Старый лоцман слова перевел нам,
А из песни не выкинешь слов.
Белой птицей по розовым волнам
Парус в море все дальше несло.
Резвый ветер догнал плоскодонку,
И волна захлестнуть норовит…
Мы участливо смотрим вдогонку:
«Не чини ему, море, обид!»
В. ДробышевМОРСКИЕ ПРОСЕЛКИ
Мгновения, когда впервые увидишь созвездие Южного Креста, Магеллановы облака, снега Чимборасо, столбы дыма над вулканами Кито и Тихий океан, — это эпохи в нашей жизни.
Вторые сутки выбираемся из штормовых северных широт. Небо взлохмаченное. Обледеневшее судно продирается сквозь тугие холодные бугры. Его валяет с борта на борт, швыряет то вверх, то вниз. Мы словно находимся внутри ваньки-встаньки: то ляжем, то опять поднимемся. Качку ощущаешь всюду. Устроился в кресле — тебя швыряет вместе с ним, забрался на диван — не вздремнешь, то и дело подбрасывает. Тут уж не до сна! С непривычки мутит. Кто-то сочувствует:
— Проглотите лимон или пожуйте соленый огурец. Может, полегчает.
Я так и делаю. Съел пол-огурца, сосу лимон. Романтика!
Жилистая фигура капитана будто вросла в палубу. Запихнув руки в карманы овчины, кэп неотрывно наблюдает за морем. Стоит крепко, не сдвинется даже тогда, когда форштевень, развалив встречную волну, с протяжным стоном рушится в провал. Судно круто заваливается. Капитан принимает едва ли не горизонтальное положение, но с места не сходит, подошвы его словно привинчены. В следующую минуту траулер вылезает из воды, капитан обретает вертикальную стойку, доволен:
— Плавно встали на киль, хорошая у нашей посудины остойчивость.
С каждым днем океан меняется, делается покладистее, теплеет. Намерзшие ледяные пласты обтаивают, сваливаются с такелажа. На подветренных пятачках припекает. Матросы загомонили, копаются в рундуках, достают шорты, дымчатые очки. Сбросил овчину капитан, выбрался на крыло ходового мостика, греет старые кости.
По ночам в океане отражается небо северного полусвода. В окружении созвездий Девы, Гончих Псов и Волос Вероники лежат четыре крупные звезды. Если мысленно соединить их прямыми линиями, то получится нечто вроде серебряной серьги. Это созвездие Волопас. Изящной комбинацией ночных светил древние греки увековечили обычную профессию пастуха. Наши же современники, корабелы, в свою очередь назвали именем созвездия новый траулер. Слово «Волопас» выведено краской на его высоких бортах, спасательных кругах, даже на вымпеле, который узкой полоской вьется на кончике фокмачты.
Постепенно созвездие Волопас бледнеет, сжимается, делается неразличимей, а над форштевнем все шире распахивается южное небо. Оно совсем другое. И другие звезды — крупные, густые — поднимаются над горизонтом.
Мы в большом плавании. С океаном один на один. Кроме нас — никого. Небо сходится с водой. Мы тонем в голубом пространстве. Расстояния здесь столь великие, что даже мили не производят впечатления. Счет в океане ведется на градусы. Второй штурман так и говорит:
— Подошли к восьмой параллели, завтра пересечем третью, а там и до экватора рукой подать.
Поверхность океана на экваторе отполирована. Лишь время от времени стеклянную плоскость взламывает плавник акулы. Воздух прогрет чуть ли не до тридцати градусов. Температура забортной воды почти такая же. Ровно в полдень на судне устраивается праздник Нептуна, затем на кормовой палубе, между лебедкой и рыбными ящиками, расставляют сколоченные из досок столы, накрывают их парусиной. Угощение обильное: жареная и копченая рыба, овощи, фрукты, сухое вино. Уже и места распределены, можно браться за ножи и вилки.
Но что это? Небо вдруг быстро густеет, делается черным. В следующую минуту на палубу обрушивается ливень. Это даже не ливень. Плотная масса воды, не разделенная на струи, сваливается с неба. Под ее тяжестью промысловик оседает, кренится. Настает момент, когда представляется, что судно тонет, что оно погружается. И только огни святого Эльма[13], похожие на вспышки электросварки, рассыпанные на концах кормовых колонн, свидетельствуют о том, что мы остаемся на плаву. Траулер пыхтит, дрожит. Судно будто живое, словно напрягает мускулы, сбрасывает с себя сотни тонн воды. Клубящиеся громады то ли туч, то ли черного тумана, громоздящиеся над клотиком, прорезываются длинными молниями. Они медлительней тех, что доводилось наблюдать над сушей, словно бы задерживаются на секунду-две, и из-за отдаленности представляются совершенно беззвучными. Не доносится гром, нет даже признаков какого-либо звука! Бесшумная гроза, мертвые электрические линии. Это поразительно!
