Шлюпочная тревога — самая безобидная по названию. Семь коротких сигналов и один длинный. Это когда судно тонет. Видела бы эту «Личную карточку» моя мама!
День четвертый. Вчера представилась капитану. Его каюта: цветные флажки — эмблемы портов, в которых он бывал, раковины, кораллы, кокосовые орехи, высушенный краб и тьма всяких диковин. Чуть-чуть излишек всего. На книжной полке словари, Киплинг, книжечка поэта Александра Городницкого. На этой последней дарственная надпись: «Дорогому Михаилу Васильевичу Соболевскому, моряку милостью божией и поэту, с постоянной любовью и надеждой поплавать под его флагом еще раз. 29.X.71». Значит, тоже плавал на «Менделееве».
Капитан невысокого роста, но ладно скроен и так же ладно сшит. Острые, умные глаза, быстрая улыбка, все схватывает тотчас, любезен, но иногда видно, что эта привычная любезность для дела. Читал мой первый репортаж для «Комсомолки», дважды непонятно усмехнулся и тут же потерял интерес и к репортажу, и к автору.
Вот, нашла: у него такой ритм — острый интерес, любезная улыбка, чуть похожая на маску, и сразу потеря интереса. Собственно, все понятно. Десятки, сотни людей, с которыми он обязан встречаться, своих и чужих, соотечественников и иностранцев, и эта гигантская махина, где он отвечает за каждую заклепку. Отсюда — почти всегда под напряжением, как линия тока.
День девятый. Как быстро в человеке образуется привычка. Динамический стереотип, как любил говорить один знакомый журналист. Все эти дни занимались выполнением необходимых формальностей. Но стоило объявить вчера увольнение только до восьми утра, как тотчас образовалась некая внутренняя тревога. Уже привыкла, что мы стоим здесь на причале, привыкла жить на с т о я́ щ е м судне, а теперь п о й д е м. Как-то сложится эта новая жизнь в движении?
Соседи по столу, ленинградские гидрографы Дмитрий Владимирович и Борис Владимирович, знакомили с фольклором из предыдущих рейсов.
Муха, муха, цокотуха,
Позолоченное брюхо,
Муха по полю пошла,
Муха денежку нашла
И на этот свой доход заказала пароход.
Та-ра-ра! Та-ра-ра!
Собирайтесь, доктора!
Собирайтесь, лаборанты,
Кандидаты, аспиранты!
Все доходы прокучу, всех по морю прокачу.
Тут такое закрутилось,
Небо сине замутилось,
По полям разнесся гром!
ГЕОХИ за ИЗМИРАНом,
ИЗМИРАН за ИОАНом,
ИОАН за кораблем,
Все несется, и кружится, и вертится колесом.
По проторенной стезе
Вслед за ними ИФеЗе.
Все хотят по морю плавать,
Все хотят страну прославить,
Сине море изучать и валюту получать.
ИОАН — это наш институт, Институт океанологии Академии наук. Другие аббревиатуры — другие институты.
Сегодня в десять часов утра началось первое заседание научно-технического совета — аналога ученого совета института. В кают-компании повесили большую грифельную доску; Ростислав Озмидов, начальник экспедиции в первой половине рейса, поскольку Андрей Монин присоединится к экспедиции только в Занзибаре, объявил, что о готовности техники к началу работ доложит Вадим Пака.
Обыкновенное заседание напоминало сцену из пьесы. Своим скрытым внутренним накалом, обещанием столкновений темпераментов и точек зрения. Речи держали Виктор Нейман, начальник отряда гидрологов, начальник метеорологического (моего) отряда Юрий Шишков, начальник отряда биологов Лариса Анатольевна Пономарева, Виктор Беляев, начальник отряда математической обработки. Проступили первые контуры характеров. «Заостряю внимание руководства, — сказал Беляев, — что в Филиппинах наш основной полигон, он через несколько дней, без изменения фонового поля скоростей нам не обойтись, а готовы мы к этому?» Юра Миропольский, серьезный, рыжий, молодой, по всему будущий известный ученый, задал Паке вопросов десять, конкретных и въедливых. Заседание продолжалось ровно час. Драматургические сравнения не выходили у меня из головы.
Вывешен приказ. В. Т. Пака отвечает за «координацию работ по подготовке и эксплуатации аппаратурно-технических устройств экспедиции, планирование очередности выполнения заказов экспериментальной мастерской». (Поэтому к нему столько вопросов.) К. Н. Федоров — «оперативное планирование и контроль за выполнением суточных графиков работ экспедиции». И. С. Щукин (третий заместитель) — «разработка проекта инструкции по технике безопасности океанологических работ морских экспедиций».
День одиннадцатый. Позавчера не ушли. Уходим сегодня, 28 декабря. После завтрака скорым шагом — на причал, к почтамту. Крепкий морозец, снег в форме застывших и обломавшихся волн — должно быть, от сильного ветра. Телеграмма домой: «До свидания в апреле!»
Еще раз морозец, порт, корабли, как скакуны в стойле. Слева, за сопками, разгорелся пожар: вот-вот явится солнце. За ним явятся власти, начнется оформление — и все.
В половине двенадцатого по спикеру: «Через пятнадцать минут судно снимается с якоря и отойдет на рейд. Всех посторонних прошу покинуть судно. Капитан».
