В последний раз поставили ленту с записью гамзатовских «Журавлей». Все слушали молча, и тишина стояла такая, о которой говорят, что она звенит. За год до того Марк Бернес впервые спел эту песню на такой же «землянке», а теперь его уже не было, и невозможно было слушать слова, произносимые его голосом: «Настанет день, и с журавлиной стаей я поплыву в такой же синей мгле, из-под небес по-птичьи окликая всех вас, кого оставил на земле…»
Вечером за центральный стол в столовой команды пригласили Палевича, Поздынина, Осипова, Пономареву, Соболевского, Смолева, Крапивина — тех, кто воевал. В общем, все бесхитростно. Рядовые участники войны, особых подвигов не совершали. Только отчего среди других, невоевавших, среди нас, они кажутся особыми людьми? В их жизни было особое. За Родину, за народ, а не просто из интереса или по увлечению. Двигатель жизни другой.
На ночной вахте, как и перед Австралией, первой увидела землю в локатор. Только теперь это земля Занзибара.
День шестьдесят девятый. Остров, на который мы высадились, был когда-то центром империи Зендж. «Зендж» означает «черный». В начале шестнадцатого века остров перешел к португальцам, которых называли «африти» — «дьяволы». После португальцев началась власть арабов. До сих пор на Занзибаре бытует арабское изречение: «Когда на Занзибаре играют на флейте, пляшет вся Африка до Великих озер». На смену арабам пришли англичане. 12 января 1964 года последний султан Сеид Джамшид бин Абдулла бежал в Англию. Повсюду запылали костры, сложенные из колясок рикш: горели векселя, долговые записки, черные списки полиции. Все это прочла в немногих скудных источниках. Еще прочла, что на острове растет четыре миллиона гвоздичных деревьев (гвоздика — главный предмет экспорта). А также что с декабря по февраль здесь бывает местная коррида — «мчезо ва нгомбе» — игра с быком, которая, по поверью, вызывает дождь.
Словом, ждала, что с острова, попасть на который не предполагала никогда в жизни, поднимаются волны гвоздичного аромата, разносятся звуки тамтама, по улицам ходят веселые революционные толпы местных жителей — жизнь кипит.
Гвоздикой слегка потянуло в порту — от длинных приземистых складов с мешками. Тамтамов не слыхать. Прямо на море смотрел красивый белый дворец — бывшая резиденция бывшего султана. Еще какие-то бывшие дворцы высились по соседству. С резных балкончиков некоторых глазели на нас черноглазые, чернолицые детишки; мы предположили, что в результате революции им отданы лучшие здания в стране.
Большинство же домов, улиц, внутренних двориков было пусто. Странно пусто. Загадочно пусто. Заколоченные витрины лавчонок. Глухие, пыльные глазницы окон. Двери необыкновенные: деревянные, резные, черного или коричневого цвета, с украшениями из желтого металла, и подобная же цепь, которая набрасывается на крюк у порога, — такие двери есть только на Занзибаре, они так и называются «арабские двери», но в них никто не входил и не выходил. Бергман Востока. «Земляничная поляна» на африканский лад.
Мы брели по безлюдным кривым улочкам, таким узким, что, казалось, можно плечами отирать стены домов по разные стороны одной улицы; заходили в безлюдные дворы, похожие на каменные мешки (не один и не два раза мелькнула мысль о Раскольникове и старухе процентщице: занзибарский Достоевский); взирали на дома с вывалившимися кусками стен — похоже, что здесь прошли неведомые бои. Но куда ушли люди? Где звук, цвет, движение?
Через какое-то время мы как будто вырвались из зачарованного города. Стали попадаться прохожие. Встретилась женщина, закутанная в черный шелк с ног до головы, но с открытым лицом, впрочем, лицо и шелк почти сливались, светились лишь зубы за большими, чуть раскрытыми губами да белки глаз. На перекрестке, через который почти не проезжали машины, стояла очаровательная полицейская в мини-юбке, с массой черных косиц на голове. А впереди, за большим зеленым полем, — ну и ну! — ряд домов, новостроек знакомого типа, занзибарские Черемушки! Может быть, жителей просто переселили из старых кварталов, старых квартир в новые? А в тех домах, где жизнь еще как-то теплилась, остались те, кого что-то не удовлетворяет: нет телефона или ванной или район не устраивал…
Занзибар был Занзибар. Сам по себе, ни на что, прежде виденное, не похожий. Но в то же время разъятый, расфасованный на такие вот странные ассоциации. Полагаю, именно поскольку он совершенно непонятен пока (хочется думать, что пока), услужливое воображение — или соображение? — подсказывает то, что может если не объяснить, то сделать более привычным непривычное.
Как же разгадать ее, эту загадку Занзибара?
День семидесятый. Что делает человек, уезжавший за много тысяч миль от родного дома, попав на другой континент, в одну из самых экзотических стран? Идет на берег океана, снимает с себя одежду, надевает купальный костюм и плавает час, два, сколько можно, пока не пора возвращаться на корабль из увольнения.
