Управившись со швартовкой, мы собрались в большой каюте, ожидая пассажиров. Курсант Молас готовил вечерний чай и ужин. Вот закипел чайник, накрыли стол, а начальника и его жены не было. Зато к яхте подошел вахтенный береговой матрос.
— Не ждите, ребята, — объявил он, — начальство ваше уехало поездом.
— Кто вам сказал?
— Сами сказали.
— Давно вы их видели?
— Когда вы входили в гавань, они уже тут ожидали. А пока швартовались, видно, передумали и пошли на вокзал. Так и просили вам передать…
Мы заночевали в Петергофе. Но не могу сказать, чтобы я уснул в эту ночь. Да и на другой день, уже в Ленинграде, я с беспокойством в душе ехал на трамвае в мореходку. Мерещился чудовищный «разнос», которого по справедливости я заслуживал. Но Дмитрий Афанасьевич и виду не подал, что они с Верой Николаевной слышали мои «вдохновенные» слова. Встретил он меня, по обыкновению, приветливо и даже извинился, что обусловленная встреча не состоялась. Конечно, с этого дня я всячески избегал посещения их квартиры. И только после выпускных государственных экзаменов, получив назначение на теплоход «Калинин», волей-неволей преодолел стыд и зашел попрощаться с доброй и гостеприимной Верой Николаевной. Эта удивительно воспитанная женщина пожелала мне всего самого хорошего и по-матерински поцеловала в лоб.
А Дмитрий Афанасьевич на нашем выпускном вечере, чокаясь со мною бокалом шампанского, полушутя, полусерьезно заметил:
— Если на рейде или в гавани стоит такая тишина, что далеко слышно каждое слово, надо избегать чересчур… смелых выражений… Вы понимаете, о чем я говорю?
Да, я понимал и на всю жизнь запомнил и совет и деликатность моего капитана и начальника…
А вот к зазнайству и ко всему показному Дмитрий Афанасьевич относился нетерпимо. Однажды я, плавая уже третьим помощником капитана на «Калинине», во время стоянки в Ленинграде ехал утром из дома на судно, в порт. В трамвае увидел Дмитрия Афанасьевича, поздоровался и, конечно, сел рядом, благо вагон был почти пустой.
— Вот еду пораньше, чтобы застать начальника пароходства. Организуем групповое плавание для первого курса, — сказал Лухманов.
Завязался обычный в таких случаях разговор: куда и в какие порты заходили, как плавается, когда в отпуск и т. п. На следующей остановке к нам подсел начальник одного из отделов пароходства, знакомый Дмитрия Афанасьевича. Впрочем, и я знал этого товарища, но не настолько, чтобы удостоиться пожатия его руки. Разговор с Лухмановым товарищ из пароходства начал на английском языке. Дмитрий Афанасьевич знал этот язык в совершенстве, и меня, признаться, удивило, что своему собеседнику он отвечал только по-русски, да и то не совсем охотно. Видимо, раздосадованный товарищ не удержался и довольно резко заметил:
— Да что с вами, Дмитрий Афанасьевич? Разучились говорить по-английски, что ли?
Казалось, Лухманов только и ожидал такого вопроса. Он сразу оживился и, прищурившись, отчеканил, выделяя каждое слово:
— Разучиться не разучился, но не умею и не могу красоваться перед окружающими… Пускать пыль в глаза, как говорят русские люди…
Соседи по вагону рассмеялись. Товарищ из пароходства вскочил с места.
— Куда же вы? — любезно осведомился Дмитрий Афанасьевич. — Ведь нам еще две остановки…
Но тот, пробормотав: «Мне надо зайти в поликлинику… Совсем забыл», выскочил из трамвая.
Прощаясь со мной у главных ворот порта, Дмитрий Афанасьевич добавил:
— Терпеть не могу подобных выскочек! Не старайтесь на них походить, Муравьев… Иначе наша дружба врозь…
Передо мной лежит книга Дмитрия Афанасьевича «Плавание на «Товарище». На титульном листе надпись: «Арчи Муравьеву на добрую память. Вспоминайте это плавание, когда не будет ни парусов, ни меня. Д. Лухманов. 22 мая 1928 года, Ленинград».
Здесь, в этой дарственной надписи, Дмитрий Афанасьевич дважды ошибся: и паруса сохранились на учебных судах мореходных училищ, и он сам продолжает морскую жизнь, перевоплотившись в крупный океанский лайнер с буквами на бортах: «Капитан Лухманов»…
ПУТЕШЕСТВИЯ, ОТКРЫТИЯ, ПРОБЛЕМЫ
Ю. КолмаковЯ — «ЭКЛИПС»…Документальная повесть
ВАЙГАЧ, 1914
Начальник Архангельского почтово-телеграфного округа Николай Петрович Лапин с утра был весел и деятелен. Наказав дежурному телеграфисту немедленно известить его, как только будет получена любая депеша, Лапин занялся хозяйственными делами.
Рабочие, с любопытством поглядывая ему вслед, удивлялись:
— Что это с начальником, будто подменили? Гляди, как молодой, в гору попер!
— Вести, может, добрые получил, оттого и подобрел. Ходил мрачнее тучи — на глаза не попадайся, а тут — «ребятушки» да «поспешай». А может, солнышко ублажило: ишь, пригревает, будто дома…
Стояла редкая для этих широт погода. Лето добралось наконец и до забытого богом края. Солнце неузнаваемо преобразило обычно свинцово-серые воды студеного моря, разбавило холодные тона по-южному веселыми красками. Море казалось обжитым, совсем не похожим на то, каким рисует его воображение по рассказам бывалых людей. А корпуса стоящих на якорях недалеко от берега кораблей — «Василия Великого» и прибывшего вслед за ним из Архангельска с запасом топлива «Николая» — и толпы народа сделали суровый берег Вайгача оживленным и шумным.
На Вайгаче установилась та пора короткого заполярного лета, когда и островная тундра одевается в самые лучшие свои наряды. Кое-где среди голых валунов и редких березок, в муках рожденных промерзлой почвой, виднеются ярко-голубые колокольчики, незабудки, ромашки.
Весело переговариваясь, рабочие переносят с берега угольные брикеты и дрова, катают к машинному зданию бочки с керосином, бензином и маслом. Несколько человек выбрасывают из провизионного барака продукты, признанные врачом негодными к употреблению. На крышах поселка гремят железом кровельщики. Запах краски и извести разносится далеко вокруг.
Пять дней назад, 25 июля 1914 года, Лапин прибыл на Вайгач специальным рейсом «Василия Великого» во главе экспедиции, снаряженной Главным управлением почт и телеграфов с целью освидетельствования и приема в казну трех первых русских радиостанций в Карском море. Их строительство, начатое в 1912 году одновременно на материковом берегу пролива Югорский Шар, на Вайгаче и мысе Маре-Сале, врезавшемся в холодные воды Байдарацкой губы с западной стороны Ямала, было закончено, с великим трудом укомплектованы и завезены санным путем штатные чины и даже проведено несколько пробных сеансов беспроволочной радиосвязи с центром — Архангельской радиостанцией.
Но, не успев во весь голос заявить миру о своем рождении, станции оказались почти не пригодными к эксплуатации. Все постройки были возведены из дорогостоящих бетонных блоков французской фирмой Бодо-Эгесторф, хотя здесь, на берегах Северного Ледовитого океана, гораздо дешевле и практичнее было бы строить из дерева.