Значит, действительно уходим.
Затем: «Начали проворачивание главных машин на топливе. Наблюдайте за концами». Еще через некоторое время: «Палубной команде по местам стоять, со швартовых сниматься!» Наконец: «Боцману на бак, второму помощнику на корму, Черному на руль». Слова, которые произносились десятки, сотни, тысячи раз. Я волнуюсь, это понятно, я слышу их впервые. А что другие? Что капитан, произносящий их? Слова «Я вас люблю» тоже произносились многократно, но разве их говорят и слушают спокойно?
«Внимание! Сейчас будет убран парадный трап. Электронавигатору Чирве подняться на мостик!»
Судно отходило от причала медленно; если смотреть на воду, то совсем не заметно, заметно только по отношению к стоявшим рядом с нами судам «Байкал» и «Балхаш». Уходил назад памятник-триптих «Борцам за власть Советов», центральная площадь с елкой и цветными домиками, сооруженными для новогоднего веселья, уходил Владивосток. Вот уже вся панорама его перед глазами: сопки, здания, корабли у причалов. Суденышки, как утюги простыню (никуда не деться от этой удивительной схожести), гладили воду бухты Золотой Рог, которую мы покидали под ярким зимним солнцем. Капитан, легкий, подвижный, в темно-синей куртке и меховой коричневой шапке с козырьком, отдавал команды, стоя на правом крыле капитанского мостика. Подняли четыре цветных флага: красный с белым, два желтых с черным, но разной конфигурации и голубой с белым. Постепенно все суда остались позади, как остаются позади люди, занятые своим делом, когда один человек уходит туда, куда он должен идти.
Миновали маленький остров Скрыплева. Когда проходят его т у д а — покидают Родину, когда о б р а т н о — значит, уже вернулись.
Мы идем т у д а.
Встали на рейд, приняли таможенников.
Вечером по спикеру раздался голос Михаила Васильевича: «Товарищи! Наше судно снялось с якоря. Поздравляю вас с началом седьмого экспедиционного рейса НИС «Дмитрий Менделеев». Капитан».
Наверное, еще не понимаю, что произошло. Экспедиция началась!
День двенадцатый. С утра сидела в нашей 17-й лаборатории. Юра Шишков учил метеожизни. Узнала, что барограф пишет атмосферное давление. Анемометром измеряют скорость ветра. Круг СМО (Севастопольской метеорологической обсерватории) тоже имеет отношение к ветру, на нем подсчитывается скорость воздушных потоков. Плювиограф измеряет количество осадков. Еще Юра показывал разные коды. Одним из них я, как вахтенный метеоролог, буду записывать показания своих приборов, а радист будет отсылать их в Центр погоды. (Когда поделилась новыми знаниями в кают-компании, один некомпетентный кандидат наук спросил: «А кодировать зачем? Чтобы враг не догадался?»)
Вчера коллективом совершили лунную прогулку. Вышли на верхнюю палубу. Кто-то кого-то попросил показать репитер гирокомпаса. Сняли с него чехол. Ночь, голубой свет луны, отчего на палубе тени, пять фигур, склонившихся над светящимся диском, — очень похоже на столоверчение или другую черную магию. А еще Озмидов сказал, что там, куда мы идем, по слухам, появилось пиратское судно, которым командует женщина. Бр-р-р!
Ситуация изменилась на глазах. Задул ветер, океан разболтался, откуда ни возьмись, появились тучи. В их разрывах сверкали звезды. Корабль шел упрямо вперед, подобно набычившемуся животному, устремляясь в бездну, в серую тьму воды и ночи. Бог мой! Внутри, в каюте, удобный стол, машинка, пластик, комфортабельность. Цивилизация — XX век. А вне — океан и небо. То, что было от века и что, при всей науке, в том числе и океанологической, остается непонятным, страшным и прекрасным.
День тринадцатый. Сегодня наблюдала заход солнца. Мой первый заход солнца в океане.
Жаль, не могу пока научно назвать облака, разметавшиеся по всей высоте неба, но столько в них было изящества и слабой нежности, а ближе к горизонту будто крыло белой птицы легло, напомнив декорации к «Икару» в Большом театре, только в Большом тяжелее, нежели здесь, в Корейском заливе. В последние минуты вокруг солнца сгрудились облака, оно отразилось в них, и некоторое время ярко желтели как будто два солнца. Затем реальное солнце стало приобретать все более пурпурный оттенок и, сев, залило краской широкую полосу неба над горизонтом. Тут же взошла Венера.
На правом крыле капитанского мостика появились Борис Владимирович и Дмитрий Владимирович, гидрографы, с загадочными приборами в руках. Они наставили их на Венеру. Один сказал: «Товсь!», второй ответил: «Готово», через несколько секунд первый выкрикнул: «Ноль!» — и сразу же оба опустили свои трубки и стали всматриваться в какие-то знаки у основания. Первый произнес двухзначную цифру с дробью, второй отозвался: «Хорошо». Все это означало, что они проверяют секстаны, приборы, которыми в каждый данный момент можно измерить высоту светила, а затем рассчитать местонахождение корабля. Искали Марс. «Марсу еще рано», — заметил один. «Давайте попробуем Вегу», — предложил второй. «Вега — это вещь», — одобрительно откликнулся первый.