таллинских мальчишек, которые вот так же приплясывали, вытянув рыбку, и ему неожиданно подумалось: «Взять билет на пароход, и через три недели дома. Шезлонг, хорошая каюта, в баре тихая музыка… В Таллине встретит Гельма».
Он отвернулся от иллюминатора.
— Меня вызвали в префектуру. Надо срочно получить деньги и рассчитаться с командой.
Над портом плыли голоса. Где-то гремел металл, надрывались звонки кранов, с лязгом сталкивались буфера подгоняемых на причалы вагонов. Тонко и одиноко кричал в канале маленький буксирчик.
Калласте сошел на причал и зашагал к морской префектуре.
Ответив на вопрос, куда он поведет судно, капитан почувствовал, что с плеч его свалилась огромная тяжесть. Ушло ощущение неуверенности, раздвоенности, угнетавшее его все время. И если до этого разговора он ощущал за спиной пустоту, то теперь Калласте был убежден, что стоит твердо.
Когда капитан вошел в комнату дежурного по префектуре, тот одним пальцем выстукивал какой-то документ на пишущей машинке. Занятие это явно раздражало его. На лице дежурного было выражение страдающего зубной болью. Не поднимая головы, он промычал:
— Направо по коридору, третий кабинет.
Калласте отворил дверь в коридор. На одинаковых, выкрашенных шаровой краской дверях темнели номера: первый, второй… Вот и третий. Калласте постучал.
— Войдите! — ответили из-за дверей.
Первым, кого увидел Калласте в кабинете, был Кутман. Тот встал, шагнул навстречу. У стола сидел вице-префект и неизвестный капитану человек с толстым портфелем на коленях.
— Это капитан «Каяка» Калласте, — не отпуская руки капитана, представил его Кутман.
— Садитесь, капитан, — миролюбиво сказал вице-префект.
— Я слышал, Калласте, — начал Кутман, — вы собираетесь идти в Таллин?
— Да, — сказал капитан.
— Это окончательное решение?
— Да, — повторил капитан.
Видно было, что Кутман едва сдерживает раздражение:
— Мне известно, что не все члены вашего экипажа разделяют это желание.
— Капитан «Каяка» я, господин Кутман, и мне предоставлено право решать все вопросы, связанные с судном.
— А кто вам предоставил это право?
Калласте понял, куда клонится разговор.
«Ничего, — подумал он, — я тебя сейчас загоню, как мышь, в угол».
Но ответил он спокойно:
— Таллинское пароходство.
Неожиданно вступил в разговор человек с толстым портфелем на коленях:
— Я, как адвокат господина Кутмана, должен представить префектуре документы.
Он щелкнул замком портфеля и положил перед вице-префектом какие-то листки.
Вице-префект взглянул на них и подвинул Калласте:
— Что вы скажете? Ваши права, капитан, отбираются.
Калласте взял листки со стола. Это были телеграммы капитана Таллинского пароходного общества Вельди и судовладельца Нейхауса. Они приказывали Кутману задержать «Каяк» и, если потребуется, отстранить от руководства судном капитана.
Калласте положил листки на стол и, словно раздумывая, выдержал паузу. Только после этого он достал из кармана телеграмму и прочел ее:
— «Буэнос-Айрес. Борт парохода «Каяк», капитану Ю. Калласте. Мои полномочия аннулированы. Нейхаус». А что касается капитана Вельди, — продолжил Калласте, — то его полномочия также аннулированы, что следует из текста его же телеграммы.
Калласте привстал и, перегнувшись через стол, отчеркнул ногтем адрес, указанный в телеграмме:
— Лондон, как вы видите, господа, а Таллинское пароходство в Таллине, насколько известно.
Такой поворот был полной неожиданностью и для Кутмана, и для его адвоката.
Вице-префект в растерянности достал большой клетчатый платок, вытер лоб и уставился на Кутмана. У того задрожала рука, сжимавшая зажигалку. Срываясь на фальцет, он заявил:
— В таком случае, я требую наложить арест на «Каяк» в связи с бесчеловечным обращением капитана с экипажем и неуплатой шестнадцати членам полного расчета по рейсу из Кардиффа в Буэнос-Айрес.
В поведении Кутмана не осталось и следа от прежней любезности. Да и сам он с растрепавшимися волосами, в обсыпанном пеплом сигары пиджаке ничем не напоминал прежнего приветливого чиновника.