Теперь нанятые в Архангельске рабочие устанавливают во французских домиках с двухметровыми окнами русские кирпичные печи, конопатят, утепляют войлоком ставни и двери, чтобы как-то приспособить помещения под жилье, создать условия для работы.
В таком состоянии нашел начальник округа постройки станций Югорский Шар и Вайгач. Да и на Маре-Сале, судя по донесениям телеграфистов, дела ничуть не лучше.
Но не это было главной причиной подавленного на первых порах настроения начальника экспедиции. Отпущенных Главным управлением 47 тысяч рублей, пусть с натяжкой, но хватит для проведения необходимых работ. А устанавливать истинную стоимость построек и осуждать столичное начальство за столь неудачный выбор материалов было не в его интересах: такая инициатива могла обойтись ему слишком дорого, и он ограничивал свою деятельность рамками предписанного. Станции будут, наконец, работать — это он считал главным, этому отдавал все силы.
Дело было в другом. Лапин стал причиной задержки капитана Свердрупа. Его «Эклипс», под всеми парусами спешивший к новоземельским проливам, уже несколько дней стоит на рейде радиостанции Югорский Шар. Свердрупу нужен радиотелеграфист, и он, Лапин, обязан помочь ему в этом. Цель, которую поставил перед собой Отто Свердруп, высока и благородна. Капитан шел на поиски исчезнувших русских полярных экспедиций Русанова и Брусилова.
Но где взять радиотелеграфиста? Этот вопрос мучил Лапина с тех пор, как пришло сообщение о выходе «Эклипса» к новоземельским проливам, и о том, что начальнику округа предстоит командировать на поисковый корабль одного из телеграфистов. Выполнить этот приказ — значит, оставить по одному специалисту на каждой станции. А случись что с любым из них — одна из станций будет бездействовать. Положение и без того чрезвычайно тяжелое: на всех радиостанциях восемь штатных чинов, двое из них должны вернуться на «Василии Великом» в Архангельск — заболевший цингой заведующий радиостанцией в Маре-Сале Иванькин и механик с Югорского Шара Камнадский, направленный по мобилизации в армию.
Лапин решил пойти на риск: задержать на несколько дней Свердрупа и, пользуясь стечением обстоятельств, еще раз потребовать от Главного управления увеличить штат. До сих пор его настойчивые просьбы оставались гласом вопиющего в пустыне.
Свердруп давно уже оставил тон вежливых просьб. В его последних радиозаписках инженер чувствовал с трудом сдерживаемое негодование:
«Жду телеграфиста уже три дня. Больше ждать не могу. Прошу назначить радиотелеграфиста. В противном случае буду принужден уйти сегодня ночью».
«Благоволите зайти Югорский Шар передать «Эклипсу» радиотелеграфиста».
Вчера терзаниям начальника округа пришел конец. Его расчет оправдался: телеграммой из Архангельска сообщили, что Петроград разрешил добавить на вступающие в эксплуатацию карские радиостанции по одному чиновнику четвертого разряда.
Весь день начальник экспедиции находился в приподнятом состоянии духа. Победный исход борьбы вселил в него бодрость и энергию. Нет, теперь никто не скажет, что инженер Лапин своим поступком пошел против общественного мнения, под давлением которого правительство вынуждено снаряжать поисковые экспедиции. Он, русский инженер, всем сердцем желает счастливого плавания и «Эклипсу» и «Андромеде», которая три дня назад покинула Вайгач, продолжая искать встречи с «Фокой» Седова. Кто-кто, а начальник Архангельского почтово-телеграфного округа отлично понимает, какую неоценимую услугу может оказать Свердрупу его бездействующий пока телеграфный аппарат. Капитан сможет держать постоянную связь с карскими радиостанциями, и за маршрутом «Эклипса» будет следить весь мир. Радио поможет упрямому норвежцу избежать судьбы тех, кого он отправился искать в этом огромном и загадочном океане. Теперь это не просто мечта. Сегодня на его, Лапина, глазах, его попечительством создается новое мощное оружие в борьбе с доселе неприступными широтами Ледовитого океана — радио. Новый век решительно вторгается в жизнь. И Седов, и Русанов, и Брусилов с той поры, как поднялись в небо мачты карских радиостанций, стали последними отчаянными героями-одиночками, терявшими связь с Большой землей, едва паруса их судов скрывались за горизонтом. Отныне доброжелательное внимание земли будет сопровождать и поддерживать исследователей в тяжкие дни испытаний. И так ли уж важно, узнает или нет когда-нибудь прославленный полярный капитан, что причина задержки его корабля в Югорском Шаре совсем не в тупом упрямстве чиновника Лапина, зато телеграфиста он получит. Лапин уже давно решил: со Свердрупом пойдет чиновник четвертого разряда Дмитрий Иванович Иванов. Он уже снял его с Югорского Шара и привез с собой на Вайгач. Этот в грязь лицом перед иностранцами не ударит — есть божья искра в нем!
Далеко за полдень начальника экспедиции разыскал один из служащих радиостанции и вручил ему последнюю депешу от Свердрупа: «Получил морского министерства идти Вайгач. Буду завтра четыре утром. Прошу не отказать распоряжением телеграфисту быть готовым — нет времени ждать».
Лапин улыбнулся, аккуратно сложил листок радиотелеграммы и неожиданно серьезно, ни к кому не обращаясь, проговорил:
— Дорогих гостей встречают за порогом. Утром выходим в море!
ВСТРЕЧА
В ночь на 1 августа густой туман обложил все вокруг. Влага холодными каплями выступала по всему корпусу «Василия Великого». Туго натянув якорь-цепи, двухтрубный пароход, казалось, устало дремал.
Утром объявился было зюйд-вест, но ветер был не настолько силен, чтобы разметать и унести с горизонта эту липкую, всепроникающую пелену. Только иногда ему удавалось прорвать ее то в одном, то в другом месте, но, едва обозначившись, брешь тут же заплывала молочно-белой массой тумана.
Только к трем часам дня туман несколько поредел, обозначились контуры берега. «Эклипса» на горизонте не было. Обменявшись семафорными салютами с Вайгачской радиостанцией «Василий Великий», толкая грудью веселый бурун, полным ходом двинулся к югу.
Не выпускавший из рук бинокля вахтенный штурман увидел «Эклипс» недалеко от Болванского Носа.
— Господин капитан, прямо по курсу парусное судно. Идет курсом чистый норд! — бодро доложил он.
Суда быстро сближались и скоро, поравнявшись, легли в дрейф. Пока матросы спускали шлюпку, инженер Лапин, по случаю предстоящей встречи с известным полярным капитаном одетый в парадный мундир с тугим накрахмаленным воротничком, подпиравшим чисто выбритые щеки, разглядывал в бинокль его корабль.
Парусник производил внушительное впечатление. Между тремя стройными мачтами барка виднелись приземистые надстройки, труба. Мощный бушприт, большие вместительные барказы и обсервационная бочка, или, как ее чаще называют моряки, «воронье гнездо», укрепленная на головокружительной высоте под самым грот-бом-брам-реем, выдавали в «Эклипсе» судно, специально построенное для полярных плаваний.
С интересом вглядывался в очертания корабля и Дмитрий Иванов. Что ждет его впереди? Возвращение со славой, разочарование или участь тех, кто уже никогда не ступит на твердую землю? Все это одинаково возможно в полярном плавании, но самостоятельная работа в необычных условиях привлекала влюбленного в свою молодую профессию телеграфиста. Радио — дело новое вообще, а здесь, в Арктике, особенно. Оно еще не показало всех своих возможностей. Дмитрий испытывал волнение человека, ступающего на непроторенную дорогу. Он обшаривал глазами мачты «Эклипса», пытаясь в сложной паутине корабельных снастей отыскать ниточки антенны. Но они слишком тонки и без следа теряются в сложном сплетении брасов, топенантов, дрейперов, десятков других деталей парусного такелажа.
