Куников, Старшинов и Котанов сидели за столом, слушая рассказ высокого и худущего краснофлотца Володи Сморжевского. Еще не остывший от возбуждения, он говорил сбивчиво, перескакивая с одного эпизода на другой.
— Видели героя? — спросил нас Куников, когда Володя ушел. — Жаль только, доложить как следует не умеет. А ведь больше двух десятков фашистов порешил, среди них — четырех офицеров.
Помолчав немного, майор улыбнулся каким-то своим мыслям, затем посерьезнел и начал совещание:
— Товарищи, я пригласил вас, чтобы подвести итоги первого дня боев и поставить задачи на завтра. Так мы будем делать и впредь, чтобы была полная ясность обстановки. Итак, захваченный нами плацдарм стал реальностью. Более того, мы оказались на главном оперативном направлении. Пока основные силы десанта перегруппируются и подойдут к нам, мы должны держаться насмерть. Начало высадки главных сил ожидается завтра в ночь. Учтите, что пока противник бросил против нас не все свои силы, часть его войск пока в Южной Озерейке. Сообщили про то несколько бойцов, прорвавшихся оттуда сюда, к нам. Сегодня против нас действовали две вражеские дивизии, завтра их может быть три. Положение трудное, но не безвыходное. Главная задача — не дать немецкой пехоте отрезать нас от берега. Борьбу же с танками и артиллерией противника, — Куников посмотрел в мою сторону, — будет вести наша артиллерия. Надеюсь, так же успешно, как и сегодня.
— Постараемся, товарищ майор! — приподнялся я со своего места.
— Но на «бога войны» надейтесь, а сами не плошайте, — сказал остальным Куников, потом обернулся к замполиту: — Теперь слушаем тебя, Николай Васильевич.
— Я хочу отметить массу случаев героизма и самопожертвования наших бойцов, — начал Старшинов. — Вот только некоторые примеры. Младший сержант Богданов подпустил вплотную автомашины с вражеской пехотой, поднял в атаку свое отделение и гранатами подорвал два грузовика, а огнем из автоматов уничтожил почти три десятка солдат и офицеров. Другой младший сержант, Романов, засек пулеметную точку, укрытую под железнодорожной насыпью, обошел с тыла и забросал гранатами. А после со своим отделением захватил легкое орудие и три пулемета. Сержант Кирилл Дибров со своим отделением овладел двумя вражескими дотами…
Старшинов называл еще фамилии, приводил факты, говорящие о том, что десантники не зря так тщательно готовились к операции. Навыки, полученные тогда, здорово пригодились теперь.
После замполита Куников предоставил слово капитану Котанову.
— Из показаний пленных видно, что против нас действуют две дивизии, — сказал начальник штаба. — Одна из них горнострелковая. Как уже сказал командир, завтра ожидается прибытие третьей. Наши потери составили тридцать процентов личного состава. Боезапас на исходе. Половина сброшенных нашими самолетами ящиков с патронами упала на вражеской стороне. Завтра авиация снова будет сбрасывать нам боеприпасы и продовольствие. В каждой боевой группе надо выделить специальных людей для подбора грузов. Надо также собирать трофейные оружие и боезапас, пригодятся. Надо постараться эвакуировать всех тяжелораненых. Большинство легкораненых пожелали остаться в строю. Захвачены в плен один офицер и одиннадцать рядовых. Доклад окончен.
Поднялся Куников. Он посмотрел в свой блокнот, отложил его. Начал говорить, строго сдвинув брови:
— Передать командирам боевых групп. Бойцов вооружать трофейным оружием и использовать захваченный боезапас. Гранаты бросать только в исключительных случаях и лишь по группам врага. Вести огонь из автоматов только прицельно и одиночными выстрелами. Суточную норму питания сократить вдвое. Особые группы Кириллова и Крайника поставить на фланги и без моего приказа не снимать. Сейчас всем идти в боевые порядки. Довести приказ до каждого бойца. Рассказать людям о наиболее героических эпизодах дня. Командирам групп обстановку доложить в полном объеме.
Командиры начали расходиться. Куников посмотрел на меня, потом, обращаясь к Котанову, приказал:
— Федор Евгеньевич, корпост надо охранять как зеницу ока. Выделите отделение автоматчиков младшего сержанта Макаренко для его обороны. К корпосту никого не допускать. А вы, — он обратился ко мне, — понимая свое место, тоже берегите себя. Зря не рискуйте.
Между тем начало светать. На смену ночи шел день. Как мы не хотели его прихода! Но утро 5 февраля настало. Свирепствовал шторм, не позволивший катерам подойти к нашим разбитым пирсам. Раненые умирали от жажды и не получали хирургической помощи. Живые делили банку консервов на четырех, готовясь к смертельному бою.
С первыми проблесками тусклого зимнего солнца раскатисто и громоподобно ударила вражеская артиллерия, и тотчас же ответили наши батареи. В небе появились самолеты с черными крестами на плоскостях. Не встречая зенитного противодействия, они не только бросали бомбы, но, спускаясь до бреющего полета, осыпали нас смертельным ливнем пуль и снарядов. От Станички остались груды дымящихся развалин. Сквозь пелену дыма и гари двинулись вражеские танки в сопровождении пехоты. Застрочили наши станковые и ручные пулеметы. Во врага полетели его же гранаты с длинными деревянными ручками. Прямой наводкой бил трофейный «дивизион». Две пятерки самолетов Ефимова и эскадрилья ЛА-5 полковника Савицкого немедленно пришли нам на помощь.