— А каким, собственно, правом пользуетесь вы, Кутман, возбуждая дело об аресте судна? — спросил Калласте. — Какое отношение вы имеете к «Каяку»?
— Я консул Эстонии… — выпрямился тот.
— Вы лжеконсул, — оборвал его Калласте.
— Я попрошу вас… — Вице-префект встал. Голос его зазвенел: — Господин Кутман признан правительством Аргентины. — Он склонил голову в сторону Кутмана и, выпрямившись, сказал: — На судно «Каяк» налагается арест впредь до урегулирования вопроса об оплате жалованья команде. — Он хлопнул ладонью по столу: — Все!
Калласте потребовал протокольную книгу префектуры и занес в нее протест против незаконного задержания парохода. Кутман скептически улыбался, пока капитан писал протест. Когда Калласте выходил из префектуры, на ступеньках подъезда его догнал лжеконсул.
— Мы соотечественники, капитан, — сказал он, шагая рядом, — и я думаю, нам не следует ссориться. Главное…
— Я знаю, что вы считаете главным, — сказал капитан.
Они остановились. Кутман попытался взять Калласте за локоть. Улыбнулся:
— Главное — взаимопонимание.
— Мы не поймем друг друга. И не надо юлить. Вы хотите незаконно захватить «Каяк» — вот что главное. Но вы его не получите.
Капитан повернулся и зашагал по пыльной улице.
Наутро у трапа «Каяка» встали двое полицейских. Они не спеша покуривали сигареты, и видно было, что пост этот установлен надолго.
А между тем деньги, полученные от Амторга, были доставлены на пароход. В салоне собралась вся команда. В течение часа был произведен полный расчет с экипажем. Только после этого Калласте еще раз спросил:
— Кто хочет списаться с судна?
Рихард Ялокас шагнул к капитану и подал ему список:
— Вот эти люди, капитан.
Капитан просмотрел список. Это были все те же шестнадцать.
— Хорошо, — сказал Калласте, — забирайте вещи и убирайтесь с судна. Отныне вход на «Каяк» вам будет воспрещен.
Уходя с парохода, они бросали за борт судовые ножи, вилки, тарелки, ведра и другие вещи, которые им были даны для пользования. Полицейские и прибывший на причал секретарь Кутмана смотрели на это со смехом. Документы ушедших немедленно были вытребованы морской префектурой.
Сразу же после того, как списавшиеся с парохода сошли на берег, Калласте уехал в город к адвокату. Полиция поставила его в известность, что предъявленный Кутманом иск передан в суд.
Агент фирмы назвал Калласте имя адвоката, доктора Рафаэля Де ля Вега, и передал его визитную карточку.
Шофер такси, смышленый белозубый аргентинец, взглянул на адрес, указанный на визитке, и хлопнул дверцей. С сидений поднялась пыль.
— Ничего, — ободряюще подмигнул шофер.
Такси бешено сорвалось с места и на предельной скорости устремилось вперед. То и дело оборачиваясь, шофер поблескивал ослепительными зубами. Он лихо остановил машину, проехав юзом добрый десяток метров.
Адвокат Де ля Вега оказался высоким седоволосым, но еще молодым человеком. Он заботливо усадил капитана, налил кофе. Кофе был необычно густым, ароматным.
— Такого в Европе не подают, — улыбнулся Де ля Вега.
У адвоката были тонкие, нервные пальцы. Он встал и прошелся по кабинету. Остановился у книжного шкафа и в раздумье пощелкал ногтем по золоченым корешкам книг. Калласте понял, что адвоката что-то смущает. Словно в подтверждение его догадки, Де ля Вега сказал:
— Выступление на вашем процессе принесет мне… — адвокат медлил, — немало трудностей. Назовем это пока так. Бесспорно, в дело вмешаются самые реакционные круги.
Он отошел от окна и сел к столу. Лицо его, изменчивое и подвижное, вспыхнуло.
— Но я буду вас защищать! Да, да! Буду!
Калласте встал и пожал руку адвокату.
Они расстались, договорившись о документах, которые следовало подготовить к процессу.
Все оставшиеся до суда дни капитан, Игнасте и Пиик были заняты подбором экипажа. По чьей-то команде газеты Буэнос-Айреса в один голос затрубили о бесчеловечном отношении на судне «Каяк» к экипажу, о злоупотреблениях Калласте властью капитана. Несколько дней тема эта кочевала со страницы на страницу. Калласте и его помощника обвиняли во всех грехах.