Передав матросу свой немудреный багаж, телеграфист сошел в шлюпку. Четыре пары весел дружно опустились в воду.
Молодой телеграфист очень быстро завоевал расположение командира «Эклипса». Свердрупу пришелся по душе этот немногословный светловолосый крепыш. Небольшие, цепкие, с хитринкой глаза, широко расставленные на его открытом, типично русском лице, выдавали в нем человека от природы любознательного, сметливого.
Едва ступив на судно, Дмитрий с головой окунулся в работу. Радиостанция была немецкой, новейшей системы доктора Гутта. Предстояло изучить ее и заставить работать. Судно снаряжалось в большой спешке, и Свердруп не успел не только подыскать себе опытного телеграфиста, но даже довести до конца испытание станции. Несколько пробных выходов в море из Христиании (Осло), где снаряжалось судно и комплектовался экипаж, не дали должного результата. Присланные фирмой радиомонтажники не смогли связаться с норвежскими береговыми радиостанциями на расстоянии даже в 300—400 миль.
Поздно вечером, когда весь экипаж, кроме вахтенных, уже спал крепким сном, уставший, но довольный прожитым днем Иванов улегся в узкую корабельную койку. Завтра предстояло сделать очень многое: протереть щетки электромотора и укрепить его фундамент дополнительными болтами, отцентровать ось мотора и альтернатора. Соотношения емкости антенны и контура явно не соблюдены: емкость антенны слишком мала, чтобы принять полный заряд энергии от контура. Нужно найти путь увеличения мощности станции. Связь с берегом должна быть налажена как можно быстрее. Это уже приказ капитана…
Ветер крепчал. Корабль с дубовым скрипом тяжело переваливался с борта на борт.
«Эклипс» под всеми парусами и с работающей на всю мощность машиной, борясь с непогодой, быстро шел на восток. Медлить нельзя — Россия ждет известий о судьбе своих сыновей, два года назад вступивших в единоборство с Арктикой.
ЗЕМЛЯ НЕ СЛЫШИТ
По вечерам в кают-компании «Эклипса» собирались все офицеры. Пили кофе, вспоминали дом, близких, говорили о войне, которая уже второй месяц потрясала мир. Но главной темой офицерских вечеров по-прежнему оставалась одна: где следует искать пропавшие экспедиции.
На основании тех немногих данных, которыми располагали моряки, строились различные предположения. Одни пытались доказать, что «Святую Анну» лейтенанта Брусилова и «Геркулес» Русанова нужно искать у восточных островов Карского моря. Свою гипотезу они основывали на том, что в 1912 году Карское море было почти непроходимым из-за чрезвычайно большого скопления льдов. Лейтенант Брусилов — как явствует из рассказов участников Архангельской экспедиции, устанавливающих радиостанции и видевших «Святую Анну» 15 сентября того же года в Югорском Шаре, — повел судно во льды, направляясь к Ямалу. Больше его никто никогда не видел. Как и русановского «Геркулеса», который, не исключено, от Новой Земли тоже направился по пути Норденшельда. Едва ли эти смелые люди смогли пройти далеко на восток.
Другие утверждали, что «Святая Анна» и «Геркулес» попали в дрейф и, увлекаемые течением, вместе со льдами плывут на запад, — доказал же Нансен своим беспримерным трехлетним дрейфом на «Фраме», что такое постоянное течение в полярном бассейне существует, — и искать их следует совсем не здесь, а где-нибудь у Шпицбергена или даже у берегов Гренландии.
Не исключал возможности их дрейфа и Свердруп. Основываясь на опыте того же «Фрама», которым он командовал в те памятные годы, капитан был даже склонен думать, что именно так и случилось с русскими судами. Если они попали в дрейф, как «Фрам», то сейчас, спустя два года, их, пожалуй, следует искать где-то на меридиане Шпицбергена.
Но одно дело предположить местонахождение экспедиционных судов, другое — предугадать, живы ли люди. Если в ноябре — декабре моряки окажутся у Шпицбергена, они не могут рассчитывать ни на встречу чистой воды, ни на организацию санной экспедиции для достижения земли. Да и на острове они едва ли найдут спасение: безлюдный, без топлива и продовольствия полярный берег…
Третья зимовка? Если допустить, что она возможна, то осенью будущего года их вынесет к берегам Гренландии. Состояние льдов в это время года и здесь не предвещает ничего хорошего…
Да и суда их все-таки не «Фрам». У Брусилова всего лишь парусно-паровая яхта, у Русанова — шхуна, тоже оснащенная парусами и машиной. Свердруп знал «Святую Анну» еще под названиями «Ньюпорт», «Бланкатра» и «Пандора-II». Правда, яхта хорошо зарекомендовала себя в полярных плаваниях. В 1893 году она под командованием английского капитана Виггинса участвовала в торговой экспедиции на Енисей и через четыре года повторила опасный рейс в составе очередной английской экспедиции Попхэма. Но уж больно она стара для многолетнего дрейфа. «Святая Анна» построена в 1867 году. И машина на ней слишком маломощная: всего сорок одна лошадиная сила.
В одном сходились мнения офицеров «Эклипса»: нужно спешить обследовать восточную часть Карского моря и если не спасти участников экспедиции, то хоть найти следы, по которым можно будет судить об их участи. Оставлять на своем пути предметы, записки, знаки — закон всех исследователей Арктики.
Только русский телеграфист проводил время в одиночестве. Дмитрий выключил приемник, положил на стол наушники и вышел на палубу. Покорный рулю барк с зарифленными парусами легко скользил вперед по чистой воде, старательно обходил большие льдины и уверенно наваливался грудью, когда на его пути вставали небольшие поля битого льда. «Эклипс» все дальше и дальше продвигался на восток.
Уже обследованы многие острова южной части Карского моря, но нигде не обнаружено следов экспедиции. Впереди — Диксон. Полуночное солнце горит кроваво-багряным светом. Вдали синеют разбросанные льдины, и сам воздух вокруг кажется синим. Тишина. Притихли даже собаки на носовой палубе корабля.
Но не спокойно на душе у телеграфиста. Сегодня уже пятнадцать дней, как он сменил свое жилище на тесную корабельную каюту, однако, несмотря на то, что его рабочий день начинается рано утром и кончается далеко за полночь, результата никакого. Станция в полном порядке, но эфир безмолвствует. Последний раз он слышал Югорский Шар и передал информацию неделю назад. В душу закрадывалось сомнение: так ли уж всесильно его радио? Не отступит ли и оно перед страшными пространствами этого мертвого океана? Но он тут же отбрасывал эту мысль. «Нет, все могло быть иначе! Все могло быть иначе, если бы я не прерывал связи с Югорским Шаром. Теперь ее едва ли восстановишь», — думал он, нервно шагая по палубе.
Вспомнился последний разговор с высокопоставленным соотечественником — представителем русского Морского министерства на судне, надворным советником Тржемесским. В тот вечер телеграфист отправился к чиновнику, хотел убедить, что его распоряжение прекратить связь с Югорским Шаром очень затруднит дальнейшую работу. В каюте Тржемесского не было, и он открыл дверь офицерского салона. Здесь были все, кроме капитана.
