Рядом, сжавшись калачиком, растерянно озирался сосед по койке Володя Ермолин.
— П-палатку сорвало! — стуча зубами, проговорил он.
Тут только я понял, что большое крыло, махавшее вверху над нами, — сорванный край палатки. Другим концом она еще каким-то чудом удерживалась крепко вбитыми кольями.
— Вставать всем! — рявкнул в темноте Петрович.
Почти всю ночь под дождем и ветром, под неумолкавший рев волн устанавливали мы палатку (ее срывало два раза). Потом я долго дрожал, не мог согреться под промокшим одеялом и только к утру уснул. Но зато и утро на другой день было великолепное! (Погода на Новой Земле меняется поразительно быстро.)
Небо совсем безоблачное и такое голубое и ласковое, как в хороший летний день у нас в Архангельске. Солнце, словно извиняясь за плохую погоду первых дней, светило и грело вовсю. А море! Какое оно ласковое, смирное! Как приятно звучит в ушах музыка набегающих волн.
После завтрака Петрович повел нас на птичий базар, где мы должны были начать сбор яиц кайры. Мы несли с собой корзины и длинные прочные веревки.
Птичий базар произвел ошеломляющее впечатление на каждого. Там стоял оглушающий, не умолкающий ни на минуту птичий гам. Тысячи и тысячи птиц рядом сидели на узких карнизах скал, выпаривая потомство. Другие тысячи птиц летели к морю и обратно с моря.
Кайра — птица, чем-то похожая на маленького пингвина. Она кладет одно яйцо прямо на выступ скалы. Яйца в полтора раза больше куриных и не уступают им ни по вкусу, ни по питательности. Тут же, на скалах, немного в стороне сидят чайки: топорки, глупыши и много всяких других.
Иногда чайки по двое, по трое налетают на возвращающуюся с добычей с моря кайру и отнимают у нее рыбу. Пираты, да и только!
Петрович посадил нас на землю недалеко от края скалы и долго рассказывал о правилах, которые надо соблюдать при сборе яиц, страховке, самостраховке и других вещах.
Вид сорокаметровой, почти отвесно падающей стены, у подножия которой билось о камни море, внушал страх. С высоты птичьего базара открывалась незабываемая картина волнующегося бесконечного моря.
Но любоваться величественной картиной Петрович не позволил. Он разбил всех на группы по три человека в каждой. В нашей группе оказались Тема Кривополенов, Володя Ермолин и я. С величайшим усердием перепоясали мы веревкой Тему Кривополенова, и он, опасливо поглядывая вниз, стал спускаться на скалы.
Петрович ходил от группы к группе, ворчал, поучал, покрикивал.
От Темы мы успели уже поднять несколько корзин с яйцами, как вдруг веревка, за которую он был привязан, ослабла. Мы подергали — нет ответа. Подождали. Подергали еще — безрезультатно, веревка свободно висела.
— Уп-пал! Р-разбился! — заволновался Володя.
Бухая огромными рыбачьими сапожищами, прибежал Петрович, потный, встревоженный.
— Те-ё-ома! — закричали вниз мы все трое.
— Чего голосите, черти? — раздался его голос совсем рядом из-за выступа скалы, и вот уже перед нами с корзиной яиц он, живой и невредимый.
— Почему без веревки гулял, милый мальчик? — тихо, зловеще спросил его Петрович.
— Мешает она там. Камни сыплются, — неуверенно оправдывался Тема.
— Мешает?! — взорвался Петрович — А ну, марш в палатку, помогай картошку чистить. Там тебе никто не будет мешать.
Спорить с бригадиром было бесполезно. Тема понуро поплелся к палатке.
Следующим на скалы пошел я. Вначале было страшновато. Высота пугала, сковывала движения. Но к высоте, оказывается, можно очень быстро привыкнуть.
Скоро я убедился, что на больших площадках двигаться без веревки даже удобнее.
Смущало вначале присутствие множества птиц, но, убедившись, что они вполне безобидны, не пугаются и не налетают на человека, я привык к ним.
Надо сказать, что через два-три дня каждый из ребят свободно спускался со скал на веревке, а большинство в отсутствие Петровича ходили по скалам без веревок.
И так день за днем: мы собирали яйца, относили их к палатке и там укладывали в длинные деревянные ящики вперемешку со стружками.
Каждый вечер представители нашей бригады наведывались в палатку соседней, второй бригады, интересовались их успехами, а те в свою очередь посылали к нам своих послов. Так у нас возникло неофициальное соревнование: кто больше соберет.
…Был разгар лета. Солнце не сходило с неба, и мы бы перепутали день с ночью, если бы не огромные, со многими крышками карманные часы бригадира.
Недели через две сбор яиц пришлось прекратить: стали попадаться запаренные яйца, появились первые птенцы.
Петрович стал комплектовать группы для промысла кайры. В одну группу он включил ребят постарше, тех, кто умел стрелять. В другую — кто умел грести и плавать, в третью включили самых молодых, четырнадцатилетних. Они должны были «шкерить» кайру и солить ее в специальных чанах из брезента.
Тема Кривополенов, Володя Ермолин и я попали в одну шлюпочную команду.
В первый же день промысла нам здорово досталось. Грести на море оказалось гораздо сложнее, чем на реке. Море почти никогда не бывает спокойным, всегда дышит, волнуется. Хочешь гребануть, а волна опустится, захватишь веслами воздух и летишь с банки, набивая на затылке шишку. Постепенно мы все же приноровились и вдвоем с Володей Ермолиным гребли довольно дружно.