Все же команда была набрана. Но никак не удавалось найти радиста.
Голландец Брунк, радист, явился на судно. Он выдвинул чрезвычайно тяжелые условия, но так как другого радиста не было, а без него выход в море не мог быть разрешен, пришлось согласиться с его требованиями.
«Каяк» вновь был готов к выходу в море.
Меня вызвали в суд, где я представил объяснения и выписки из судового журнала. Судебное разбирательство назначено на 20 декабря 1940 года.
7
В тот день с утра солнце пекло так, что в каюте было невозможно дышать. Фокстерьер капитана, изнывая от жары, забился куда-то в глубину парохода, и капитан его даже не смог найти. Калласте прошел на бак и остановился у поручней.
Стоящее рядом с «Каяком» судно готовилось к отплытию. Калласте увидел, как поднялся на борт лоцман, как отдали швартовые. Пароход прохрипел осипшим гудком и начал медленно отваливать от стенки. Калласте множество раз видел отходящие от причала пароходы. И вдруг он поймал себя на мысли, что в этот раз он внимательно следит за каждым движением людей на палубе уходящего судна. Ему страстно захотелось выйти в море. Услышать за кормой прощальные крики чаек, увидеть набегающие барашки волн, почувствовать крепнущий ветер открытого моря.
Он глянул вниз. Между бортом «Каяка» и причалом, на узкой полосе воды, толстым слоем скопились гниющие листья, обрывки газет, какие-то куски тряпок и пакли — весь тот портовый мусор, которым обрастают долго стоящие у причалов суда. Калласте пошел в каюту. До полудня, когда должно было начаться слушание дела о пароходе «Каяк» в суде, оставалось еще два часа.
…Судья взмахнул молоточком.
— Вызывается истец Кутман.
Кутман прошел между кресел и, поднявшись на возвышение, положил руку на Библию. Было видно, что он волнуется.
— Я обязуюсь говорить правду, только правду и всю правду, — откашлявшись, произнес он.
В своем иске лжеконсул вновь сослался на, телеграмму бывшего капитана Таллинского пароходства Вельди и владельца Нейхауса об отстранении капитана Калласте от командования пароходом. Он заявил, что шестнадцати членам команды полностью не выплачено жалованье.
Судья вызвал ответчика. Калласте прочел телеграмму Нейхауса об аннулировании полномочий. Ведущий процесс наклонился к сидящему справа человеку в черной мантии, затем склонился к коллеге слева. Тот что-то быстро-быстро заговорил с ним, все время выразительно поглядывая живыми черными глазами на Калласте. Это был еще молодой, но уже полный человек, и его черная мантия, казалось, вот-вот лопнет на плечах. По выражению их лиц Калласте понял, что телеграмма Нейхауса произвела впечатление. Опровергая второе заявление Кутмана, Калласте представил суду расписки членов экипажа о полном расчете.
Председательствующий вновь склонился к соседу справа, затем к толстяку слева.
Позже выступали адвокаты. Защитник Кутмана произнес длинную антисоветскую речь. Судья выслушал его, не задав ни одного вопроса. Судья ударил молоточком.
— Суд считает: притязания господина Кутмана на владение пароходом и снятие капитана Калласте с его должности необоснованны. Суд оправдывает действия капитана Калласте и отменяет временный арест судна «Каяк».
Судья еще что-то говорил, но Калласте уже понял: процесс выигран.
26 декабря 1940 года. 19.00. Все формальности таможни выполнены. Начальник, чиновники полиции, агент фирмы «Мур — Мак-Кормик» прибыли на судно для оформления свободного выхода.
19.10. Радист Брунк явился к капитану и заявил, что по заключенному контракту он с пароходом не пойдет, потребовав заключения нового контракта, на 5000 песо в месяц. Капитан ответил Брунку, что время действия ранее заключенного контракта не окончилось и потому речи о новом контракте быть не может. Брунк обязан идти с пароходом, и прежний контракт остается в силе. Но радист сошел с парохода.
В Судовую роль был вписан исполняющим обязанности радиста Гейнрих Сиречко, на жалованье юнги. Сиречко имел свидетельство почтово-телеграфного ведомства двадцатилетней давности, но по аргентинскому законоположению этого было достаточно.
19.30. Разрешение на выход в море оформлено. Чиновники сошли на берег.
Лоцман и капитан поднялись на мостик. К борту подошли буксиры.
— Отдать концы! — подал команду капитан.
