— У кого «несчастье»? У твоего Илюши? — хмыкнул Серега. — Как бы не так! Он рад-радешенек, отсыпается там, да еще, как я слышал, виски посасывает. Как говорится, у всякого Гришки свои делишки.
— Знаешь, кто ты? — задыхаясь от возмущения, сказала Наташа. — Ты — чайник! — Она выбежала из столовой, хлопнув дверью.
На палубе она зябко поежилась. Туман рассеялся, на горизонте догорал закат, полная луна уже покачивалась между вантами мачты, словно фонарь, показывающий путь судну. С горки на горку, дымя тонкой трубой, шла «Зея» все дальше на север.
«Конечно, Илюша не прав, — думала Наташа. — Но неужели за такой пустяк надо обязательно наказывать, травить человека? У него хорошая чуткая душа… Неужели он не понял бы простого выговора? Какая жестокая жизнь!»
— Погодите, вы еще увидите, что он лучше многих из вас! — прошептала она.
Какой-то незнакомый, ноющий звук донесся вдруг издалека до слуха Наташи. Она прислушалась: было похоже, что где-то летит самолет. Откуда здесь, в океане, самолет? Но звук становился все громче, и через минуту у нее не оставалось сомнений: с севера навстречу «Зее» летел самолет. Скоро он пронесся совсем близко, может быть, над самыми мачтами судна, и стал удаляться. Однако пока Наташа спустилась по трапу со средней надстройки, ноющий звук стал снова приближаться. И тут к шуму мотора прибавился нарастающий визг падающей бомбы. Самолет пронесся над мачтами, а слева по борту взметнулся фонтан брызг и раздался грохот взрыва. И тотчас же по всем помещениям «Зеи» зазвенели пронзительные звонки боевой тревоги.
Сигнал тревоги застал Васю Березина в постели. Он лег спать в одежде: по распоряжению капитана с выходом в море по судну была объявлена «готовность номер один». Соскочив с койки, Вася быстро надел сапоги, стальную каску и спасательный пояс. Схватив стоявшую у него в рундуке винтовку «маузер», Вася выскочил в коридор и затопал к своему боевому посту.
Во время рейса из Владивостока в Америку учебные боевые тревоги объявлялись не один раз, Вася привык к ним и сейчас действовал без всякого беспокойства и спешки, а поэтому все у него получалось ладно и быстро, как надо при тревоге.
По коридорам и палубам «Зеи», на ходу надевая спасательные пояса, моряки в касках, с винтовками разбегались по своим боевым постам.
Когда Вася заскочил в бронированное гнездо своего «эрликона», Павлик уже успел раскрыть железный ящик и вытаскивал тяжелую «улитку» с шестьюдесятью снарядами.
— Помоги, быстрее! — сдавленно прикрикнул он на Васю. Сухо щелкнув, магазин встал на место. Павлик передернул затвор пушки и, развернув ее по ходу судна, крикнул: — Боевой пост номер три готов!
— Боевой пост номер один готов! — раздался с кормы голос старшины Говорина.
Почти одновременно отрапортовали командиры остальных «эрликонов».
— Положи винтовку на палубу, чтобы не мешала! — все тем же сдавленным и хрипловатым голосом скомандовал Павлик.
Этот голос и решительные жесты Павлика подействовали на Васю сильнее, чем грохот взрыва и сигнал тревоги. «Неужели по правде?» — с каким-то непонятным восторгом подумал он. Нет, он ничего не боялся, он давно мечтал побывать в настоящем бою. Эх, если бы удалось выпустить по врагу пару очередей из «эрликона»! Васе разрешили однажды стать к пушке и дать очередь по запущенному с кормы змею. Тогда он здорово хотел попасть, но змей нырял на ветру, и он промахнулся. А по самолету бы не промазал, нет! И тут он услышал приближающееся гудение мотора. Самолет!
— Осветить государственные флаги! — скомандовал капитан.
Тотчас яркий луч прожектора выхватил из сумерек носовую и кормовую палубы и трюмные брезенты с нарисованными во всю ширину государственными флагами Советского Союза. Теперь летчик не мог ошибиться. Невидимый самолет приближался, рев мотора нарастал с каждым мгновением.
— Товарищ капитан, он пикирует! — крикнул Вася в сторону мостика.
Но капитан и вахтенные уже поняли это.
— Выключить прожектор, лево на борт!
Сверху на судно полились густые струи трассирующих пуль.
— Огонь, огонь! — крикнул капитан.
Все пять «эрликонов» и два «браунинга» застрочили в темноту по невидимому врагу. Трассирующие снаряды и пули разноцветными пунктирами помчались вдогонку самолету, сходясь и исчезая в ночи.
Павлик Драгула, выпустив все 60 снарядов из «улитки», оторвал свои плечи от дугообразных упоров пушки и прислонился к бортику гнезда. Правой рукой он поддерживал повисшую левую.
— Ушибся? — спросил его Вася. — Можно, я буду стрелять?
— Ранили меня… Смени магазин, Вася.
— Товарищ капитан, Драгулу ранило! — крикнул Вася.
— Драгулу ранило! Драгулу!.. — Этот крик повторился на палубе и в коридорах, и, прежде чем вахтенный матрос, посланный капитаном, добежал до кают-компании, где дежурили санитарка Аня Кириченко и судовой медик Роман Ошиток, они уже кинулись наверх.
Пуля пробила руку Павлика выше локтя. Аня и фельдшер наложили ему жгут и повели вниз. Вася перезарядил пушку, встал на место первого номера.