Может ли кто четко управлять войсками в подобные минуты всеобщего землетрясения? Вряд ли. Решают судьбу боя в эти минуты и часы младшие командиры и бойцы. Единый в своей целеустремленности бой, кипящий на всем участке, распадается на десятки и сотни самостоятельных жестоких схваток, в которых немаловажная роль принадлежит личной храбрости, находчивости и воинскому мастерству каждого командира и бойца. Атаки врага с земли и воздуха продолжались пять часов, и все это время раскаленные и заостренные осколки мин, снарядов и авиабомб рассекали и рвали воздух, землю и тела людей. Было много убитых и тяжело раненных. Раненые, способные держать оружие, также стреляли вместе со всеми.
Солнечный диск был едва виден сквозь эту дымную круговерть. На какой-то миг я увидел танк и группу немцев в 50—60 метрах от КП Куникова. Я похолодел от ужаса — значит, оборона прорвана. Бить артиллерией я по танкам не могу — пострадают свои. Кинулся к телефону — он молчит. Но вот ударили совсем близко противотанковые ружья Кириллова. Танк покрылся огненными точками и попятился назад; ударили слева и справа автоматчики, и все, как в хорошем сне, рассеялось. И вдруг на поле боя легла долгожданная тишина. Небо очистилось от гари и дыма, и глазам предстала страшная картина опустошения. Все вокруг казалось безжизненным: люди притаились в укрытиях и воронках, оглушенные, с воспаленными от бессонницы глазами, потрескавшимися губами и ссадинами на лице. Исполнив свой солдатский долг, неподвижно лежали убитые, тяжелораненым оказывали помощь, легкораненые перевязывали себя сами.
«Матросы! Мы преклоняемся перед вашим мужеством и храбростью! — услышали мы русскую речь с вражеской стороны. Многократно усиленная, она гремела из громкоговорителей, стоящих на агитмашинах, — Но вас, горстку храбрецов, как смертников, бросили в тыл непобедимой армии. В Южной Озерейке ваши товарищи окружены и сдались. Они предпочли жизнь смерти. У вас тоже нет выхода. Патроны кончились, нет воды и хлеба. Что станет с вами и вашими ранеными братьями? Одумайтесь! Немецкое командование, чтобы избежать ненужных жертв с обеих сторон, предлагает морякам сложить оружие и в обмен на это гарантирует вам жизнь. На обдумывание вам дается десять минут. Сигнал согласия…»
— Кудий, вызывай Зубкова, пора заткнуть им рот, — передал я вниз.
«Если вы проявите ненужное упрямство, — захлебывались репродукторы, — немецкое командование обрушит на вас такой мощи удар…»
И в этот момент наши снаряды разорвались вблизи агитмашин, и они, не закончив ультиматума, драпанули в безопасное место.
Но фашистское командование, видимо, заранее было уверено, что пропаганда на наш отряд особого назначения не подействует, и, не откладывая обещание надолго, обрушило на нас мощный бомбо-артиллерийский удар.
Стая «козлов» заскользила в небе и ринулась вниз. Земля вздыбилась фонтанами, потом единой гигантской массой взметнулась к небу. Все окрест содрогнулось, как при вулканическом извержении. Несущийся по ветру дым, пыль, взмывшая к небу и погасившая день, тьма, пронзенная красным и бурым от копоти пламенем, желтыми молниями взрывов, глухой стук авиапушек, тысячи звуков, слившихся в единый вой, — все это буквально давило на человеческую психику.
Я едва успевал схватывать взглядом молниеносно сменяющиеся картины — безумные, искаженные лица бегущих фашистов, бешено несущиеся в небе самолеты, — слушал надсадный вой бомб. Едва кончился массированный налет, как земля задрожала от рева приближающихся танков. Следом за ними шли пехотные батальоны.
Дружно закачались орудия танков, земля дрогнула, громовой удар на какую-то секунду расколол ясный день, грибовидное облако и фонтаны земли снова взлетели в воздух. Я решил опять воспользоваться сигналом «Ураган», и в течение часа снова наши и вражеские металл и тротил рвали землю и небо.
Я потерял счет времени, но знал, что день клонится к концу. Закончила работать артиллерия, улетела авиация, отошли уцелевшие танки. Наступило новое затишье.
В проеме чердачного люка показалась знакомая ушанка майора Куникова.
— Вот ты где обосновался. Ну, здравствуй! И показывай, кто есть и где.
Мы подошли к приподнятым черепицам, и из глубины я показал кладбище, высоту 307,2, радиостанцию. Майор внимательно рассматривал местность в сильный цейсовский бинокль. Потом глянул на мой бинокль и с удивлением спросил:
— Это у моего корректировщика, командующего десятками батарей, — и такой-то биноклишко? Что с ним?
— Сегодня пуля попала в правый окуляр, и хорошо, что не выбила мне глаз.
Куликов посмотрел на синяк под моим глазом.
— Да, редкий случай, но, как видишь, удачный. — Он взял мой бинокль и швырнул его в дыру крыши.