С высоты мостика ему отчетливо было видно, как запенилась вода за кормой у буксиров. С берега отдали швартовые. Буксиры потянули судно от стенки.
«Ну, вот и все», — подумал капитан.
У брашпиля стоял Карл Пиик. Он сорвал с головы берет и радостно взмахнул им. Сантиметр за сантиметром пароход отходил от берега.
Неожиданно капитан увидел, как из-за портовых складов на причал выехала серая легковая машина. Видно было, что водитель очень и очень спешит.
Судно уже отошло от стенки метра на три. Автомобиль резко затормозил. Из кабины выскочили полицейские. Один из них, сложив рупором ладони, крикнул:
— На «Каяке»! Выход в море вам запрещен. Запрещен!
Полицейский выхватил из кармана какую-то бумагу и помахал в воздухе. Калласте показалось, что тяжелая рука сдавила ему горло, кровь ударила в виски.
— Что с вами? — спросил лоцман. Следя за буксирами, он не заметил полицейских.
— Ничего, — сказал Калласте, — ничего.
Он повернулся спиной к берегу, закрывая от лоцмана и полицейских, и машину, и всех провожавших. Игнасте видел, что полицейские еще кричали, метались по пирсу. Потом машина сорвалась с места.
Буксиры отошли в сторону. Вот уже остался позади американский банановоз, стоящий у электростанции Чада, прошли два судна под английским флагом. С борта одного из них вслед «Каяку» помахала платком какая-то женщина.
«Уйдем, — подумал капитан. — Уйдем. Нам только бы вырваться за трехмильную зону».
С бака крикнули:
— Справа по борту катер!
Но капитан уже и сам видел этот катер. На его палубе стояли полицейские. Катер подошел к «Каяку».
— Лоцман, остановить судно, — сказали с катера. — Пароходу выход в море запрещен!
Лоцман глянул на капитана и положил руку на рукоять телеграфа.
— Прошу вас, — сказал Калласте, — продолжайте вести судно.
Но лоцман покачал головой:
— Я не могу не выполнить указания полиции. Меня снимут с работы.
— Мы составим акт, что отстранили вас от проводки. Судно я выведу сам. На внешнем рейде мы высадим вас.
Лоцман мгновение раздумывал, потом снял руку с телеграфа.
Калласте перевел рукоять телеграфа на «полный вперед». Палуба задрожала под ногами. Буксир с полицейскими начал отставать.
Но было поздно. У створов выхода из Нового порта поперек фарватера встал второй катер. Калласте понял, что «Каяку» не уйти.
Нью-Йорк, Амторг. «Каяк» задержан. Разрешение на выход в море от 26 декабря 1940 года изъято. Капитан Ю. Калласте.
Определив, что наша стоянка будет продолжительной, мы погасили топки, чтобы зря не жечь уголь. Свежее мясо, взятое на рейс, посолили, чтобы не испортилось, так как ледник перестал работать из-за отсутствия пара на корабле.
Представитель фирмы «Мур — Мак-Кормик» заявил, что фирма отказывается от обслуживания «Каяка». Отказалась от обслуживания парохода и фирма «Де-Негри и К°». Функции агента принял на себя.
8
Над портом разразился ливень. Тучи скапливались с утра, постепенно застилая все небо. Наконец упали первые капли, и неистовый ливень обрушился на причалы.
Калласте в своей каюте слушал радио. Треск разрядов глушил голос выступавшего, но капитан не отходил от приемника. Радиостанции Аргентины транслировали речь Адольфа Гитлера. Поднимая голос до визга, Гитлер кричал о непобедимости тысячелетнего рейха. Калласте выключил радиоприемник. Фокстерьер, почти не видевший хозяина последнее время, положил теплую морду капитану на колени. Слова Гитлера все еще звучали в ушах капитана. Он отчетливо понимал, что обстановка в мире предельно накалена. Куда направит свои следующие удары бесноватый фюрер? Что будет с его родной Эстонией?
Дверь в каюту распахнулась. На пороге в мокром плаще стоял полицейский.
— Вас вызывают в префектуру.
Калласте встал:
— Сейчас? Может быть, переждем ливень?
— Нет, — сказал полицейский, — мне приказано немедленно доставить вас.
— Если это арест, то где ордер?..
— Не умничайте, капитан, — грубо прервал полицейский, — если вы не пойдете сами, мы поведем вас силой.
