Напротив пристани «Холодильник» судно замедлило ход. Загремела якорная цепь. Остановка. Надолго ли? Тяжело томиться в неизвестности, когда все помыслы устремлены к далекому и заманчивому полярному острову. А тут еще жара… С берега доносились радостные взвизгивания купающихся мальчишек. Ох, как хотелось побултыхаться вместе с ними! Но мы гнали прочь от себя эти мысли, чувствуя себя взрослыми, которым поручена ответственная задача.
Состав экспедиции — школьники седьмых — девятых классов, но много было и ребят, уже поработавших на производстве. Они держались более уверенно и смотрели на нас, школяров, немного свысока. Но было нечто общее, что объединяло нас всех, — желание выполнить почетное задание; не скрою, привлекала нас и романтическая сторона поездки, и, наконец, все мы пережили голодную зиму в Архангельске, и всем хотелось хотя бы на время забыть мучительное чувство голода.
Из нашей 9-й школы, где я учился, помню троих: одноклассника Борю Меньшикова (мы только что окончили 7-й класс) и восьмиклассника Тему Кривополенова. Сразу после сдачи экзаменов (я не рассказываю, как трудно было уговорить родителей!) мы подали заявления и были приняты в состав экспедиции.
С нетерпением ждали ребята дня отправки экспедиции. Наконец двинулись в путь. И — остановка! Первую ночь на судне пришлось ночевать в нескольких метрах от берега, в двух-трех километрах от родного дома.
Нас разместили в трюме тральщика на широких двухъярусных нарах. Под низ — ватный тюфяк, под голову — выданный каждому пробковый спасательный пояс и вещевой мешок, сверху — тонкое байковое одеяло. Неспокойно спали ребята в трюме…
На другой день, когда мы уже устали ждать, в трюм спустился начальник экспедиции капитан Грозников, усатый, с обветренным широким лицом. Было объявлено общее собрание. С докладом выступил Грозников. Он рассказал о тяжелом положении на фронтах, объяснил задачи экспедиции, а закончил выступление так:
— Трудно вам придется, ребята. Очень трудно. Вас ждет работа, да еще какая! Вас ждут море, скалы, а это опасно. Будет потяжелее, чем огороды копать. (Перед отправкой мы работали на огородах.) Не всегда согреешься, не всегда и отдохнешь по-настоящему. Кто боится — еще не поздно вернуться домой. Отпустим, слова плохого не скажем. Ну-ка, есть такие?
Таких не оказалось…
После этого всех ребят разбили на бригады. Мы с Темой Кривополеновым попали в одну, нашим бригадиром стал Петрович, пожилой неразговорчивый рыбак в огромных бахилах. Только на третий день тральщик поднял якорь. Мы дошли до Мудьюга — опять остановка: одним выходить в море не разрешали. Надо было ждать «караван» и только под охраной военных кораблей отправляться в путь. В ту пору в северных морях пиратствовали фашистские подлодки, военные корабли. Ждать пришлось недолго. Рядом с нами ожидали конвоя пять английских транспортов, к вечеру подошло еще несколько судов, и, окруженные со всех сторон военными кораблями, мы вышли в море. Наконец-то кончилось томительное ожидание, и мы идем к заветной цели!
Радостно взволнованные, мы стояли с Борей Меньшиковым на полубаке, с удовольствием вдыхая свежий морской воздух, подставляли грудь легкому прохладному ветру.
Судно мерно покачивается на морских волнах. Кругом — куда ни посмотришь — все море и море. Только по правому борту чуть заметно синеет узкая полоска земли. Впереди и сзади, слева и справа то появляются, то вновь исчезают водяные холмы с белыми шипящими барашками на вершинах.
Белое море…
Вначале плавное покачивание судна доставляло всем большое удовольствие. Некоторые даже ахали от восторга, как на качелях. Потом сидевший на люке трюма Арся Баков проворно побежал к борту, зажимая рот.
— Ха-ха-ха! Ну и морячина варавинский, — потешались над ним ребята.
Но через некоторое время многие заскучали и спустились в трюм. Море уже не вызывало восторга.
Я укрылся на корме и, свесившись через борт, мучился от спазм, сжимавших уже пустой желудок.
Ох! Хоть бы стало потише на море. Но нет. Наоборот, ветер усиливался. Волны доставали до палубы, и иногда через брезент, закрывавший люк трюма, к нам прорывался поток воды и обдавал холодными брызгами. Душно, сыро, холодно; тускло мерцает единственная лампочка…
Наутро погода не улучшилась. Почти никто не вставал с нар. В 9 часов, как всегда, в люк трюма просунулся Петрович:
— Бери ложку! Бери бак! К тете Нюше шире шаг! — гаркнул он зычным басом.
На этот призыв наши сердца обычно радостно екали, и мы, толкая друг друга, резво бежали к камбузу, где красная, распаренная тетя Нюша накладывала нам порции горячей пищи, каждый раз ласково приговаривая: «Нате!» — а на просьбы о прибавке сердито кричала: «Хватя!» (Мы так и звали ее между собой: «Натя-Хватя».) Но в этот раз на призыв Петровича откликнулись немногие.
— Хороши щи! Эх и хороши! — наперебой расхваливали они свой завтрак, подмигивая друг другу.
А нас мутило от одного их запаха.
