Вечером того же дня капитан Котанов пригласил меня поехать вместе с ним в дивизион сторожевых катеров, с которыми нам предстояло взаимодействовать. Дорогой он рассказал о себе. Родителей Федор потерял рано, и второй матерью стала ему армия. В двенадцать лет его зачислили воспитанником музыкантской команды, а когда подрос, поступил в училище. Перед войной служил командиром роты в местном стрелковом полку. Котанов мне сразу понравился своей исполнительностью и внешним видом бывалого строевика.
Возле причалов нас поджидал командир дивизиона сторожевых катеров капитан-лейтенант Сипягин. Котанов уже рассказал мне его военную биографию, и я с уважением смотрел на высокого смугловатого человека, награжденного двумя орденами Красного Знамени, участвовавшего в обороне Одессы, Севастополя, Керчи и Новороссийска.
Мы очень быстро согласовали таблицу взаимодействия, и я с удовлетворением отметил, как смекалисто ухватывал Сипягин суть предстоящей боевой задачи.
Побывали мы в этот день и в полку штурмовой авиации, которым командовал молодой, но уже удостоенный звания Героя Советского Союза капитан Мирон Ефимов. Мы с ним были знакомы, и, уточнив свои действия по поддержке десанта, Ефимов попросил меня устроить ему встречу с майором Куниковым. Дело было в том, что жена Мирона, Аня Бондаренко, находилась в нашем отряде и, конечно, собиралась идти в десант. Но муж знал, что она готовится стать матерью.
Случай был не ординарный, и вечером я свел Мирона с Куниковым. Через полчаса Мирон зашел ко мне и дружески обнял за плечи:
— Все в порядке. Спасибо! А за поддержку с воздуха не беспокойтесь. Мои соколы не подведут.
Я поглядывал на своего командира и удивлялся, что он в тридцать один год выглядел гораздо мудрее и старше своих сверстников. До войны Цезарь Львович закончил три курса Военно-морского училища имени М. В. Фрунзе, МВТУ имени Баумана и Промышленную академию. В двадцать шесть лет он стал главным инженером Наркомата машиностроения СССР. Затем работал главным редактором газеты «За индустриализацию». Имел бронь как нужный специалист, но разве таких, как он, возможно удержать в тылу? Добился назначения командиром отряда водных заграждений армии, потом был переведен в Азовскую флотилию на должность командира отряда катеров, а позже стал командиром отдельного батальона морской пехоты. Неудивительно, что именно на него пал выбор командования и ему доверили отряд особого назначения.
Расчет моего корпоста принимал участие во всех тренировках и учениях десантного отряда. Для нас начались бессонные ночи и изнурительные дни. Выходы на катерах в штормовое зимнее море, высадки на каменистое необорудованное побережье. Мокрые, в обледенелой одежде, упрямо шли мы навстречу пронизывающему ветру, стреляли, бросали гранаты. Все мы понимали суворовскую заповедь: чем больше прольешь пота на учении, тем меньше крови в бою.
Почти каждый вечер в отряд наведывались старшие начальники. У нас побывали командующий Закавказским фронтом и члены Военного Совета фронта, руководство Черноморского флота и 18-й армии. Особенно приятное впечатление произвел на меня да и на всех десантников начальник политического отдела этой армии полковник Леонид Ильич Брежнев. Очень просто и доверительно говорил Леонид Ильич о необходимости перехитрить и застать врага врасплох, о том, что умение и смекалка каждого бойца — залог сохранения его собственной жизни и жизней товарищей.
В эти же дни мы узнали о потрясающем военном событии — разгроме гитлеровцев под Сталинградом. На митинге выступили Куников и Старшинов, призывая и нас бить врага по-сталинградски. По возбужденным лицам командиров мы поняли, что и наш черед идти в бой не за горами. Не знали мы только до сих пор, на каком участке побережья нам предстоит высадиться.
И вот на следующий день после митинга нам подали крытые машины, и мы, командиры, поехали на рекогносцировку. Но куда? На мыс Пенай, прямо на КП батареи, на которой я совсем недавно служил. Я хорошо знал соседнее с мысом побережье и еще до раскрытия недавней тайны точно угадал место высадки. Но все равно я с волнением слушал задания, которые давали Куников и Котанов каждому командиру боевой группы, внимательно рассматривал в сильный бинокль узкую полосу побережья от мыса Любви до основания Суджукской косы.
Дерзким и вместе с тем простым был план броска десантников во вражеский тыл. И хотя в боевом приказе этого не было сказано, но мы догадывались, что конечной целью операции было освобождение Новороссийска силами армии и флота. Нам же надлежало посеять панику в тылу врага, отвлечь его внимание от направления главного удара.
И вот наконец пробил назначенный час.
3 февраля, после обеда, отряд построился в две шеренги, и после переклички капитан Котанов доложил командиру, что отряд построен.
Куников со Старшиновым медленно обошли строй, потом командир обратился к нам с краткой речью. Он не скрывал всей трудности предстоящей задачи.