Появление телеграфиста осталось незамеченным. Прислонившись спиной к переборке, молодой голубоглазый моряк с волнением читал что-то по-английски. Тржемесский, подперев щеку холеной рукой, удобно устроился в кресле. Заметив Иванова, молча указал ему на стул за своей спиной. Когда чтец кончил и раздались дружные хлопки, советник обернулся к телеграфисту:
— Ты не знаешь, братец, по-английски? Жаль, жаль. Он читал Байрона, «Чайльд-Гарольда»:
И вот один на свете я
Среди безбрежных вод…
О ком жалеть, когда меня
Никто не вспомянет?
Быть может, пес поднимет вой.
А там, другим вскормлен,
Когда опять вернусь домой,
Меня укусит он…
Ах, как это похоже на нас… Так что ты хочешь, братец?
И когда Дмитрий стал просить разрешения не прекращать пробу с Югорским Шаром, прервал его:
— Астрономического определения места ввиду плохой погоды не делают, подавать обсерваторское радио не будем. А больше телеграфировать не о чем. Мы будем только слушать Югорский Шар.
…«Дослушались!» Дмитрий выбросил за борт недокуренную папиросу, вернулся в рубку и в последний раз надел наушники. Эфир молчал. Связь с берегом была потеряна окончательно.
Но отдыхать ему в эту ночь так и не удалось. Утром сильный удар потряс судно.
«РАГНА» И «СКУЛЕ»
Авария произошла 15 августа в восьмом часу утра в проливе Вега. «Эклипс» с полного хода ударился днищем о каменистый грунт. Треск такелажа, вой собак, топот тяжелых матросских сапог подняли в небо тучи птиц, гнездившихся на берегах пролива. Барк накренился.
Капитан Свердруп стремительно поднялся на мостик и, мгновенно оценив обстановку, отдал первые команды:
— Обследовать носовой трюм! Шлюпку к спуску! Боцману приготовиться завозить якорь!
Но ни в этот день, ни на другой, ни на третий снять судно с мели не удалось. Команда изнемогала от усталости, перегружая из носовых трюмов уголь и запасы провизии. Бесчисленное количество раз завозили якорь, добавляя к усилиям машины мощность судового брашпиля, но «Эклипс» оставался сидеть на грунте.
К вечеру 18 августа убедились окончательно: самим с места не сойти. Вся надежда на радио: приходилось просить о помощи.
Все эти сутки телеграфист не покидал радиорубки. Он вызывал Карские радиостанции во все сроки их работы, но безуспешно. Его не слышали. Расстояние до Югорского Шара равнялось 825 километрам. Все остальное время он тщательно прослушивал эфир в надежде поймать какое-нибудь судно и передавал сигналы бедствия. Шанс на успех невелик: мало вероятно, что поблизости есть суда, снабженные радиотелеграфными аппаратами. Но он не прекращал работы.
Свердруп по нескольку раз в сутки заглядывал в радиорубку и, не сказав ни слова, уходил. Утомленное, с опухшими от недосыпания веками лицо телеграфиста было живым ответом.
Но около полуночи дверь радиорубки широко распахнулась, и из нее с листом бумаги в руках выбежал взволнованный телеграфист. Он помчался прямо к капитану, повторяя только что принятые непонятные слова: «скуле…», «проспект…», «консент…».
Через несколько минут радостная весть со всеми подробностями уже передавалась из уст в уста: телеграфист обнаружил неизвестную искровую радиостанцию, работающую на волне 600 метров и записал три слова: «скуле, перспектива, согласие», по которым капитан определил, что переговаривались между собой по-английски суда норвежской компании Лид, идущие в устья Оби и Енисея. Одно из них — «Скуле». Они рядом. И уж наверняка вызволят их из плена.
Весело отстучал на ключе норвежский текст телеграфист «Эклипса» и скоро вручил ожидающему тут же в радиорубке капитану ответ.
— Они идут к нам на помощь! — Свердруп крепко пожал руку телеграфисту. — А сейчас спать. Вы заслужили ваш отдых.
20 августа в 11 часов утра пароходы «Рагна» и «Скуле» взяли барк на буксир и сняли его с мели. По этому случаю в кают-компании «Эклипса» собрались офицеры всех трех судов. Гости делились новостями.
Капитан «Скуле» поднял бокал, тяжело встал:
— Господа, я предлагаю этот тост за наших телеграфистов. На всем пути во льдах, которым, казалось, не будет конца, мы говорили через Югорский Шар, Архангельск и Петроград с нашей родиной. Теперь не так страшно ходить через это чертово Карское море. Мы счастливы, что судьба подарила нам возможность помочь славному капитану Свердрупу. Мы вовремя услышали вас. Прозит! — с этими словами капитан «Скуле» протянул руку через стол и соединил свой бокал с бокалом русского телеграфиста.
МАЧТА НА ЛЬДИНЕ
В первых числах сентября на пути «Эклипса» стали почти непроходимые льды. С каждым днем все чаще приходилось отступать перед ними.
Нелегко было капитану отказаться от дальнейшего продвижения на северо-восток. Но что поделаешь: еще день-два — и барк мог на долгие месяцы оказаться в плену у льдов. Заветная точка на штурманской карте — остров Уединения, посещением которого Свердруп намеревался закончить программу поиска 1914 года, оказалась недосягаемой.
Остров Уединения. 20 марта 1878 года его открыл на шхуне «Нордланд» соотечественник Свердрупа Эдвард Иохансен. Отважный мореплаватель определил его координаты. После «Нордланда» сюда не заходил ни один корабль. Не хранит ли следов пропавшей экспедиции, не стал ли для нее последним пристанищем этот клочок земли, затерянный в труднодоступных широтах Карского моря?
Обследовать, а заодно и подтвердить открытие Иохансена! Этот план еще несколько дней назад казался Свердрупу вполне осуществимым. Несколько дней, но не сейчас. Сейчас обстоятельства столкнули его лицом к лицу с опасностью зазимовать в море, и Свердруп прилагал все усилия, чтобы пробиться к западному берегу Таймыра и отыскать удобную бухту для зимовки. Только воля капитана, его огромный опыт плавания во льдах помогали отыскивать выход порою из самых затруднительных положений, когда, казалось, льды окончательно сомкнулись вокруг корабля. Барк, маневрируя между ледяными полями, медленно приближался к заснеженным берегам Таймыра.
14 сентября «Эклипс» благополучно достиг полуострова и в одном из его заливов на 75°43′ северной широты и 92° восточной долготы, упершись носом в огромный обломок старого, четырехметровой толщины ледяного поля, встал на зимовку. Не прошло и недели, как битый лед вокруг барка был спаян крепким морозом. Над Таймыром сгущалась долгая, почти сто-суточная сплошная полярная ночь…
Всю ночь судовой механик возился с пародинамо и потому проснулся позже всех. Вчера пытался уговорить телеграфиста подождать до утра. Где там! С тех пор как этот упрямец неожиданно обнаружил суда экспедиции Вилькицкого «Таймыр» и «Вайгач», попавшие в дрейф между Таймыром и архипелагом Норденшельда, он вообще потерял покой: день и ночь проводит в радиорубке, пилит, точит, паяет. В хозяйстве механика медяшки лишней не найдешь — все перетащил к себе. «Этак и до машины скоро доберется», — ворчал в кают-компании механик, но не сопротивлялся: капитан приказал оказывать Иванову всяческое содействие.
Вставать не хотелось. Но необычный шум, голоса людей за бортом заинтересовали его, и, быстро одевшись, механик поднялся на палубу. «Так и есть, опять что-то телеграфист затеял», — усмехнулся он про себя.
