Но вот сделан последний поворот, и свежий черноморский ветерок прошелся по мостику. Небо нахмурилось и соединилось с морем штриховкой дождя. Опять встречает нас слезами родное море!
Чем дальше мы отрывались от турецких берегов, тем хуже становилась погода. Но сетовать на качку было некогда. Я взялся за письмо в редакцию радиожурнала «Для тех, кто в море».
Музыкальные заявки надлежало изложить так, чтобы они взяли за живое видавшего виды редактора. Для веселого новогоднего концерта по заявкам я дал шутливые характеристики нашим передовикам и лишь потом подумал: а вдруг редактор не любит шуток?..
Музыка в жизни моряка занимает особое место. Щемящие сердце родные мелодии находят на судах благодарных слушателей. Постоянное общение с величественными картинами природы вызывает у моряков любовь и понимание не только легкой, развлекательной музыки, но и классики. Помнится, на «Житомире» Евгений Яковлевич Яковенко рассказывал:
— …Собираемся мы на свадьбу. Второй радист женится. Майя Спиридоновна, моя жена, насчет подарка волнуется. А мне чего волноваться? Взял две пластинки, аргентинское танго «Ла Кампарсита» и «Адиос Мучачос!» — и пошли.
Стол большим глаголем стоит. Меня, конечно, тамадой избрали. Пора начинать, да какая-то важная пара задерживается. Я к дрейфу не привык и командую: «Боцмана, электрика на бак! С якоря сниматься!» По одной прошлись, и долгожданная пара пришла. Впереди дама интересная, за ней чудак, нос кверху, словно шпагу проглотил. Спрашиваю соседей: «Кто такие?» Говорят, что она пианистка, а он по торговой части начальствует.
Ну, ладно! Якоря у нас по-походному. Наливаем, поздравляем, выпиваем. Попросили пианистку сыграть что-нибудь. Я, как тамада, больше всех старался. Уговорил. Села она, от борта до борта по клавишам прошлась и заиграла…
Чувствую, не «Кампарсита»! Старается она, а мне смешно. Ее классика для меня — мрак подводных глубин. Но все с умным видом слушают, и мне приходится вникать.
Играла она долго. Когда все хлопали, я от имени общества выразил ей благодарность и ручку поцеловал. А она возьми да и спроси меня:
— Как вы думаете, что я играла?
Ну, думаю, попался! Табанить я не могу. Начинаю выгребать малым ходом. Вот, говорю, когда вы плавно клавиши давили, увидел я спокойный океан. Только зыбь чуть покачивает наш пароход. А как от борта до борта вы штормягой нас хватанули, так сразу стало ясно, что попали мы в сороковые широты. Небо, море, ветер — все перемешалось! Но к концу опять легче стало. Солнце по волнам запрыгало веселыми бликами…
— Браво! — говорит она. — Я действительно играла «Море» Дебюсси…
Несмотря на штормовую погоду, вечером моряки собрались на политические занятия. Очень хорошо выступали на собеседовании коммунисты Серашов, Датченко, Левушкин и Пильщик. Приятно сознавать, что моряки неплохо ориентируются в международных проблемах. День закончился просмотром чудесного кинофильма Григория Чухрая «Баллада о солдате».
Последний день рейса! С утра погода несколько улучшилась, но из Новороссийска пришли плохие вести. В городе хозяйничает осенний норд-ост, порывами достигая девяти баллов.
— Не везет нам с приходом! — сказал старпом.
— Вы думаете, что нас не пустят в бухту? — спросил я.
— Факт. Будем болтаться у Дооба.
— Когда делали причал у Шесхариса, — вступил в разговор капитан, — нас, старых моряков, не спросили. А зря. Причалы надо в лиманы прятать, и тогда не будет простоев. А то как шторм, так миллионные убытки…
У Ивана Ильича на любую проблему есть своя точка зрения. Он предан своему делу с темпераментом молодости, когда хочется горы свернуть. По-хорошему можно позавидовать такому человеку…
Капитан — это и душа экипажа и его зеркало. Должен сказать, что за короткий рейс я не успел близко познакомиться со всеми моряками, но глубоко убежден, что на танкере «Гдыня» трудится дружный, сплоченный экипаж, которому по плечу любые задачи. Все работы на судне выполняются на совесть. Но кроме работы, есть еще жизнь моряка с унылым однообразием рейсовых будней, — очень трудная штука.
Воспоминания и мечты вносят разнообразие в личную жизнь моряка. Они то терзают его душу, то дарят ей окрыляющую радость. Каждая весточка из дому дает пищу воображению.
А как преображается человек во время коротких встреч с любимыми и близкими! Сколько радости, разговоров, поцелуев!..
Приближение родного порта поднимает наше праздничное настроение.
Но что такое?
Порт не принимает. Действительно, придется ждать улучшения погоды возле мыса Дооб…
На лицах моряков меркнут улыбки, и лишь самые стойкие из ребят продолжают шутить:
— Ничего, братцы, говорят, что пароходство закупило вертолет!
— Зачем?
— Будут наших жен доставлять на борт в любую погоду…
Звучит команда:
— Отдать правый якорь!