Плаваю в маске, лежу, опустив голову в прозрачную воду, и рассматриваю дно. Песок, водоросли, затонувший остов какой-то железной посудины, обросший кораллами. Между ржавыми перекладинами стоят или мелькают небольшие коралловые рыбки. Прямо перед носом в маске вертится крохотная желтая с черными поперечными полосками рыбешка-игрушка. Всякий раз, как она появляется в поле зрения, делаю инстинктивное движение руками — все-то нам хочется схватить яркую вещь, как детям. На дне лежат роскошные темные шары с распустившимися во все стороны длинными иглами. Подзываю одного из Володей, показываю ему. Он поднимается на поверхность, приглашая и меня, снимает маску: «Будь осторожна, не наступи, это очень ядовитые ежи». Зато чуть поодаль пятиугольная красавица с алыми пятнышками на рожках — морская звезда. Володя уже достал четыре штуки, это пятая. Все хороши, и нет ни одной похожей по цвету.
Мы отдыхаем, лежа на островке белоснежного песка посреди каменной гряды. Камень плоский и дыбом, с расщелинами, в которых ползают маленькие и большие крабы. Солнце сушит наши тела, забирая лишнюю воду. Приятно лежать, приятно встать и пойти по раскаленному темно-серому камню вниз, раскинув руки, ощущая свое тело легким и новым, и снова войти в воду и поплыть.
Бывают же такие минуты, а тут даже часы, когда пьешь жизнь, как вино, полными глотками: утоляя жажду, со вкусом, с наслаждением, хмелея и не хмелея.
Занзибар? Пусть будет Занзибар.
День семьдесят первый. На театре существует теория «чистого листа». Суть теории: впечатление должно ложиться на душу актера, режиссера, не обремененную предыдущим знанием, как на чистый лист. Всегда казалось, что в этой теории есть спекулятивный момент, оправдывающий невежество, неинтеллигентность, нежелание работать серьезно, с книгой в руках.
Занзибар лег на «чистый лист», как наскальный рисунок ложится на камень. Впечатление врезалось особенно сильно именно потому, что в основании его лежала загадка. А разгадать ее оказалось несложно. Советский консул дал объяснение.
Действительно, из старых кварталов людей переселяют в «Новые Черемушки», благоустроенные, с удобствами, очень дешевые: нужно платить всего 45 шиллингов в месяц за свет и воду, это гроши.
Сначала были казусы. Семье предоставляют квартиру из нескольких комнат, а они все забиваются в одну комнату, а в остальных… размещают скот, на каком бы этаже квартира ни находилась. Проблема, которую не предусмотрели. Введена карточная система, но по карточкам можно получить и продукты, и ткани, и другие предметы необходимости в количестве вполне достаточном. Рис раздают бесплатно. Школьное обучение тоже бесплатное.
Государство взяло на себя заботу о своем народе, не все пока получается, но нищета и голод, свирепствовавшие прежде, ликвидированы.
Следы этих «боев» мы и видели. То белое здание, из окон которого выглядывали дети, оказалось домом подкидышей. Те, кто не хочет или не в силах вырастить ребенка, приносят детей к этому дому и кладут в деревянную колыбель, специально выставленную у дверей. Оттуда их заберут в дом. Этих ребятишек так и называют: дети Нкрумы.
Вообще занзибарские дети веселы и самостоятельны и никогда не попрошайничают, как это делают, скажем, цейлонские мальчишки. К нам на пляже вчера подошло двое или трое. Наташа занялась с ними, и тут же их количество стало неудержимо расти, как будто они размножались делением. Нет, это сказано и плохо и неверно: не было ни одного лица, похожего на другое, все индивидуальны, у каждого на мордашке свое выражение. Наташа сказала им свое имя, они сейчас же стали кричать: «Намаша! Манаша!» Каждый хотел, чтобы она обратила внимание на него. Стали играть так: они ложились ничком, а Наташа забрасывала их песком. Все смотрели преданными глазами и норовили лечь поближе, чтобы и им досталось этого белого занзибарского песка, их песка, из рук этой новой русской женщины. Наташа немножко устала от них и пошла в воду, но они кинулись за ней и окружили ее и там, плескаясь и смеясь.
Мы принялись завтракать. Они ничего не просили, деликатно отошли в сторону и только смотрели на нас. Мы дали им две банки консервов. Они разделились на две партии: мясную и рыбную, по консервам, и принялись уничтожать их поспешно, но без грубости.
Мимо прошел человек в отрепье, с нашитыми на это отрепье красными погонами и какими-то тряпками, отдаленно напоминающими ордена. Он шел, тонкий, черный, стуча впереди себя посохом, с остановившимися гордыми безумными глазами. «Мания величия», — заметил кто-то из наших…
Советский консул рассказывал о проявлениях африканского национализма, искусно подогреваемого Китаем. Китайское посольство расположено на Занзибаре в самом лучшем здании, в лавчонках продается китайская литература, в бедных витринах портреты Мао. Старый город опустел еще и из-за того, что из 20 тысяч индусов, живших на Занзибаре, осталось только 7.
Нескольких ребят с нашего судна забрали в полицию: выяснилось, что они купались напротив дворца президента, хотя это здание ничем не огорожено и к морю спускается такой же пустырь, как и в других местах. Опасались, что напишут ноту. Мы хотели попасть на близлежащий островок, на котором ничего нет, кроме кораллов. Нам объяснили, что мы должны были подать прошение за месяц.