Но самолет больше не возвращался. Через четверть часа дали отбой тревоге, капитан пригласил командный состав на совещание к себе в каюту.
Механики и штурманы молчали, находясь под впечатлением только что случившегося.
— Как там Драгула? — спросил наконец капитан.
— Неважно, — сказал фельдшер. — Надо бы скорее в госпиталь — кость задета.
— В Акутане сдадим… — Капитан обратился к старшему механику: — Как думаете, Леонид Петрович, кто нас атаковал?
— Немцев здесь нет, — буркнул Вербицкий. — С Японией мы не воюем. Гадать, одним словом, трудно…
— Какой-нибудь японец возвращался на авианосец после бомбежки Алеутов и решил нас пугнуть… — предположил Понуренко.
— Ну что ж, гадать действительно трудно, — сказал капитан. — Будем, друзья, смотреть в лицо фактам. Вполне возможно, что нападение повторится. Сейчас всем, не дожидаясь утра, проверить готовность своих объектов, предупредить людей, чтобы не теряли бдительности. Выполняйте.
— Павлик, ты спишь?
— Нет… То есть да, засыпаю, иди отдыхай.
Он улыбнулся Ане одними глазами.
— Больно тебе, миленький? — Аня осторожно притронулась кончиками пальцев к толстой от шин и бинтов руке Павлика. Он покачал головой:
— Н-нет… Не очень. Как зуб, знаешь? А ты иди, слышь? Тебе рано вставать. Я-то теперь наваляюсь… Обидно, леший его побери, — сказал он через минуту. — Днем он от нас не ушел бы!..
— Или мы от него. — Аня поправила Павлику подушку и, быстро наклонившись, поцеловала его в сухие губы. — Лежи, герой, поправляйся, сейчас фельдшер придет.
— Что, уже время перевязки?
— Время не время, а он сказал, что ночевать будет в лазарете. Пойду. — Аня чмокнула Павлика в щеку и отвернулась. — Не скучай, миленький. Поправишься — в загс пойдем. — Она засмеялась. — Не раздумаешь?
— Эх, Анюта, как я тебя люблю! — сказал он тихо.
— Слава тебе господи, наконец-то осмелился! — скрывая смущение, Аня наклонилась и прикоснулась губами к горячему лбу Павлика. — Пора, мой миленький!
Аня вышла, и он закрыл глаза, прислушиваясь к толчкам боли, расходящейся от руки по всему телу. Корму парохода подбрасывало, корпус дрожал от вибрации винта, и боль в руке тоже дрожала, то нарастая, то чуть слабея, и это мерное чередование делало ее невыносимой.
«Вот не повезло! — думал он с тоской и злостью. — Ранен — и где? Не на фронте, не в сражении, а в самом далеком тылу. И врага не было видно, некому было всыпать сдачи!» С каким наслаждением он разрядил бы весь магазин «эрликона» в пузо этого бандита, черной тенью промелькнувшего над мачтами парохода! Но что зря махать кулаками, если драка закончилась, враг ушел невредимым, а ты сбит с ног и корчишься от боли?.. «Стоп, а что ты расхныкался? — сказал он себе. — Можно подумать, только ты один на земле получил ранение. Вовку чуть не в первом бою убили, — вспомнил он о брате. — А ты забыл, как искромсаны плечи, грудь Гаврилы Гвоздева? Наверное, было побольней. А батя?» Павлик вспомнил, как отец, придя с работы, подолгу растирал изуродованные осколками японской гранаты ноги, а однажды прямо с поля его увезли в больницу — открылась рана, неважно залеченная в партизанском госпитале. Отец никогда не жаловался, только, бывало, во сне постанывал и скрипел зубами, особенно перед непогодой. Павлик как-то привык к этому, ему и в голову не приходило, что батя может страдать от ран, полученных в незапамятные времена освобождения Приморья. Ведь прошло целых двадцать лет!
Вошел фельдшер Ошиток, неся перед собой подушки, одеяло и простыни.
— Здравия желаю, молодой человек! — весело поздоровался он и с женским проворством принялся застилать свободную койку. — От сего дня будем болеть вместе, не возражаете? Между прочим, удивительные дела творятся на нашем пароходе. Сейчас прохожу мимо незанятой каюты, там, на корме, и вдруг слышу престранные звуки… М-мда. — Фельдшер с размаху сел на койку и закачался на пружинах. У него было узкое, покрытое рябинками лицо, внушительной величины нос с высокой переносицей, над которой встречались щетинистые белесые брови, из глубоких глазниц на мир с постоянным изумлением глядели маленькие голубые глазки. Такие некрасивые и в то же время симпатичные лица бывают у комиков. — М-мда, кто бы это, думаю, там? Толкнулся в дверь — заперта. Каюсь, наклонился к скважине, а там плачет мужчина. Знаете кто?
— Илья Кравцов, наверное? — сказал Павлик.
— А откуда вам это известно? — спросил Ошиток, с изумлением уставясь на краснофлотца.
— Отчего же не знать. У меня и ключ от его карцера. — Павлик кивнул на сложенную форму. — Он опоздал из увольнения, получил взыскание.
— Странно, что я не в курсе, — пробормотал фельдшер.
Павлик не сдержал улыбки. Ошиток, несомненно, обладал совершенно исключительной способностью узнавать последним обо всех событиях, происходивших вокруг него на судне, словно жил он в особом мире, отделенном от остальных непроницаемой перегородкой. Может быть, причиной была застенчивость этого пятидесятилетнего холостяка, единственного человека команды, не занятого вахтами и регулярными работами. Он тайно страдал от вынужденного безделья, но сейчас, когда на пароходе появился раненый,