«Постарайся превратить свою «конуру» в имитацию островной лаборатории, и главное — сооруди аквариум…»
Как он оказался прав…
В аквариуме суетилась стайка изумрудных рифовых рыбок, цвели анемоны и морские лилии, по песчаному дну ковылял пестро окрашенный редчайший экземпляр рака, на камне дремал розовый бычок с отделкой из оранжевых кружев. И все это на фоне пунцовых и фиолетовых кораллов и редких по форме и окраске водорослей. Среди них были и синезеленые, только в этом замкнутом мирке они занимали очень скромное место и не проявляли тенденций к агрессии.
«Видимо, все зависит от условий, — размышлял я. — На севере появилось вдруг множество леммингов, почти исчезнувших за последние сто лет, в средней полосе — «нашествие» бабочек непарного шелкопряда, плодожорки…»
Часы пробили двенадцать — пора второго завтрака. Еду я готовлю с вечера. В термосах — котлета из хлореллы, желе, кофе. За обедом, как всегда, смотрю «Хронику мировых событий». Впервые показали космический корабль «Земля», предназначенный для первого полета на Марс, с высадкой экипажа на поверхность планеты. Поражали размеры и отказ от традиционных форм, что объясняется запуском «Земли» с Лунного космодрома. «Земле» не надо пробивать атмосферу, и потому дискообразная форма наиболее выгодна для полета к Марсу и спуску в разреженной атмосфере. Затем демонстрировалось интервью космоботаников с «Сириуса II». Среди маститых ученых вначале как-то несерьезно выглядело милое лицо Веры, зато, когда ей предоставили слово, впечатление мгновенно изменилось. Вера привела очень убедительные доводы причин гибели растений космической оранжереи на «Сириусе». Она — горячая сторонница идеи Карло Понти: ей удалось из синезеленой водоросли выделить вещества, тормозящие рост и развитие клеток. Все же сколько у нее и у Карло Понти противников! С каким сарказмом отозвался о ее антивитамине академик Жукризон:
— Слишком поспешные выводы, мадемуазель. Неужели вы думаете, что прежде никому не приходила в голову такая простая мысль?
— Возможно, — ответила Вера. — Только по каким-то причинам она там надолго задерживалась.
Надо было видеть, как коллеги Жукризона строили гримасы, борясь с ехидными улыбками.
Затем в течение десяти минут показывали способы борьбы с синезеленой водорослью и в заключение продемонстрировали колонию этих растений на камнях лунного кратера, возле трещины, через которую из недр просачиваются водяные пары и углекислый газ.
Диктор говорил:
«Вездесущее растение! Как оно попало на Луну? Нам известно, какой строгий карантин проходят все при посещении нашего спутника. Пока шла дискуссия среди ученых о заселении Луны земными растениями, синезеленая водоросль приступила к делу. Теперь вопрос времени, когда на смену водорослям придут мхи, лишайники, возникнет атмосфера, и по мере уплотнения лунной атмосферы можно будет засеивать лунные кратеры травами альпийских лугов, кустарниками, переселить и высокогорных животных. И тогда человек, наш далекий потомок, сможет наконец снять с себя скафандр на планете, пригодной для жизни. Вероятно, создание атмосферы на Луне займет не менее десяти тысяч лет, хотя прогресс науки и, как следствие, технические революции смогут внести резкие коррективы…»
Затрезвонил на причале колокол громкого боя. Я подумал, что заглянул кто-либо из дельфинов, обитавших на соседних участках, и, не найдя семьи Геры, обеспокоился ее исчезновением. Каково же было мое удивление, когда я увидел около причала Хоха, а рядом Геру и Нинон, поддерживающих плавниками Пуффи. Вода вокруг порозовела от крови.
Я поместил раненого в небольшой бассейн под крышей, служивший лечебницей для моих дельфинов. У Пуффи — рана на боку и содрана кожа на голове. Он доверчиво глядел на меня, стонал и плакал от боли. Пришлось сделать ему обезболивающие уколы. Рана оказалась неглубокой; обработав, я зашил ее и наложил резиновый пластырь, ссадину на голове смазал пастой Иванова, она смывается только спиртом и надежно изолирует поврежденный участок кожи. Пуффи можно было отдать на попечение взрослых, но я решил его подержать сутки под наблюдением. Пуффи после уколов затих на мягкой подстилке. Я поспешил к причалу, чтобы успокоить дельфинов, но там застал только одну Нинон. И она осталась, как выяснилось, не потому, что особенно тревожилась за сына, а только чтобы предупредить меня, что вблизи появились три большие белые акулы, и сейчас все ее родичи, а также дельфины с двух соседних участков готовятся к охоте на белых акул.
Нинон сказала:
— Пуффи останется с тобой. Мы все вернемся. Нам не следовало уплывать отсюда. Гера-мать сказала: «Водоросли нам не опасны». Мы послушались, не желая огорчить тебя.
Я уже и сам понял, что поступал необдуманно. Дельфины никогда не едят больную рыбу, особенно лакомка Пуффи.
— Передай Гере, что я понял свою ошибку и чуть было не погубил Пуффи.
— Нет, — сказала Нинон. — Пуффи было суждено получить урок за непослушание. Благодарение Золотой Медузе, что он так легко отделался. Могло случиться хуже. Пуффи вздумал прокатиться на гребне волны и перескочить через риф.
— Как ты могла позволить? — возмутился я.