Меня привели в кабинет вице-префекта. У дверей стали два полицейских. Вице-префекта не было. Я хотел связаться со своим адвокатом доктором Де ля Вега, но мне не разрешили пользоваться телефоном. Я повторил вопрос: «Арестован ли я?» Полицейские не отвечали, но, когда я попытался выйти, один из них загородил мне дверь. Это продолжалось более двух часов.
Дверь отворилась, и вошел вице-префект. Он улыбался.
— Прошу вас, — сказал он. Калласте вышел в коридор.
— Прямо, — сказал вице-префект, — вас ждет господин префект.
Префект встретил Калласте стоя и сразу же потребовал, чтобы капитан выдал префектуре судовые документы.
— Нет, — сказал Калласте, — я не отдам судовые документы.
Префект шагнул к капитану:
— Мы перевернем на судне все вверх ногами, но заберем их!
— Напрасно будете трудиться, — возразил Калласте, — документов на судне нет. Зная, с кем мы имеем дело, мы передали их адвокату. Я надеюсь, он хранит их в надежном сейфе.
— Ваш адвокат получит по заслугам, — прохрипел префект, — как и вы. Иск против вас передан в верховный суд.
— В чем меня обвиняют? — спросил Калласте.
— Молчать! — рявкнул префект.
Префект задержал меня до конца дня. Освободившись, я бросился к адвокату доктору Де ля Вега. Нашел его в очень подавленном состоянии. Рафаэль Де ля Вега жаловался, что на него оказывается сильнейшее давление.
Сообщаю. Адвокат Де ля Вега отказывается защищать нас в будущем. Просит назначить нового адвоката. В настоящее время пользуюсь его услугами частным образом, без оплаты. Капитан Ю. Калласте.
9 января 1941 года. Капитан вызвал по телефону Амторг в Нью-Йорке и объяснил положение дела. Говорил с т. Васильевым и доктором Рехтом. Доктор Де ля Вега рекомендовал взять адвокатом доктора Каппагли. Условились с Амторгом, что доктор Каппагли свяжется с доктором Рехтом по телефону. В 16.00 доктор Каппагли беседовал с доктором Рехтом. Они договорились по вопросам ведения дела. Для доктора Каппагли капитан подготовил необходимые материалы, доверенность на ведение дела и тогда же вручил документы.
Калласте вышел из конторы адвоката. Стоял душный январский день аргентинского лета. Калласте мучила жажда. Он зашел в кафе и попросил бутылочку кока-колы. Напиток не утолил жажды. В кафе под потолком, не давая прохлады, вращался огромный пропеллер вентилятора. Капитан подумал: «Надо где-нибудь присесть в тени и пять минут посидеть спокойно». Он чувствовал, как тяжело, толчками пульсирует в висках кровь.
«Пять минут, — подумал Калласте, — без телефонных звонков, разговоров и всей этой сумятицы». Он вышел из кафе, пересек улицу, вошел в сквер. Три чахлые пальмы, три скамьи. Здесь никого не было. Калласте присел в тени. Закрыл глаза.
— Простите, капитан, — раздался голос. У скамьи стоял матрос из экипажа «Каяка» Александр Шеер. — Я вас ищу по поручению Карла Пиика. Карл просил передать, что вам не следует возвращаться на пароход.
— В чем дело? — спросил Калласте. — Что там еще?
— На «Каяк» дважды приходили полицейские. Они ищут вас. Карл думает, что вас могут арестовать. Лучше вам скрыться на несколько дней, капитан.
«Вот как повернулось дело», — подумал Калласте.
Он встал. Сказал Шееру:
— Хорошо. Передай Карлу, что я найду возможность связаться с ним. Иди.
Шеер повернулся и зашагал по аллее, но тут же остановился и спросил:
— А куда вы пойдете, капитан?
В его голосе Калласте почувствовал теплоту.
— Не беспокойся, старина, — сказал он, — не беспокойся. У капитана Калласте еще есть друзья. Иди, иди.
— До свиданья, капитан, — ответил Шеер. — Я думаю, что все будет в конце концов хорошо. До свиданья.
«Теперь я уже не могу появиться и на своем пароходе… Вот так… Но пять минут в тишине я все же посижу», — подумал Калласте и как можно удобнее уселся в тени жидкой пальмы.
Он даже подозвал газетчика и взял газету. Но читать ее все же не стал, а положил рядом с собой и откинулся на спинку скамьи.
9
Через, несколько дней у трапа «Каяка» появился мальчишка-мулат.