Сейчас телеграфиста трудно было отличить от моряков: кожа на лице покрыта кирпичным загаром, огрубела. Захлестнув на спину пеньковый конец, он вместе с матросами тянул по льду запасной рей, задорно выкрикивая что-то. Плечом к плечу с ним — Кнудсен. «Нашли общий язык, тоже упрям как бык». В нескольких десятках метров от носа судна матросы долбили четыре проруби.
— Эй, Кнудсен, никак, глубину залива мерить реем собрались? — не выдержал механик.
Кнудсен сбросил конец, вытер пот со лба, рассмеялся:
— Спускайтесь на лед, господин механик, найдется дело и по вашей части!
Уговаривать механика не пришлось. Через несколько минут он работал вместе со всеми.
6 октября работы по установке радиомачты на льдине были закончены. Судовая антенна стала длиннее на сорок метров. Через два дня телеграфист принес в кают-компанию новость, взволновавшую всех: он слышит Инге, Шпицберген и Архангельск!
Благодаря удлинению, антенна стала емкостней, но добавочная мачта была слишком коротка — всего одиннадцать с половиной метров. Излучающая способность антенны оказалась недостаточной, чтобы «Эклипс» был услышан карскими радиостанциями. Необходимо увеличить высоту добавочной мачты, но на судне больше не было такелажного дерева.
Выручил Кнудсен. Этот неугомонный моряк в середине ноября обследовал на собаках берега залива и нашел плавник-бревно семи с половиной метров. Оно было немедленно доставлено к судну, и скоро топоры матросов превратили его в стеньгу на радиомачте. 9 декабря мачта выросла на семнадцать с половиной метров.
На следующий день в кают-компании «Эклипса» жадно читали отрывки депеш на разных языках, принятых и записанных телеграфистом за ночь. Тут были тексты, переданные неизвестным адресатам телеграфистами Парижской радиостанции, немецких, норвежских и Архангельской. Европу лихорадило. Европа бурлила. Европа полыхала в огне первой мировой войны, и отголоски этой войны радиоволны разносили по всему свету. Тексты переводили, комментировали. Моряки поздравляли Иванова с успехом.
— Почта из Парижа! Свеженькая! Кто бы мог подумать, что наше чахлое детище доктора Гутта способно на такое… Иванов, вы великий маг! Даю честное слово норвежского моряка, что я выброшу за борт каждого, кто захочет оспаривать мое предсказание: вы станете большим инженером, а мы, полярные волки, будем гордиться нашим другом! — тормошил телеграфиста Кнудсен.
Неожиданным вестям с Большой земли радовались все, кроме того, кто их принес. Дмитрий незаметно вышел из кают-компании и заперся в радиорубке. Сколько трудов! Почти каждая деталь станции досконально изучена, многие детали и узлы переделаны его руками — месяцы мучительных размышлений и поисков…
Двухклассное железнодорожное училище, служба, годичное обучение в классе телеграфистов Кронштадтского учебно-минного отряда, откуда он вышел флотским телеграфным унтер-офицером первой статьи, потом курсы, организованные Главным управлением почт и телеграфов, чтобы подготовить кадры для строящихся на окраинах России радиостанций, — вот и все образование 26-летнего сына тамбовского крестьянина. С радиотехникой его не знакомили, а на судне — ни учебника, ни схемы, ни материалов…
Дмитрий сердцем чувствовал, что все труды его, бессонные ночи не напрасны, но его должна услышать Большая земля, как он слышит ее. Не хватает самой малости. Но где она, эта малость, в чем? Он снова и снова мысленно перебирал по деталям свое детище от генератора тока до последнего куска антенны, но ответа не находил.
Поздно ночью советник Тржемесский, вышедший подышать свежим воздухом и полюбоваться северным сиянием, услышал за спиной быстрые шаги и, оглянувшись, узнал телеграфиста.
— Господин Тржемесский, пойдемте к механику. Нужно разбудить его немедленно… Я, кажется, нашел… Это очень важно, прошу вас.
— Что очень важно?
— Заземление. Понимаете…
— Но послушай, братец, механик спит. Неудобно тревожить людей по ночам.
— Я бы сам, да не объясниться мне, слов маловато. Понимаете, если медный лист, прибитый к обшивке, оказался во льду и не достигает воды, то нас никогда не услышат!
Разбуженный механик чертыхался и не мог понять, чего от него требуют. Наконец, после долгих объяснений, подтвердил:
— Да, залив промерз очень глубоко и лист заземления наверняка не имеет сообщений с водой… Винт? Винт свободен. Вчера я прокручивал машину… Заземляйте машину, делайте что хотите, только дайте мне спать! — И механик повернулся на другой бок.
…Вечером 6 января 1915 года у радиорубки собралась большая толпа. Говорили вполголоса, по очереди заглядывали в заиндевевший иллюминатор.
— Вызывает…
— Слушает…
— А может, на Югорском Шаре сейчас спят?
— Треска ты тухлая, в это время они всегда ждут наше радио. — Кнудсен волновался не меньше своего русского друга. — Бедняга Дмитрий, он расплющит свою голову наушниками.
— Смотрите, капитан подвинул ему листок! Они слышат нас!
…В эти поздние часы телеграфист радиостанции Югорский Шар принял первую за пять месяцев депешу с борта «Эклипса»: «Петроград. Главному управлению гидрографии от капитана Свердрупа. «Эклипс» встал на зимовку в заливе с координатами 75 градусов 43 минуты широты и 92 градуса долготы. Имею радиотелеграфную связь с «Таймыром» и «Вайгачем», зимующими: «Таймыр» в широте 76 градусов 40 минут и долготе 100 градусов 20 минут от Гринвича, «Вайгач» в 17 милях к норд-норд-весту от него. На «Таймыре» давлением льда сломана часть шпангоутов, повреждены переборки. На всех судах все здоровы. Свердруп».
«ТАЙМЫР» И «ВАЙГАЧ»
В начале нашего века заветной мечтой многих исследователей Арктики по-прежнему оставались Северный полюс и сквозное плавание северо-восточным морским путем. Достижение американцем Робертом Пири Северного полюса 6 апреля 1909 года и плавание шведского ученого Адольфа-Эрика Норденшельда на «Веге» в 1878—1879 годах из Гетеборга в Тихий океан никем еще не были повторены. Поход Пири, отдавшего этой цели двадцать три года своей жизни, был не больше как спортивным рекордом, он ничем не обогатил науку, и потому полюс не потерял своей притягательной силы. А вот экспедиция Норденшельда, финансированная коммерсантами Оскаром Диксоном и Александром Михайловичем Сибиряковым, взбудоражила деловые круги России и заставила их всерьез задуматься над научным исследованием и изучением Северного морского пути.
Во время выхода «Эклипса» из пролива Югорский Шар начали регулярно работать три карские радиостанции. Несколькими годами раньше их закладки началось строительство двух ледокольных транспортов «Таймыра» и «Вайгача» для изучения условий судоходства вдоль северных берегов Сибири. Летом 1912 года, когда на «Святом мученике Фоке» во главе с Георгием Седовым отправилась первая русская экспедиция к Северному полюсу, когда по пути Норденшельда устремились с запада на восток «Геркулес» Русанова и «Святая Анна» Брусилова, «Таймыр» и «Вайгач» под началом Сергеева приступили к многолетнему штурму северо-восточного прохода с востока.
