День четырнадцатый. Разговаривала с доктором физико-математических наук Ростиславом Озмидовым о наших целях и задачах, о том, чем занимается наука океанология. В новогоднем раешнике, который сейчас готовится, потому что сегодня в полночь, между прочим, наступит Новый год, есть строчки: «Будем мерить турбулентность, проявляя компетентность». Турбулентность — первое слово у нас на судне. «Турбулентность — это жизнь, — объяснил Ростислав. — Океан был бы мертв, если б ее не существовало. Представьте себе, что океан неподвижен. Тогда солнце могло бы прогреть очень тонкий, буквально сантиметровый слой воды, ибо, как известно, вода — скверный проводник тепла. Следовательно, вся толща океана была бы холодной. Кислород не смог бы проникать с поверхности в глубины, а биогенные элементы — азот, фосфор, калий — оставались бы, напротив, замурованными в глубинах. Не был бы возможен синтез белка. Сейчас океан функционирует как огромный резервуар тепла, как отопительная система планеты. Не будь в нем турбулентности, мы имели бы совершенно иной климат, и еще неизвестно, могли ли бы в нем жить. Приблизительно та же картина была бы, если б в океане наблюдалось только ламинарное (упорядоченное) движение. Турбулентное движение — это вихри, вихорьки и вихоречки, которые перемешивают океанские слои, различающиеся по температуре, солености, скоростям и другим характеристикам. Мы не можем, да нам и не нужно изучать каждый вихрь и вихоречек. У нес другой подход — статистический. Мы совершаем замеры все более и более тонкие. В этом нам помогает аппаратура, совершенствующаяся раз от разу. В сущности, океанология — молодая наука. Прежде она занималась в основном описаниями больших водных пространств. Теперь, когда в нее вторглись математика и физика, мы, по всей вероятности, на пороге важных открытий. Мы уже знаем многое, но не знаем очень важного: механизма перемешивания воды в океане. Когда мы поймем этот механизм, мы одержим крупную победу: научимся если не управлять процессами, идущими в океане, то прогнозировать их».
В 18.15 был объявлен общий сбор в столовой команды. Капитан сказал: «Сегодня мы будем праздновать Новый год. Мы проводим праздник в океане, в любой момент возможна неожиданность: изменение погоды, внезапная встреча с другим судном и необходимость резко менять курс, поломка того или иного механизма и т. д. Прошу учесть это».
День пятнадцатый. 1 января 1972 года. Была новогодняя ночь. В последний вечер старого года погода начала портиться (мы уходим от депрессии, а она распространяется все шире и шире), и вечер, который хотели устроить на палубе, перенесли в столовую команды. Все прошло согласно сценарию, каковой сочинила новогодняя комиссия: Федоров, Павлов, Филюшкин, Нейман, Пака и я, — и даже несколько лучше. Потому что Дед-Мороз — доцент МИФИ Плужников, председатель новогоднего жюри Дмитрий Владимирович Осипов и незапланированный председатель судкома Ларионов оказались весьма остроумными людьми. Даже пожарный помощник Погорелов произнес положенную ему фразу о том, что мисс Снегурочка должна быть зажигательна, но в то же время безопасна в противопожарном отношении, с некоторым юмором. Сережа Дмитриев (из ОКБ ОТ) сказал, что ее размеры должны соответствовать ГОСТу, а врач Игорь Михайлович Баранник — что характеристика у нее должна быть положительной, а анализ отрицательным.
Пили сухое, очень вкусное вино, а когда раздался бой курантов, подняли бокалы с шампанским.
Было много радиограмм, их зачитывали вслух. Некоторые фамилии вызывали бури восторга — от людей, с которыми когда-то плавали, от тех, которые плавают где-то сейчас. Я уже знаю: третий тост обязательно пьют «за тех, кто в море».
В кают-компании стояла елка (настоящая!), вокруг нее танцевали.
Разговор с капитаном.
«Раньше я думала, что капитан все время проводит на капитанском мостике, отдает разные команды, всматривается в даль».
Он улыбнулся.
«Капитан (он постучал пальцем себе по виску) должен думать. Мыслями он все время там, на мостике. Что-то может случиться в любую секунду».
«Что тогда?»
«Тогда раздается сигнал тревоги, и капитан должен немедля спешить на мостик. Из света в темноту — вот где опасность. Адаптация зрения, а за это время черт знает что может произойти».
«Михаил Васильевич, а почему мы гудим через разные промежутки времени?»
«Плохая видимость, дождь, туман. Чтобы на нас никто не наткнулся. Тифоны видели на трубе? Один из них гудит».
Видела. Еще подумала: вся труба со своим корытцем в верхней части и двумя тифонами посередке очень напоминает голову в поварском колпаке, как рисуют дети или как рисуют для детей. Оказывается, это корытце — гордость экипажа: сами придумали. А то, что труба повернута не так, как у людей (конструктор решил соригинальничать) — позор, который все моряки больно переживают.
Из детства капитана. Он укачался первый раз, когда ему было восемь лет. Жили в Очакове. Дед все бродил по свету, а примерно с пятнадцатого года осел, стал крестьянствовать. Вышли с дедом в море: вода маслянистая, гладкая и всего-то легкая зыбь. А это и есть самое неприятное. Дед сказал внуку: «Не знаю, кем ты будешь, только моряком тебе не быть».