Громыхая цепью, якорь уходит в голубую пучину у Дообского мыса. Рейс окончен. Дом рядом, но до него еще далеко. Даль теперь меряется не милями, а часами и силой ветра. Сколько уйдет времени на ожидание — об этом знает только один норд-ост.
Александр ПлотниковПРОВЕРКА МОРЕМРассказ
К новому пополнению я всегда выхожу в парадной тужурке. Чтобы молодым морякам надолго запомнилась первая встреча с командиром, чтобы светлее и праздничнее стало у каждого из них на душе.
Вот и тогда я на мгновение задержался около настенного зеркала в коридоре, поправил серебристую лодочку на правой стороне груди, потянул вниз козырек фуражки — словом, принял внушительный командирский вид.
Новички выстроились в одну шеренгу перед казармой. Чуть в стороне аккуратно уложены чемоданы и вещмешки.
— Здравия желаем, товарищ капитан третьего ранга! — негромко, но дружно ответили они на мое приветствие.
Я прошелся вдоль строя. Матросы по-уставному называли свои фамилии, легонько, словно опасаясь повредить, жали мою руку и снова принимали положение «смирно».
Только левофланговому я сам осторожно пожал руку. Невысокий, с острыми мальчишескими ключицами, он показался мне пацаном, случайно затесавшимся в этот строй богатырей.
— Матрос Яров, — чуть слышно произнес он и залился пунцовым девичьим румянцем.
После церемонии представления полагается «тронная» командирская речь. Тоже очень престижный момент, ведь народ на флот приходит грамотный, техникумом теперь никого не удивишь, нередок даже институтский ромбик на матросской форменке, авторитет у них надо завоевывать с первого слова.
— Товарищи матросы! — сказал я. — Приветствую вас на пороге вашего нового дома. Приветствую и лично сам и от имени старожилов этого дома — отныне ваших боевых товарищей. Конечно, у каждого из вас где-то остался собственный дом, который вы временно покинули. Но в нем вы отвечали сами за себя, теперь же ваша жизнь будет идти по незыблемому закону морского братства: один за всех и все за одного! В новом доме у вас вместо пола будет палуба, вместо потолка — подволок, а вместо крыши — многометровая толща воды. Но это не менее надежное жилище, чем то, которое вы оставили на земле. И залогом его надежности будут служить ваше мастерство, ваша смекалка и боевая выучка. Так входите же в этот дом не гостями, а полноправными и рачительными хозяевами!
Возможно, не шибко складной получилась моя «тронная» речь, но мне показалось, что на новичков она произвела впечатление. Я заметил, как посерьезнело лицо и заблестели глаза у левофлангового. Непроизвольно я все время смотрел на него.
Потом мы провели молодых матросов к причалу, возле которого стояла наша голубая, с белой вязью бортового номера подводная лодка. Поочередно они поднимались на ее неширокую палубу, отдавая честь кормовому флагу.
Настроение и у меня самого было приподнятым. Но перед обедом мне его испортил наш боцман мичман Великий.
— Чуете, товарищ командир, — возмущенно запыхтел он, — какой «кадр» подсунули нам комплектовщики? Тот шкет с левого фланга, Яров его фамилия, оказывается, рулевой-сигнальщик!
— Ну и что?
— Да разве высидит он вахту в «орлином гнезде» на ветру и в сырости? Сразу сто хвороб схватит! Ему, наверное, батька с мамкой калоши не дозволяли самому надевать. Может, переведем в вестовые, товарищ командир? Полегче будет и посуше…
— Да что вы, боцман, как сорока, до срока лес будоражите? — строго заметил я. — Тяжело будет матросу верхнюю вахту нести — переведем вниз. А пока не имеем права его обижать, в учебном отряде его на сигнальщика готовили.
— Чует моя душа, — не унимался мичман Великий, — смухлевал он чегой-то в метриках, лишний годок себе прибросил…
— Постой, постой, — с усмешкой взглянул я на него. — А сам разве в сорок четвертом два года себе не приписал?
— Вспомнили тоже!.. Тогда была война, я боялся, что не успею, без меня разобьют Гитлеряку.
— Война не война, а в своих грехах других подозревать не следует.
— Как же я ему штормовой комплект подберу? — продолжал свое боцман. — Где сапоги тридцать пятого размера достану, бушлат ему под стать?
— А вы берите ему бушлат на вырост, боцман. Из большого не выпадет…
В крутоверти лодочных будней вопрос о необычном новичке вскоре утратил свою остроту, но я все же старался не упускать парнишку из виду.
— Ну как, обмундировали сигнальщика, боцман? — спросил я Великого несколькими днями спустя.
— С грехом пополам, товарищ командир. На ноги полкилометра портянок наворачивает, а рукава штормовки в три шлага закрутил.
— А если серьезно, каков он в деле?
— Старается, товарищ командир. Только ершист больно. Как-то спрашивает его один из ребят: «Неужто ты в самом деле до службы на заводе токарил?» А Яров ему в ответ: «Не все же такие, как ты, токаря по мягкому металлу — по хлебу и по салу».
— Что ж, значит, есть у парня характер. Только сильно зарываться ему не давайте.
— В моей команде языкастые не в почете, товарищ командир.