После гидрографических работ у группы Новосибирских островов моряки сделали попытку пройти на запад, обогнув Таймырский полуостров. Проход мимо мыса Челюскина определил бы семьдесят процентов успеха — сквозное плавание за одну навигацию было бы осуществлено. Но северная оконечность Азии, где 34 года назад прогремели победные салюты норденшельдовской «Веги», оказалась недосягаемой. После десятидневной отчаянной борьбы со льдом «Таймыр» и «Вайгач» в 150 милях от цели вынуждены были повернуть обратно.
1913 год. Снова Владивосток провожает транспорты в опасный путь. На этот раз их ведет капитан второго ранга Борис Андреевич Вилькицкий.
У Медвежьих островов суда расстались. Их встреча произошла у острова Преображения близ восточного берега Таймыра 23 августа. А 11 сентября они вошли в тот пролив, который теперь называют проливом Вилькицкого.
Уже виден на западе мыс Челюскина. Уже близка заветная цель! Но впереди непроходимые льды. А если рискнуть? Если попытаться обогнуть льды с севера?
День, другой, третий. Суда почти без задержки идут по новому курсу. Но что это? Впереди, слева, справа на свинцово-серой поверхности моря — величественные искрящиеся ледяные горы. Не может быть, чтобы они приплыли сюда от берега Новой Земли или Земли Франца-Иосифа! Где-то здесь, поблизости, должна быть гористая земля — мать, породившая их.
И вот справа по курсу обозначились высокие берега. То была Северная Земля.
На другой день участники экспедиции подняли русский флаг на мысе, названном впоследствии мысом Берга.
Снова путь на Север, но непродолжительный — мешают льды. Возвращение в ими же открытый пролив между мысом Челюскина и Малым Таймыром. Находки, а их было сделано немало, не радовали. Возвращение было горьким…
И вот новая, третья попытка прорваться в Карское море. Что принесет 1914 год?
1 сентября суда достигли мыса Челюскина. Одержана, наконец, первая значительная победа. Ничто не предвещало близкой беды. «Вайгач» направился на северо-восток к южной оконечности открытой в прошлом году Северной Земли, а экипаж «Таймыра» решил закрепить успех — воздвигнуть основательный гурий. Катали валуны, складывали и крепили их. Но неожиданный ветер привел в движение огромное ледяное поле, и оно едва не вытолкнуло корабль на берег. Судно получило пробоину. Когда лед отступил назад, исследователи принялись спешно заделывать брешь в корме, и через некоторое время «Таймыр» получил все же возможность лечь на курс «Вайгача».
Но на этом его злоключения не закончились. Едва транспорты миновали пролив Вилькицкого и вошли в воды Карского моря, как «Таймыр» попал между двумя ледяными полями. Гигантские челюсти медленно сходились и наконец стиснули корабль. Судно приподняло и повалило набок. На мачте «Таймыра» взвился сигнал бедствия — безгласный крик о помощи, которой никто не мог оказать…
К счастью, сжатие было непродолжительным, но раны, нанесенные на этот раз, вызывали серьезные опасения: лопнули 13 шпангоутов, четыре водонепроницаемые переборки дали течь.
Льды, встреченные у западного входа в пролив Вилькицкого, были последним порогом на пути к победе, но уже не было сил этот порог перешагнуть.
В сентябре оба транспорта были окончательно затерты льдами и не смогли даже пробиться к Таймыру, чтобы зазимовать под защитой его берегов. Они дрейфовали со льдами, изо дня в день ожидая трагической развязки. Частые сжатия были настолько сильны, что гибель казалась неизбежной, но в самые критические моменты жестокие ветры неожиданно меняли направление, и ледяные тиски отпускали суда. Последнее осеннее сжатие «Вайгач» выдержал 3 ноября. В этот день скорость ветра достигала 20 метров в секунду. Через каких-нибудь 2—3 часа корабль оказался со всех сторон окруженным торосами и полыньями.
Нет границ жестоким причудам полярных морей! Нос и корма судна были на чистой воде, в то время как его середину сжимало ледяными клещами. Раньше казалось, что нет такой силы, которая смогла бы расколоть многолетние ледяные поля, окружавшие «Вайгач». Теперь они крошились и ломались со страшным гулом и треском, и канонаду эту не в силах был заглушить даже свист и вой ветра.
Так началась полная тревог вынужденная зимовка в дрейфующих льдах судов экспедиции Вилькицкого. Сколько продлится этот ледяной плен? Год? Два? Три? Провизии на год: снабжение в свое время продумано не было. Да и условия жизни на судах далеки от гигиенических норм.
Зима принесла две смерти. Скончались лейтенант Жохов от острого нефрита и кочегар Ладоничев от аппендицита. К полярникам подбирался их самый страшный враг — цинга. Страшна история зимовок в полярных широтах. Крестами, расставленными по всему европейскому и азиатскому побережью Ледовитого океана от Шпицбергена и Новой Земли до Чукотки, помечены ее страницы. До сих пор чернеют кресты на фоне блеклого северного неба. Их ставили на местах гибели судов и могилах людей, сраженных цингой и голодом, окостеневших в ледяных объятиях Арктики. Ставили многие десятки, сотни лет, ставили и шли по ним, как по маякам.
Нелегкое испытание выпало на долю гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана на «Таймыре» и «Вайгаче». Но было одно обстоятельство, которое выделяло эту зимовку из множества других: впервые исследователи не испытывали мук страшного одиночества, которое нередко толкало людей на отчаянные поступки. Непрочная ниточка радиосвязи, случайно протянувшаяся между судами Вилькицкого и «Эклипсом», была для них в тревожные зимние месяцы дороже самого солнца. Кто из моряков не мечтал тогда увидеть и обнять удивительного телеграфиста, самой, кажется, судьбой посланного им на помощь! Не чудо ли: телеграфисты «Таймыра» и «Вайгача» часто плохо слышали друг друга, а этот парень не только связался с ними на расстоянии в 450 километров, но и умудрился перекинуть радиомост между ними и Петроградом! Об их бедственном положении знает Большая земля, в Петрограде разрабатывается план их спасения!
САННЫЙ ПУТЬ
Дмитрий Иванов обнаружил работу радиостанций «Таймыра» и «Вайгача» в конце августа. В первых числах сентября, когда барк с трудом пробивался сквозь льды к берегу Таймыра, он записал несколько депеш, встревоживших моряков «Эклипса». Кто-кто, а капитан Отто Свердруп отлично понимал, что значит попасть между двумя сокрушающими друг друга льдинами, да еще на судне, не приспособленном к такого рода испытаниям. Натиск льдов может выдержать только корабль с яйцеобразным корпусом. У судов Вилькицкого борта отвесные.
— Они зазимуют, — уверенно заявил Свердруп. — И никто не может дать гарантии, что мир не станет свидетелем еще одной страшной катастрофы… Наш долг сделать все возможное, чтобы облегчить их судьбу.
С этого момента телеграфист «Эклипса» ни на минуту не переставал думать о попавших в беду соотечественниках. Он проявил поистине нечеловеческое терпение, добиваясь ответа судовых радиостанций, и, когда наконец связь была установлена, с 8 утра и до полуночи, а иногда и ночью слушал их работу, следил за местонахождением дрейфующих кораблей и их состоянием. Когда «Эклипс» благополучно достиг Таймыра и встал на зимовку, Иванов, при горячем участии всей команды, приступил к осуществлению своего дерзкого замысла: во что бы то ни стало преодолеть расстояние и донести до Петрограда весть о тяжелом положении экспедиции Вилькицкого, просить у Родины совета.
И вот 6 января 1916 года стало праздником для моряков всех трех судов, а ответ Югорского Шара — лучшей наградой телеграфисту.