Этот день с качкой и головной болью, казалось, был нескончаем, а на следующее утро все были разбужены сильнейшим ударом в правый борт, от которого судно вздрогнуло и ощутимо накренилось. Екнули сердца. Первая мысль была — торпеда! Все, окаменев, ждали, когда последует взрыв. Но вот прошли секунды томительного ожидания — все в порядке. Ребята облегченно вздохнули, заговорили, подшучивая друг над другом.
— Эй вы, салаги, айда наверх! Мы во льдах! — раздался сверху чей-то звонкий, радостный голос.
У трапа — давка. Мы выскочили наверх и чуть не ахнули от удивления. И было от чего! Со всех сторон, насколько глаз хватал, судно было окружено плавучими льдами.
Судно теперь шло самым малым ходом, осторожно лавируя между льдов, выискивая разводья. Иногда льдины ударялись о борт и с невыносимым скрежетанием уходили назад, к корме. На верхнем мостике в тулупе (от льдин по-зимнему тянуло холодом) стоял сам начальник экспедиции. На мачте, в «вороньем гнезде», сидел наблюдатель.
«Вот оно начинается, настоящее», — волнуясь, подумал я.
Льдины все чаще и чаще били о борт парохода, корпус его гудел от ударов. Морская баржа «Азимут» (бывшее парусное судно), не имеющая своего хода, получила пробоину, и 20 человек направили туда выкачивать воду ручными помпами, пока не подведут пластырь. Передали приказ всем иметь под руками спасательные пояса и не раздеваться.
От тревожного ожидания сжимались сердца. Капитан Грозников почти двое суток не спал — не сходил с мостика. Ему туда часто приносили густой горячий чай.
Но вот через некоторое время разводья между льдинами стали попадаться все шире и шире. К вечеру мы шли уже по чистой воде.
На четвертый день плавания около 12 часов на горизонте появилась еле заметная голубоватая полоса. Вахтенный штурман объявил, что это и есть берег.
Прошел час, другой, а полоса все оставалась такой же малозаметной — дул сильный встречный ветер, и мы почти не двигались с места. Иззябшие и разочарованные, к вечеру мы опять забрались в надоевший трюм.
На следующее утро я проснулся рано и долго не мог понять, что случилось. Качки не было, стояла какая-то непривычная тишина.
«Прибыли!» — догадался я и, скинув одеяло, быстро выбрался по трапу на палубу.
Судно стояло в бухте, со всех сторон окруженной высокими неприветливыми скалами. Прямо по носу в ложбине между скал виднелось несколько домишек и высилась мачта радиостанции.
— Где мы? — спрашиваю вахтенного матроса, покуривавшего у борта.
— В становище Малые Кармакулы.
— А где оно? — недоумевал я.
— Да вот же прямо перед тобой, — усмехнулся матрос.
Я был разочарован. Заветные Кармакулы представлялись мне если не городом, то небольшим поселком. А тут…
Погода между тем стала быстро ухудшаться. Ветер нанес темные дождевые тучи. Заходили волны. Заскрежетала в клюзе якорная цепь. Всех нас, кроме первой бригады, перевели на «Азимут». А «Зубатка» пошла с ребятами из первой высаживать их к птичьему базару вблизи Малых Кармакул.
На «Азимуте» были только две маленькие каютки, и поэтому нам пришлось разместиться на матрацах прямо на палубе, укрывшись от дождя брезентом.
Назавтра в становище Грибовом высадилась третья бригада. Через день «Зубатка» подошла к небольшому скалистому острову Пуховый. Здесь должны были жить и работать вторая и наша, четвертая, бригады.
Остров имел километра два в длину и около полукилометра в ширину. Берег его состоял из высоких отвесных скал. Только в одном месте скалы переходили в ровный участок берега, покрытый крупной галькой.
Имущество бригад перевозили на дорах — больших карбасах с мотором. Нелегкое это было дело. Доры плясали на волнах, ударялись о борт парохода. Боря Меньшиков чуть не упал в море вместе с мешком с солью, а Теме Кривополенову чуть не прижало ногу между бортами.
Траулер поднял якорь, коротко погудел, и мы остались на маленьком скалистом острове. Не терпелось сразу же обежать его, но Петрович быстро нашел каждому работу. Первым делом метрах в пятнадцати от берега установили большую брезентовую палатку — наше жилье. Потом каждый изготовил себе кровать. Делалось это так: две доски ставились ребром, на них сверху и с боков наколачивались еще доски — и кровать готова. На кровати клали тюфяки, набитые деревянной стружкой наволочки и сверху покрывали байковыми одеялами. Потом посреди палатки соорудили длинный стол. С обеих сторон сколотили большие скамьи. В палатке установили небольшой камелек, растопили его для пробы стружками — и сразу все приобрело обжитый вид.
Но Петрович на этом не успокоился. Мы укладывали и перекладывали соль, продукты, доски и другое снаряжение, укрывали все брезентом.
Здорово наработались за день. Устали. Спать легли поздно. И опять перед сном слышалось тоскливое завывание ветра. От ветра и дождя палатка шевелилась, как живая. Где-то совсем рядом угрожающе шумели накатывающиеся на берег волны.
Проснулся я среди ночи от сильного удара по голове. Ничего не понимая, вскочил с постели. Холодные струи дождя ударили в лицо. Ветер валил с ног.