Между прочим, адмирал Нельсон тоже укачивался.
День шестнадцатый. Вошли в тропики. По спикеру объявили, что экспедиция переходит на тропическую форму одежды. Это означает майку (или рубашку) и шорты. Подумать только, что еще четыре дня назад на мне были зимняя дубленка и сапоги. Океан дыбится и пенится. На палубе влажно и тепло. В лабораторию турбулентности запрыгнула первая летучая рыбка, ее принесли к нам в каюту. Как маленькая селедка, только с двумя крылышками. Отдала ее Паке, он будет ловить на нее корифену.
Пака похож на яхтсмена — по пластике движений, по реакции. Он и был яхтсменом, занимался в клубе четыре года, позже не стало времени. Он вспоминает о яхте с упоением, насколько может быть выражено упоение у этого крайне сдержанного человека: «Яхтой хорошо управлять именно физику». — «Отчего же? Быстро строить в уме всякие векторы?» — «Нет, иметь грамотную интуицию. Это игра, и очень напряженная игра, в которой нужна холодная, расчетливая голова». В корректном человеке обнаруживался скрытый азарт. Учась в школе, он любил море и любил физику и не знал, как соединить эти две любви. Очень удивился, когда узнал, что в МГУ есть кафедра физики моря. В 1970 году снова провел год в стенах МГУ: академик Колмогоров пригласил к себе на стажировку. К тому времени он уже перепробовал множество «железок» — приборов, которые помогли бы понять, что же происходит в Мировом океане, какими процессами регулируется движение воды в нем, придумал термотрал — систему турбулиметров, защитил кандидатскую диссертацию и стал заведующим одной из ведущих лабораторий Атлантического отделения Института океанологии в Калининграде. Во ВНИРО заинтересовались его термотралом, он отправил им схему и описание. Его пригласили туда работать. «Я мог бы обеспечить себе безбедную старость. Но термотрал был уже пройденным этапом».
Когда Колмогоров сделал свое предложение, с радостью бросил «железки» — прервался, чтобы подумать кое над чем. Можно было думать целый год. Много читал. Влез в гидрофизику. Этот рейс должен быть проверкой продуманного и придуманного.
День семнадцатый. Начались ежедневные утренние планерки в конференц-зале. Вчерашний полигон отменили по метеоусловиям, но к вечеру мы должны были войти в зону хорошей погоды, так что полигон намечен на сегодня. Изучала карту рейса. На ней двумя причудливыми многогранными восьмерками, сообщающимися между собой, изображен наш маршрут. Где-то мы возвращаемся, где-то пересекаем собственный путь, ничего не поделаешь: так диктуют полигоны. На первой планерке Вадим Пака сказал: «Полигон — это нечто не имеющее границ», и фразу подхватили как шутку. А Костя Федоров даже вечером, накануне встречи Нового года, все рисовал какие-то графики и перекладывал их С места на место: «Раскладываю полигонный пасьянс». Потому что, кроме шуток, полигон должен быть обеспечен четким планом.
И вот сегодня в девять часов утра спикер: «Внимание! Судно легло в дрейф, правым бортом на ветер. Станция 424 дробь 1. Глубина 6900 метров. Можно приступать к работе». Про глубину говорят, чтобы знали, какой длины тросы опускать. Про ветер — потому что на станции можно работать только с наветренной стороны, иначе судно, которое потихонечку сносит в дрейфе, может налететь на приборы, какие «макают» гидрологи, телеметристы, акустики, турбулентщики и все остальные. Станция, то есть остановка 424-я за все время работы судна, первая в этом рейсе. Полигон методический: проверка и сдача лебедок, испытания приборов на герметичность, пробный спуск АИСТа. Первый дежурный — Олег Фионов, добродушный, спокойный «морской волк».
С первым полигоном совпала и моя первая метеорологическая вахта. Стою у борта судна и поворачиваю лицо так, чтобы обе щеки ощущали прикосновение ветра с равной силой. Многие для этой цели используют уши. Так мы определяем направление ветра, честное слово!
Снова стою у борта и пытаюсь представить, что я не здесь, на верхней палубе, а у подножия корабля, или, еще лучше, непосредственно в морской пучине — так мы определяем высоту волны.
Снова стою у борта и прикидываю, сколько примерно шагать по вертикали вон до того кумулюса[5], — определяю высоту нижней облачности.
Точная наука метеорология.
Потом делаю записи в журнале. Нужно заполнить полсотни граф: горизонтальная видимость, погода в срок наблюдения, прошедшая погода, генеральное направление плавания за три часа, барическая тенденция, балл состояния поверхности моря и т. п. Если моя наставница Валя Бурмистрова отойдет когда-нибудь от меня, я пропала.
Но зато и красивая у нас наука. Писала: жаль, не могу пока научно назвать облака. А сама думала: жаль будет, когда узнаю, как назвать научно. Но вот наука: «На вид они обычно изящные, тонкие и шелковистые и иногда походят на плюмаж или пряди волос». Это популярный справочник по метеорологии американца Форрестера. Так определяют перистые облака. А это из «Атласа облаков»: «Общие признаки облаков верхнего яруса — это тонкие, белые, высоко расположенные облака, имеющие вид волокнистого покрова, изогнутых перьев, волн или прозрачной белой вуали, затягивающей небо». Каково?