— Эй, матрос, соленые глаза! — крикнул он вахтенному. — Могу я видеть помощника капитана Игнасте?
Вахтенный покосился на юркого оборванца:
— Зачем тебе помощник капитана?
Из глубины живописных лохмотьев мулат извлек конверт:
— Мне поручили передать вот это.
Вахтенный позвал Игнасте.
Помощник капитана взял письмо. На конверте было написано: «Пароход «Каяк». Игнасте».
Мальчишка из-за спины Игнасте строил вахтенному рожи. Помощник капитана сунул конверт в карман и бросил мальчишке монету. Тот подхватил ее на лету.
Игнасте поднялся в каюту. Капитан назначал ему встречу. Игнасте взглянул на часы. До условленного времени оставалось тридцать минут. Игнасте вышел к трапу и сказал вахтенному, что уезжает в город.
Капитана Игнасте увидел издалека. Его приметная высокая фигура выделялась среди прохожих. Капитан спросил:
— Как там, на судне?
— Все в порядке, капитан. Полиция сняла пост у парохода. Наверное, они решили вас оставить в покое.
Игнасте внимательно приглядывался к капитану. За несколько дней Калласте заметно осунулся.
— А где вы провели это время, капитан? Мы беспокоились.
Капитан улыбнулся:
— Ничего. Я жил у Де-Негри. Он неплохой человек, хотя его фирма и отказалась обслуживать «Каяк». На него очень давили. Он мне многое рассказал. Ну, да ладно. Едем на пароход.
Стоим на старом месте. Ведем чистку левого котла и ремонт главной машины. Команда вызвана на судовые работы.
Дело о «Каяке» будет слушаться в верховном суде. По разговорам с адвокатом Каппагли и беседам с чиновниками суда можно ожидать заседания суда не раньше середины марта.
15 марта 1941 года. Судебное разбирательство отложено из-за отсутствия полного состава суда.
1 апреля 1941 года. Слушание дела откладывается из-за неподготовленности документов…
28 мая 1941 года. Консул Кутман вошел с ходатайством в верховный суд о приостановке судопроизводства, так как им получены дополнительные документы для предъявления иска…
22 июня 1941 года. Гитлер напал на Советский Союз. Все газеты заполнены сообщениями из Европы. Нет величины, которая могла бы измерить глубину наших переживаний. Что там, на Родине?
Капитану Калласте. Переводим 2000 американских долларов для расчета с командой. Амторг.
— Господин Калласте, — сказал адвокат Каппагли, — я считаю, что вам необходимо встретиться с сэром Буртоном Чадвигом. Сэр Чадвиг — представитель министерства судоходства Великобритании в Аргентине и Уругвае, лицо очень влиятельное, и я надеюсь, эта встреча может помочь делу.
Через несколько дней встреча с сэром Чадвигом состоялась.
24 июля 1941 года в 11 часов я прибыл в английское посольство. Сэр Чадвиг сказал, что он рад меня видеть. Со своей стороны я спросил сэра Чадвига, не может ли он повлиять на капитана Вельди в Лондоне, чтобы тот отобрал свои полномочия, переданные Кутману. Мой адвокат полагает, сказал я, что, если будет дан ответ об аннулировании полномочий, суд закончит дело в один-два дня. Перед уходом сэр Чадвиг поставил вопрос о нашем флаге. Сказал: «Поднимите на судне английский флаг (поставьте судно под английский флаг)». Я ответил, что английский флаг мы поднимать не будем, но поднимем советский флаг, так как Эстония присоединилась к Советскому Союзу.
Через три дня сэр Чадвиг сообщил нам, что помочь не может.
Сведения о событиях в Европе все больше и больше захватывали аргентинскую печать. Сообщения телеграфных агентств о боях на территории Советского Союза вытесняли первополосные сенсации дня. Пришли телеграммы об оккупации Львова, Минска, Риги. В один из дней Калласте, развернув газету, прочел сообщение об оккупации Таллина.
«Так, — подумал он, — значит, те трое из Эмдена пришли все же в мой город…» Сердце сжало болью. Башня Старого Тоомаса, белые соцветия каштанов… Мысленно возвращаясь в Таллин, он всегда вспоминал старую башню и темные каштаны с тяжелой листвой… Те трое в высоких фуражках были в его городе.
Два дня Калласте просидел в своей каюте, не выходя на палубу. Капитан не хотел, чтобы экипаж видел тревогу на его лице. Игнасте принес ему телеграмму:
Родина теперь свободна, и надеюсь, что ваша семья сохранена (жива и здорова). Телеграфируйте немедленно в Стокгольм по адресу: пароходный агент Ларсон. Телеграфный адрес: Бролларс, Нейхаус.