— Скоро мы лицом к лицу встретимся с врагом, — говорил он. — Вооруженный до зубов, он сидит, окопавшись на исконном нашем берегу. И хотя каждый из нас по опыту и военному мастерству сто́ит трех бойцов, думать о легкой победе глупо. Предстоят упорные, кровопролитные бои. Готов ли каждый из вас к таким испытаниям? — спросил Куников и сделал паузу. Внимательно оглядел молчаливый строй и продолжал: — Все вы добровольцы. Кто считает, что не выдержит испытаний, может в десант не идти.
Щадя самолюбие людей, он не стал приказывать им выйти из строя, сказал:
— Ровно через десять минут прошу снова построиться. Тем, кто не уверен в себе, в строй не становиться. Они будут отправлены в свои части как прошедшие курс учебы… Товарищ капитан Котанов! Распустить бойцов на перекур и через десять минут построить вновь! — распорядился командир.
Когда отряд построился, недосчитались всего лишь двух человек.
Потом Старшинов зачитал текст клятвы, последними словами которой были:
«…Нашим законом есть и будет только движение вперед. Мы победим! Да здравствует наша победа!»
Под клятвой первыми поставили свои подписи Куников, Старшинов, Котанов. Потом в строгом и торжественном молчании поочередно расписались все остальные бойцы и командиры отряда.
Товарищ Л. И. Брежнев, участвовавший в подготовке десанта, пишет в книге «Малая земля»:
«Мысленно возвращаясь к тем штормовым дням, вспоминая суровую клятву, я всегда испытываю душевное волнение и гордость. История знает немало героических подвигов одиночек, но только в нашей великой стране, только ведомые нашей великой партией, советские люди доказали, что они способны на массовый героизм».
Поздно вечером отряд подошел к пирсу, где уже стояли готовые к приему десантников катера. Совершенно верно пишет Леонид Ильич Брежнев, что он не видел на пристани ни одного хмурого лица, лица были скорее веселые, в них читалось нетерпение.
Я со своим корректировочным постом погрузился на флагманский катер. Вслед за нами отошли ведомые, растворился в темноте оставленный берег: затемненный Геленджик и призрачные горы. Штормит, на волне маленькие катера, валкие. Медленно тянутся минуты перехода, но вот катера замедляют ход, из строя кильватера они выстраиваются в линию фронта. В рубке флагмана тесно, плечом к плечу стоят старший лейтенант Крутень, Сипягин, Куников, Старшинов, Котанов и я.
Куников взглянул на часы: было 01.00, и, наклонясь ко мне, сказал:
— Ну, «бог войны», давай!
Я дрожащим от волнения пальцем нажал на тугой спуск ракетницы. Ракета, шипя, взвилась над Цемесской бухтой. Ее трепетный свет на миг осветил катера и чернеющую полоску берега. Не успела она потухнуть, как позади нас тишину ночи разорвали залпы десятков наших тяжелых батарей. Берег запылал огнями вспышек. Снаряды со скрежетом и свистом проносились через наши головы, и там, где они с грохотом обрушивались на вражеские позиции, вставали султаны снежно-земляной крутоверти, располосованные снизу золотыми молниями. Это били мои коллеги по оружию: старшие лейтенанты Зубков, Давиденко, Гермата, Иссаюк, Зайцев, капитан Челак, подвижная группа капитана Шкирмана, дивизионы армейской артиллерии. Прорезая темноту трассами ослепительного огня, били реактивные установки с тральщика «Скумбрия». Невдалеке от нас, пересекая курс, промчались два торпедных катера и поставили дымовую завесу. Вскоре мы вынырнули из дымовой завесы, и я совсем рядом в отблесках рвущихся снарядов увидел берег. Командир простуженным голосом подал команду:
— Приготовиться!
Шквал артиллерийского огня скачком перенесся в глубину обороны. А наш катер с шумом врезался в прибрежный песок.
— Сходни! — крикнул командир.
И вот уже первые десантники кинулись по сходням на берег, но вдруг из-под железнодорожного моста в упор ударил крупнокалиберный пулемет. Его трассы с треском прошили рубку. Упали матрос-сигнальщик, командир катера Крутень, но ухнул сильный взрыв противотанковой гранаты — и пулемет замолк. Это лейтенант Пшеченко, рискуя жизнью, спас командование отряда от неминуемой гибели.
Я сбежал на берег. Анисимов с автоматчиками полукольцом окружили меня и радистов. Затем Анисимов стремительным броском исчез в темноте. Кругом неистовствовала пальба, но противник под неудержимым напором отходил к железнодорожной насыпи. Из темноты слышен голос Анисимова:
— Лейтенант и Кудий, сюда!
Немецкий блиндаж. Разворотливый Анисимов уже зажег немецкую спиртовку и раздувает затухшую было «буржуйку».
— Связь! — командую привычно я и машинально, как на учении, засекаю время.
И — о чудо! — как на учении, младший сержант Кудий через три минуты докладывает:
— Товарищ лейтенант! Связь с землей установлена!
Автоматчики полукругом легли около блиндажа. Анисимов спустился к нам и, обращаясь ко мне, счастливым голосом сказал:
— Ну, командир, повезло нам как никогда! Вы знаете, мы высадились прямо на огневую позицию противокатерной батареи противника, но молодцы ваши братцы артиллеристы! Они так немчуру придавили, что она даже ни одного выстрела не успела сделать.