В дикой арктической природе есть своя неповторимая красота. Когда крылья полярной ночи на долгие месяцы накрывают моря и земли Арктики, на небосклоне вспыхивает иллюминация полярного сияния. Ничто в мире не может сравниться с ошеломляющим изобилием и тонкостью его красок. Будто кто-то щедрой рукой бросил ввысь кусок тончайшего шелка, и он разворачивается в полнеба, переливаясь волшебными красками. Они плывут, мерцают, гаснут и вспыхивают вновь.
Судовой телеграфист ненавидел полярные сияния, нарушавшие работу радиостанции. Не слышал он, не слышали и его. А работы, особенно в январе и феврале, было чрезвычайно много. Теперь «Эклипс» стал передаточной инстанцией. Моряки телеграфировали домой, Иванову приходилось передавать обширную научную информацию, вести переговоры между Вилькицким, Свердрупом и Петроградом о мерах по предотвращению гибели людей на «Таймыре» и «Вайгаче». Положение этих судов по-прежнему вызывало большую тревогу.
Во время сеансов радиосвязи с Югорским Шаром передатчик испытывал такую нагрузку, что искра в контакте ключа Морзе переходила при размыкании в вольтову дугу, и уже через две недели платиновые контакты совершенно сгорели. Запасных не было. Работал на самодельных, нарезанных из красной меди.
Так в напряженном труде прошли долгие зимние месяцы.
Накануне бушевала пурга. Казалось, ветры всех румбов бросились разом на вмерзший в заливе корабль. Бессильные раздавить его льдами, они словно сговорились завалить барк грудами снега, порвать его снасти, сокрушить стройные мачты.
Несколько дней подряд над заливом свирепствовала буря, и когда она внезапно стихла, с трудом выбравшиеся на палубу полярники нашли свое судно основательно впаянным в мощные сугробы. Снег засыпал его по самый планшир крутыми, словно застывшими на взлете волнами, уперся в надстройки.
Но было что-то новое, едва ощутимое и в этом привычном снеге, и в холодном небе, во всем народившемся новом дне, что заставляло насторожиться. Что-то незначительное, едва приметное надломилось за эти дни в могучем механизме суровой природы, и чуткие, истосковавшиеся сердца уловили эту перемену. Не сразу поняли зимовщики, что холодный воздух стал тяжелее и мягче, он не обжигал потрескавшихся губ, не колол почерневшие, обветренные щеки. В Арктику пришла весна.
Вскоре начались легкие оттепели, а вместе с ними и туманы.
Зимовка кончилась на редкость благополучно. Большая часть продовольствия для экипажа «Эклипса» была приобретена у Руала Амундсена, собиравшегося в полярную экспедицию, но отложившего ее. Питание было разнообразным, и моряки, отлично знавшие, что такое цинга, теперь добрым словом вспоминали специалиста по питанию в полярных условиях профессора-физиолога Торупа, немало потрудившегося над их снабжением.
29 апреля весь личный состав «Эклипса» был на ногах раньше обычного. Провожали командира. Свердруп, как и трое его спутников, одетый в теплый меховой костюм, отдавал последние приказания, тщательно проверял нарты и ездовых собак. Некоторых собак он браковал, и их тут же заменяли другими. Путь предстоял нелегкий. Впереди 250 километров мертвой ледяной пустыни с бесчисленным количеством торосов, с полыньями, озерами обнаженного льда. Выдержат этот путь только самые крепкие. К концу отбора в упряжке осталось 24 собаки.
И вот уже сказаны последние слова. Упряжки одна за другой трогаются с места.
Долго смотрел им вслед Дмитрий Иванов. Потом влез на планшир фальшборта и стал медленно подниматься по вантам грот-мачты. Нужно проверить ослабшую от частых ветров сеть антенны и потом сообщить на «Таймыр» и «Вайгач», что Свердруп вышел на помощь.
Из «вороньего гнезда» видно далеко вокруг. Вот выпал из-за большого тороса, выросшего у самого входа в залив, колеблющийся пунктир собачьих упряжек, пересек чистое поле и снова, теперь уже совсем, скрылся за мысом…
Известие о том, что «Святой мученик Фока», вернувшийся в Архангельск в августе прошлого года, подобрал по пути штурмана Альбанова со «Святой Анны», телеграфист принял еще зимой. Оказалось, что слишком далеко на Север увлекли ее от Ямала дрейфующие льды. Помочь было невозможно, но никто из моряков «Эклипса» не мог освободиться от чувства своей вины перед моряками «Святой Анны». Никто не говорил о нем вслух, но оно преследовало их и в уютной каюте, и на крепкой смоленой палубе «Эклипса».
Поиски «Святой Анны» и «Геркулеса» продолжат теперь суда «Герта» и «Андромеда», которые так и не смогли встретить и снабдить углем «Святого мученика Фоку». Сжигая себя в собственных топках, «Фока» с трудом вернулся в Архангельск с оставшимися в живых участниками первой русской экспедиции к Северному полюсу.
А перед моряками «Эклипса» была поставлена новая ответственная задача — предотвратить трагедию, на грани которой оказалась гидрографическая экспедиция в Северном Ледовитом океане. Судя по всему, положение ее и весной оставалось незавидным. Возможность второй зимовки не исключалась, а запасы продовольствия подходили к концу. Многие члены экипажей «Таймыра» и «Вайгача» были больны и не смогли бы вынести второй зимовки. Учитывая эти обстоятельства, а также и то, что во время сильного летнего торошения льдов оба основательно покалеченных судна могут быть раздавлены и погибнуть, решено было часть команды и трех офицеров санным путем перебросить на «Эклипс». Из Дудинки с тысячью оленей должен был в скором времени выйти известный промышленник Бегичев. Перевалив хребет Бырранга, он достигнет «Эклипса» и переправит людей на Большую землю.
В случае необходимости программа спасения, разработанная Главным гидрографическим управлением, предусматривала эвакуацию на барк всего личного состава экспедиции. За первой партией и отправился на собаках капитан Свердруп. Вместе с ним ушел неугомонный Кнудсен.
ИЗ ЛЕДОВОГО ПЛЕНА
Прошло больше месяца. Возвращения капитана ожидали со дня на день, готовили торжественную встречу, но она произошла совсем не так, как мечтали. К вечеру 4 июня, когда после трудового дня весь экипаж сидел за ужином, в открытый иллюминатор ветер донес отчетливый лай собак. Выбежав на палубу, моряки увидели шесть словно из-под земли появившихся упряжек. До черноты загорелые, заросшие по самые глаза люди с трудом поднимались с нарт. Смешалось все: лай собак, бурные приветствия, русская и норвежская речь.
Свердруп привез 39 русских моряков. Некоторые из них были настолько слабы, что поднимались на палубу, опираясь на плечи товарищей. Смертельная усталость чувствовалась и в движениях капитана. Еще больше обострились скулы Свердрупа, глубже запали глаза. В бледных кругах, оставленных светозащитными очками, они старчески слезились, но смотрели по-прежнему остро.
Только Кнудсен не проявлял признаков усталости. Казалось, он вернулся с очередной охоты или из обычной поездки на берег, был возбужден и весел. Он обнимал своего друга-телеграфиста и без умолку болтал:
— Вы тут, наверное, решили, что Кнудсен загнал своих собак в полынью и пошел в обнимку с ними в гости к Нептуну? Это я-то, копченый, соленый и мороженый полярный моряк Кнудсен?! Да из моих жил можно шкоты вить для королевской яхты, а шкуру пустить на ледовую обшивку!