— Старый волк, — сказал Калласте, — он пугает расправой с семьей.
Теперь, после годового молчания, телеграммы от Нейхауса посыпались, как из рога изобилия:
Так как ваша семья вне опасности, то нет причин для вас отказываться работать со мной. Держите судно в своих руках и не передавайте никому. Жду от вас телеграммы с согласием исполнения моих требований. В случае несогласия должен буду арестовать все ваше имущество на судах и в Эстонии. Телеграфируйте немедленно через Вассал. Нейхауз.
За долгие годы работы Калласте научился читать телеграммы хозяина и между строк. И он понял, что Нейхаус берет его за горло. И все же на следующий день капитан вновь поехал в суд. Он продолжал процесс.
В здании суда стояла тишина. Сонные чиновники не спеша перебирали бумаги. Калласте всегда чувствовал себя здесь чужим, хотя за долгое время перезнакомился со всеми служащими. Они отвечали на его приветствие и вновь читали свои бумаги. Бумаги… Бумаги… Бумаги… Это была какая-то непробиваемая стена. Калласте тонул в параграфах сводов законов, в сносках к параграфам. Но тем не менее с непреклонной пунктуальностью он каждый день в сопровождении адвоката Каппагли с утра приходил в суд. Он не хотел и не мог сдаться.
13 ноября 1941 года. Верховный суд прекратил судебное разбирательство. Сейчас же после прекращения процесса верховным судом капитан отдал команду о подготовке судна к плаванию. В котлах подняли пары, приняли на борт провизию и начали пополнять недостающий состав команды.
Капитан видел, как уходил из здания суда Кутман. Лжеконсул долго стоял на ступенях подъезда, о чем-то раздумывая. Калласте и адвокат доктор Каппагли прошли мимо. Адвокат не скрывал своей радости. На улице они расстались, условившись, что капитан, оформив необходимые бумаги в управлении порта, к концу дня подъедет в контору адвоката. Калласте еще должен был подписать счета по процессу.
В Управлении порта капитана встретили с явной неприязнью. Но он, не обращая внимания на косые взгляды, оформил документы для выхода судна из Буэнос-Айреса и уже собирался уходить, когда его позвал один из чиновников.
— Капитан, — окликнул он Калласте, — вас просят подойти к телефону.
Капитан вернулся и взял трубку.
— Господин Калласте? — спросил незнакомый женский голос.
— Да, — ответил капитан.
— Вас вызывает мистер Кутман, — мелодично пропела женщина.
И капитан не успел ответить, как трубку взял Кутман.
— Господин Калласте, — начал он сухо, — я предлагаю вам хорошо подумать, прежде чем принимать решение о выходе «Каяка» в море.
Калласте молчал. Он никак не ожидал, что после всего происшедшего лжеконсул еще раз встанет на его пути.
— Вы знаете, Калласте…
Капитан, так ничего и не ответив, положил трубку. Чиновник из-за соседнего стола изучающе смотрел на него. Калласте повернулся и пошел к дверям. Выйдя на причал, Калласте уже не думал о звонке Кутмана. Легко, как этого уже давно с ним не случалось, капитан взбежал по трапу на борт «Каяка».
«Еще день, два, — подумал он, — и в море!»
На пароходе Калласте задержался недолго и, взяв такси, поехал к адвокату.
У Каппагли сидел доктор Рафаэль Де ля Вега.
— Я восхищаюсь вашим мужеством, господин Калласте, — сказал он, крепко сжав руку капитану, — и поздравляю от всей души.
Де ля Вега был искренне рад тому, что Калласте все же выиграл процесс.
В комнату вошел доктор Каппагли, неся папки с документами.
Работа заняла не больше получаса. Документы были в идеальном порядке.
На прощанье доктор Каппагли достал бутылку коньяка. Они выпили по рюмке. Калласте сказал, что это самая приятная для него минута за прошедший год.
Он вышел из конторы адвоката в приподнятом настроении. Такси не было видно. Калласте подождал немного, потом, решив, что у него вполне достаточно времени, сел в автобус. Было ровно восемь часов вечера. В восемь тридцать он должен был встретиться со старшим механиком на улице Эсмеральда.