На птичьем базаре двое стрелков, выбрав укромные места, стреляли по кайрам почти в упор. Птицы падали в море, мы подбирали их в шлюпку.
Когда лодка уже почти наполнилась, мы заметили, что много тушек скопилось у берега, почти на грани прибоя. Стали осторожно подгребать и сели днищем на камень, пришлось прыгать в воду — стаскивать шлюпку. Холодная вода обжигала, как кипяток. Волны, набегая одна за другой, били нас о камень, о лодку, мы падали, а волны перекатывались через головы. И все же с великим трудом шлюпку удалось стащить. Мы отгребли в безопасное место, передохнули и тут только заметили, что Володя Ермолин босой.
— Сапог утопил, — сокрушался Володя. — Попадет теперь от Петровича.
Он вчера получил новые рыбацкие сапоги сорок четвертого размера. Только один день щеголял в них…
К палатке гребли изо всех сил. Согревались. Петрович сразу же заставил нас переодеться в сухое белье, дал выпить обжигающе горячего крепкого чаю, накормил супом, яичницей. После этого мы забрались в постели, но и там еще не сразу удалось согреться.
А около палатки тем временем приступили к работе «шкерщики». Они снимали с птицы шкуру, на которой изнутри был слой сала в палец толщиной. Затем промывали тушку и укладывали ее в брезентовый чан с крепким тузлуком. Работа была не тяжелая, но неприятная и утомительно однообразная.
И вот пошли дни за днями, заполненные нелегким трудом. Ладони у нас затвердевали от мозолей, а в ногах после частых холодных купаний стала появляться по ночам ноющая, похожая на зубную боль. (После приезда в Архангельск боли сразу же прекратились.)
Большим событием в нашей, в общем-то, однообразной жизни, был каждый приход «Зубатки». На ней нам доставляли свежий хлеб, продукты, сообщали последние известия с фронтов. В один из приходов капитан Грозников рассказал, что недалеко от Новой Земли разбойничает фашистская подводная лодка, которая недавно потопила транспорт «Крестьянин», возвращавшийся в Архангельск.
Не всегда «Зубатка» могла вовремя подойти к нашему острову. Случались затяжные, яростные шторма. Тогда мы мучились из-за недостатка воды и дров — то и другое мы привозили с Новой Земли километра за три-четыре. Без дров мы еще кое-как обходились: ломали «лишние» доски от кроватей, сжигали пустые ящики. А вот с водой было хуже: ее выдавали по скудной норме. Рядом с палаткой пенилась и бушевала вода, но вид ее только усиливал жажду…
В глубоких расселинах скал местами находились небольшие пласты нерастаявшего снега, но лазить по скалам при шквальном ветре было опасно. Петрович категорически запрещал это делать, но ребята тайком все же ходили и приносили в ведрах спрессовавшийся твердый снег. Четыре дня нас мучила жажда, а на пятый шторм неожиданно стих. Засинело небо, ласково заплескались волны.
— Хороша погодка! — говорит Петрович. Его глаза и каждая морщина обветренного лица так и сияют. — Готовьте шлюпку, грузите бочки.
— Эх, бочка ты, бочка! Жила у попа дочка, — балагурит радостно возбужденный Петрович, помогая нам в сборах.
И вот уже надулся парус, карбас чуть накренился набок, весело зажурчала вода. Мы шли к находившемуся напротив птичьему базару с неблагозвучным названием Дрисливый, около которого протекал ручей с удивительно холодной и чистой водой, а на берегу лежали груды сухого, как порох, плавника. Сойдя на берег, мы в первую очередь, лежа на животах, приникаем к ручью и досыта пьем холодную воду.
— Шарик, Шарик! Фью, фью, фью!.. — начинает вдруг подзывать кого-то Тема Кривополенов. Мы оборачиваемся и видим невдалеке небольшую юркую собаку. Она на мгновение останавливается, а затем быстро скрывается за ближним холмом. Мы строим догадки, откуда здесь могла появиться собака, и только потом сообразили, что это был песец.
Не такое уж веселое дело заполнять бочки с водой. Надо несчетное число раз зачерпнуть в ручье ведро воды и добрести до шлюпки. Выливая воду в бочку, я увидел свое отражение и глазам не поверил. Неужели этот мордастый парень — я? Да, здорово мы все здесь поправились на ненормированном питании. Даже неудобно становится, как подумаешь, что в Архангельске сейчас живут на полуголодном пайке…
Бочки заполняются медленно. От холода деревенеют ноги, морская вода разъедает ссадины… Согреться и отдохнуть некогда. И так уж подозрительно быстро наплывает на солнце невесть откуда взявшаяся тучка и начинает разыгрываться ветер. Быстро нагружаем шлюпку сухим плавником и отправляемся обратно. Парус ставить не решаемся. Ветер настолько окреп, что может перевернуть шлюпку. Гребем изо всех сил. Тревожит мысль, что ветер может отнести шлюпку в сторону от Пупового, и тогда…
В открытом море на нашей шлюпке долго не продержишься. А тут еще от залетающих брызг на дне лодки стала заметно прибывать вода. Тема одной рукой держал рулевое весло, а другой пытался вычерпывать воду, но это плохо удавалось. И вот в такой момент у него вырвало из рук весло. Шлюпку стало разворачивать левым бортом к надвигающейся волне. Вот-вот она зальет шлюпку…