— Он не послушал ни меня, ни Геру, ни Хоха, ни Протея — сына Протея, ни Белу. Теперь он наказан. Бедный мальчик. Ему не очень больно?
— Совсем не больно. Помнишь, как я лечил тебя, когда ты поранила плавник?
— Помню, Ив. Ты всемогущ, как Золотая Медуза.
— Не говори глупостей, Нинон. Ты хорошо знаешь, что у меня просто есть лекарства, изгоняющие боль.
— У тебя они есть, поэтому ты и всемогущ, как Золотая Медуза. Я должна плыть.
— Плыви, Нинон.
Пуффи так и не дал мне засесть за работу. Непоседа потребовал, чтобы я немедленно выпустил его в лагуну. Пришлось принести гидрофон и объяснить, что с такой раной плавать он не сможет, к тому же все взрослые сейчас охотятся на акулу.
Пуффи боднул головой, показывая мне, что станет с акулой, если он, Пуффи, только увидит ее.
— В ней будет дырок не меньше, чем у аспидий, что растут на дне у причала.
— Все это так, Пуффи, только твоя мать Нинон просила меня не пускать тебя в лагуну, пока она не вернется. Ты будешь умным мальчиком и будешь себя хорошо вести. Не правда ли, Пуффи?
— Правда. Погладь мне спину. Вот так. Еще!
Минут пять я гладил его нежное тельце, затем сказал, что устал.
— Устал? Что такое устал?
Я пытался объяснить, что такое усталость. Пуффи не мог понять, как такое всемогущее существо, как я, может потерять способность к движению, если он, Пуффи, никогда не испытывает подобного чувства. И Гера, и Хох, и мать Нинон, и все, кого он знает, никогда не говорят о странном слове — усталость. Если кто теряет силы, тот уходит навсегда в Вечную глубину, и это страшно. Он, Пуффи, никогда не опустится в Вечную глубину.
Пуффи болтал без умолку, а я сидел на краю бассейна, слушал и думал, как там сейчас, в глубине, идет бой с отрядом белых акул.
7. МОРСКОЙ АРХИВАРИУС
Анатолий ГригорьевАБОРДАЖ С НЕБАРассказ-быль
Монотонное шипение морской воды, рассекаемой могучим телом авиаматки, неожиданно смолкло. «Прибыли на место — пора одеваться!» Лейтенант Сергеев поспешно облачился в летное обмундирование. Эта быстрота объяснялась тем, что сегодня ему предстояло интересное задание. Сергеев уже заранее прикинул все свои возможные действия в воздухе.
Задание было относительно простым, но в нем содержалась небольшая изюминка — предстояло обследовать озеро, на котором предполагалась стоянка вражеских гидросамолетов. А раз так, то и возможный бой. Молодому летчику, совсем недавно выпущенному в воздух, не терпелось встретиться с противником в новой для моряка стихии.
На палубе «Александра I» уже приступили к спуску гидропланов: вовсю журчали стрелы Темперлея, плевались паром лебедки, споро, но без суеты хлопотали матросы, стараясь без повреждений спустить хрупкие деревянные аппараты. Чуть раньше самолетов были спущены на воду катера и шлюпки.
Но вот наконец лейтенант Сергеев и авиационный унтер-офицер Тур заняли место в своем гидросамолете.
— Как машина?
— В полном порядке, ваше благородие! Можно хоть к Константинополю слетать!
— Сколько тебе можно повторять одно и то же? Когда мы наедине, зови меня по имени-отчеству. Тем более в воздухе. Здесь же нет ни нижних чинов, ни ваших благородий. Здесь мы товарищи!
Тур великолепный механик, но Сергеев всегда сам проверяет машину перед вылетом — лишняя проверка никогда не помешает. Еще свежи впечатления от гибели на скоростной летающей лодке штабс-капитана Энгельса, погибшего из-за того, что кто-то подпилил тросы управления его машины. Если бы проверил машину, остался бы жив.
Сергеев доволен своей «девяткой» — она в тот момент чем-то напомнила ему хорошо отрегулированные часы. Мотор, прогреваясь, гудит ровно, без перебоев, на положенной ему ноте.
Но вот на левом ноке авиаматки взвился позывной Сергеева: «Ща» — «Слово — семьдесят два», и на соседнем фалике заполоскался желтый прямоугольный флаг «добро». Надо идти на взлет.
Сергеев прибавляет газ — машина начинает постепенно набирать скорость. Вот летающая лодка выходит на редан — самый ответственный момент в управлении морской машиной; неверное движение ручкой — и от аппарата останется лишь жалкая кучка поломанных деревяшек и ветоши.
Неожиданно пенистый след, остающийся от стремительно мчавшегося по воде самолета, обрывается — обрывается в том месте, где воля моряка устремила летающую лодку в небо.
Тур расчехляет «Гочкис», заботливо укрытый от брызг; из-за этих вроде бы безобидных капелек пулемет может отказать в бою. Правда, у летчиков на борту есть винтовка и два револьвера, но ими от вражеских самолетов не отобьешься. Затем Тур перебирается на сиденье рядом с пилотом.
Экипаж гидросамолета «М-9» состоит из трех человек. Третий — лейтенант Кнюпфер, летчик-наблюдатель, которого Сергеев по возможности старался не брать в боевые полеты. Во-первых, лишний груз, во-вторых, механик мог его великолепно заменить. В море и в воздухе всегда может случиться непредвиденное, когда требуется умение что-либо делать, а Кнюпфер был превеликим специалистом лишь в области преферанса и швартовки к особам женского пола.