Автобус был почти пуст. Капитан поудобнее устроился на сиденье и еще раз с удовольствием вспомнил радостное лицо доктора Каппагли, улыбку Де ля Вега.
На углу Диагональ-Норд и улицы Эсмеральда Калласте сошел с автобуса и, взглянув на часы, не спеша пошел по тротуару. Сейчас же мимо прошмыгнула легковая машина. Капитан заметил, что человек, сидящий на заднем сиденье, оглядел его и отвернулся.
Калласте вернулся к мысли о том, что завтра он выведет «Каяк» из Буэнос-Айреса. Ему захотелось закурить. Капитан сунул руку в карман, и в это же время услышал скрип тормозов. Он поднял голову. Из окна притормозившей машины под ноги ему швырнули какой-то пакет. Калласте хотел отпрянуть в сторону, но раздался взрыв. Что-то тяжелое ударило по ногам, и он потерял сознание.
10
Очнулся Калласте в госпитале. Около постели хлопотал врач.
— Ничего, ничего, — сказал он, — рана не тяжелая. У вас повреждена нога. Скоро выздоровеете.
В палату вошли Игнасте, Карл Пиик и представитель Амторга Иванов.
29 ноября 1941 года. На костылях пришел на пароход. В 14.00 на пароход явились портовые власти, и в 15.15 судно вышло из Буэнос-Айреса после стоянки в нем в течение 15 месяцев и 11 дней.
Калласте стоял, опираясь на костыли. «Каяк» отходил и отходил от стенки.
Лоцман взглянул на капитана.
Калласте перевел рычаг телеграфа на «малый вперед».
Вечером того же дня одна из газет в Буэнос-Айресе сообщила:
Сегодня из Буэнос-Айреса ушло судно «Каяк». На мостике стоял капитан Калласте, опирающийся на костыли. Имя капитана известно многим по газетной хронике последнего времени. Можно разделять или не разделять его политические убеждения, но мужество этого человека достойно всяческого уважения. Более года он вел судебный процесс и выиграл его. В неге бросили бомбу, он был ранен, но все-таки он добился своего.
Следует обратить самое серьезное внимание, прогрессивной общественности на распоясавшихся в Аргентине нацистов. Они считают возможным на улицах наших городов швырять бомбы, обделывая свои грязные дела, и совершать убийства.
Другие газеты призывали к расправе над «предателями интересов свободного мира».
6 февраля 1942 года. 12.00 прибыли к лоцманской станции Шатт-эль-Араб, Иран…
7 февраля в 9.30 с лоцманом направились в Шорем-шахр, куда прибыли 7 февраля 1942 года в 17.00.
8 19.00 на борт «Каяка» поднялся консульский агент СССР в Бендер Шахпуре т. П. П. Хоробрых, с ним были т. Милоградов, т. Стипура…
8 февраля 1942 года. 13.00 на пароходе «Каяк» был спущен старый эстонский флаг и поднят Государственный флаг Союза Советских Социалистических Республик на основании врученного капитану временного свидетельства. В тот же час т. Хоробрых вручил капитану Калласте приказ о премировании особо отличившихся товарищей из состава экипажа, в том числе и капитана Калласте.
Перед отходом парохода «Каяк» из Бендер Шахпура от советского консульского агента было получено письмо:
Капитану парохода «Каяк» т. Калласте. На основании указания Чрезвычайного и Полномочного посла СССР в Иране т. Смирнова Вам следует идти в Бомбей на текущий ремонт. Ремонт должен продлиться не более 2-х недель.
Рейс выполните под старым названием и под старыми позывными рации. Опознавательные знаки несете такие, какие носят все советские суда. По этому вопросу можете проконсультироваться у капитанов советских судов и у военно-морских властей в английских портах.
После ремонта в Бомбее «Каяк» прибыл в австралийский порт Пири. На судно было погружено восемьсот тонн свинца. Затем «Каяк» проследовал в порт Аделаида. На борт было взято десять тысяч тюков шерсти и сто шестьдесят девять тюков кожи. Это был подарок Австралии Красной Армии.
7 ноября 1942 года «Каяк» прибыл в Сан-Франциско. Капитан Калласте доложил генеральному консулу СССР в Сан-Франциско:
…На вверенном мне пароходе с командой 40 человек прибыл в порт Сан-Франциско. Рейс Аделаида — Сан-Франциско прошел благополучно.
После стоянки в Сан-Франциско пароход «Каяк» вышел во Владивосток. 22 января 1943 года «Каяк» ошвартовался в советском порту.