Ровно через месяц, 4 июля, у борта «Эклипса» произошла еще одна шумная встреча. За русскими моряками прибыл Бегичев. Правда, в его стаде была не тысяча, а всего лишь сотня оленей. Остальных пришлось оставить в тундре из-за сильного таяния снегов. 15 июля, снабдив моряков свежим оленьим мясом, Бегичев вышел с людьми на Гольчиху.
Связь «Эклипса» с Югорским Шаром прекратилась давно, еще в начале марта, когда мрак полярной ночи прорезали первые лучи солнца. Да в этой связи уже и не было острой необходимости — поднятая по тревоге Большая земля сделала все от нее зависящее.
В половине июня стали образовываться лужи, лед быстро разрушался, и установленную на нем мачту пришлось снять. Связь с «Таймыром» и «Вайгачем» поддерживалась по-прежнему регулярно, хоть и давалась она ценой огромных усилий. Часто в радиодепешах Иванов неофициально сообщал своему коллеге на «Вайгаче»: «Подземный, едва уловимый звук вашей работы поймал на свой детектор, и радио удалось принять… Едва слышу, с силой жму телефон к уху, так что голова кружится».
В последних числах июля Иванов стал приносить капитану вести одну радостнее другой. Лед вокруг «Таймыра» и «Вайгача», еще в начале месяца приводивший моряков в отчаяние своей толщиной и прочностью, вдруг начал быстро разрушаться и наконец раскололся на множество огромных, растиравших друг друга кусков. Чтобы ускорить освобождение из плена, моряки стали динамитом и пилами прорезать своим кораблям дорогу на свободу, и 2 августа транспорты решительно двинулись вперед. Но уже на второй неделе пути во льдах у северо-восточного берега острова Таймыр пароход «Таймыр» сел на камни, пропоров днище, и только благодаря своевременной помощи «Вайгача» моряки избежали гибели. Словно два израненных, истекающих кровью, но не сдавшихся бойца, опираясь друг на друга, выходили они победителями с поля брани.
Еще одна короткая схватка со льдами, и вот уже позади пролив Матисена, бухта Колин Арчера, где когда-то стояли «Фрам» Нансена и «Заря» Толля. Вперед, только вперед, сквозь льды Карского моря!
Напряженно следили на «Эклипсе» за маршрутом кораблей-братьев, радовались каждой покоренной ими миле. И 11 августа, убедившись, что самая опасная часть северо-восточного морского пути осталась позади «Таймыра» и «Вайгача», Свердруп оставил в бухте склад продовольствия и отдал команду сниматься с якоря.
Пополнив в Диксоне запасы угля, «Эклипс» двинулся навстречу судам Вилькицкого. 29 августа 1915 года суровые берега острова Скотт-Гансена стали свидетелями одной из самых радостных встреч, какие знала когда-либо холодная Арктика.
…Древний Архангельск, сколько отважных мореходов проводил ты, первый порт России, в далекое и опасное путешествие! Трепет парусов на рейде, шелест тополиной листвы на твоей набережной были прощальным приветом для многих сильных духом людей. Не все возвращались с победой. О павших в борьбе ты скорбел, как о своих сыновьях, город-помор, и навсегда сохранил их имена в своей суровой памяти. Победителей ты встречал крепкими объятиями, русским хлебом и солью.
День 16 сентября 1915 года в твою летопись вписан особо. В это утро у твоей Соборной пристани закончился героический рейс «Таймыра» и «Вайгача». Второй раз в истории человечества и впервые с востока на запад пройден наконец северо-восточный морской путь! И не только поэтому знаменателен для тебя этот день, старый Архангельск. Встречей истерзанных кораблей экспедиции Вилькицкого ты подвел итог дореволюционному периоду освоения Арктики.
Вместе с судами гидрографической экспедиции на рейде Архангельска отдал якорь и «Эклипс». После встречи у островов Скотт-Гансена капитан Свердруп повел барк к острову Уединения, чтобы до конца выполнить свой долг, но, не обнаружив на нем следов пребывания экипажа «Геркулеса», присоединился к каравану.
ЛЮДИ И КОРАБЛИ
Прошли годы. Как встречаются и расходятся в море корабли, сошлись и разошлись своими дорогами участники описанных событий, каждый навстречу своей судьбе.
Достижение Дмитрия Иванова, продемонстрировавшего большие возможности радио в полярных экспедициях, быстро получило широкую известность и принесло ему заслуженную славу. Он не забыл Арктики, не забыл моря. Вскоре по возвращении в Архангельск Дмитрий Иванов был направлен инструктором в распоряжение начальника службы связи Белого моря. Он вырастил большой отряд классных морских связистов и сыграл видную роль в бурно развивавшейся в годы первой мировой войны радиосвязи на Севере. Начальник гидрографической экспедиции на «Таймыре» и «Вайгаче» не забыл заслуг телеграфиста «Эклипса». Благодаря его настойчивому ходатайству Морское министерство представило Иванова к награде — золотой медали «За усердие» на Анненской ленте. Вилькицкий, придавая большое значение надежной радиосвязи в Арктике, добивался назначения Иванова начальником строящейся в те годы радиостанции на Диксоне, но тщетно — телеграфист был незаменим на флоте.
После освобождения Севера от белогвардейцев и интервентов, когда началась организация военно-морских сил Белого моря, Дмитрий Иванов пришел на флот молодой Советской Республики в числе первых добровольцев и долгие годы нес вахту на страже Родины.
В 1921 году советские полярники к западу от мыса Стерлигова нашли труп неизвестного. Через год в четырех километрах от полярной станции на острове Диксон был найден второй. В них опознали участников экспедиции Руала Амундсена, направившегося на шхуне «Мод» в июне 1918 года по пути Норденшельда. Один из погибших был Кнудсен…
Почетное место в истории освоения Арктики по сей день занимает имя отважного норвежского капитана-исследователя Отто Свердрупа. С юношеских лет до преклонного возраста он оставался верен Полярной звезде, принимал участие во многих экспедициях в Северный Ледовитый океан, в том числе и советских. В Норвегии о жизни и путешествиях капитана Свердрупа издано много увлекательных книг. На его примере молодежь учится мужеству и упорству в достижении цели.
Нельзя умолчать о судьбе других героев повести — кораблях. В 1915 году барк «Эклипс» (в переводе на русский — «Затмение») был приписан к Архангельскому порту и получил имя великого русского ученого М. В. Ломоносова. В годы интервенции на Севере барк затонул близ Архангельска. В 1929 году его подняли, переоборудовали в шхуну. С этого времени «М. Ломоносов» трудился в составе торгового флота Севера. В 1941 году он погиб от фашистской авиабомбы.
Трагически сложилась судьба «Вайгача». В 1918 году белогвардейское правительство в Архангельске отправило его в паре с «Таймыром» под начальством Вилькицкого в Енисейский залив для постройки радиостанций. Экспедиция закончилась полной неудачей и гибелью «Вайгача». На пути от Диксона в Дудинку транспорт близ мыса Ефремов Камень с полного хода наскочил на подводную скалу, которая в наши дни носит его имя. Вплоть до 1930 года видели моряки останки «Вайгача».
«Таймыр» же долгие годы служил советским полярникам и совершил немало славных ледовых походов под красным флагом. В 1938 году он вместе с ледокольным пароходом «Мурман», заменившим его старого друга, успешно выполнил почетную и ответственную задачу — снял с дрейфующих льдов Гренландского моря четырех героев-папанинцев, осуществивших беспримерный дрейф от Северного полюса.