Ливень прекращается минут через десять. Взгляду открывается невеселая картина. Палуба опустошена. За бортом плавают перевернутые столы, куски жареной рыбы, винные бутылки.
— Морской царь потребовал дань! — шутят моряки.
А настроение кислое: вместо угощения пришлось глотать наспех приготовленную перловую кашу. Единственным человеком, сумевшим сохранить присутствие духа, был стармех. Его служба не дремала. Механики проявили смекалку, наполнили танки высококачественной водой — до самых горловин! «Дед» доволен:
— Вода будто из колодца. Полезно для здоровья!
Для тех, кто пересекает экватор, Южное полушарие раскрывается в виде поэтического антимира. Здесь все устроено наоборот. Месяц в ночном небе задрал рожки вверх, подует ветер северный — тепло, южный приносит прохладу. Солнце движется против часовой стрелки. Первый весенний месяц открывает осень, а исход мая знаменует начало зимы.
Свет в экваториальной части океана настолько пронзительный, его так много, что спрятаться от него не так уж просто. Перед тем как сесть за письменный стол, плотнее захлопываю дверь каюты, поднимаю филенку, привинчиваю на иллюминаторах металлические броняшки, спускаю жалюзи, сдвигаю шторки. А в каюте светло! Тогда пихаю в замочную скважину ветошь, шпаклюю щели. А от света хоть жмурься! Пытаюсь выяснить, каким же путем солнце проникает в наглухо закупоренное помещение? Обнаруживаю в верхнем углу вентиляционное отверстие. Решетка забрана, забита паутиной, но остается тонкая щелочка. Через нее, эту едва различимую ниточку, и продираются солнечные лучи, наполняя каюту ярким светом.
На мостик я обычно поднимаюсь, когда вахту несет второй штурман. Заступает на вахту он в полдень. Время с ним коротать интересно: на отвлеченные темы его не очень-то разговоришь, но стоит коснуться корабля, спросить про океан — и он готов рассказывать часами. Когда я поинтересовался, долго ли еще нам, плыть до района промысла, второй солидно поправил:
— Моряки так не говорят «плыть». Мы не плывем, а идем… — Второй штурман ко мне, новичку, относится снисходительно — салага, дескать! — и всячески просвещает в моряцком деле, растолковывает азы морской науки.
Солнце между тем зависает над клотиком. Над палубой то и дело порхают летающие рыбки. Они похожи на раскрашенные камни. Словно мальчуган набрал пригоршню камней, швырнул их по поверхности океана, и они, касаясь поверхности, брызжут, рассыпаются и снова летят над водой. Нет слов, хороши собой летающие рыбки!
Под стать им и их грациозный враг: золотая макрель. В воде ясно просматриваются их точеные, отливающие золотом тела. Двумя-тремя стремительными прыжками макрель настигает замешкавшуюся рыбку… Можно подолгу наблюдать за охотой макрели, ее повадками, свадебными играми. Происходит это так. Два самца сопровождают избранницу на расстоянии, отвечающем нормам приличия. Затем, будто сорвавшись с привязи, с большой скоростью устремляются по кругу, сталкиваются крутыми, крепкими лбами. Самка, естественно, отдает предпочтение победителю, и брачная пара, сверкнув узкими полосками тел, истаивает в теплых глубинах океана.
Любопытны и прилипалы. У них примечательная голова. Она сплющена, но не с боков, как, к примеру, у карася, а по вертикали. Будто рыбе наступили на голову. Причем наступили новой галошей, отчего на затылке отпечатались рубцы. Черный плоский затылок при прикосновении к нему оживает, на нем вертикально поднимается ряд тонких пластин, с помощью которых рыба присасывается, прилипает к предмету: будь то сапог, рука человека или доска. Живет прилипала в соседстве с акулой, питается остатками пиршества с ее стола. Когда же хищница перемещается в другой район, рыба не теряет драгоценных секунд, тотчас переворачивается, прилипает к акульему боку и лихо, точно всадник, мчится на ней.
Штурман отрывается от своих дел, приглашает меня на крыло мостика, широко ведет рукой:
— Взгляните, какой воздух! Не то что в тропиках. Там парилка, духота, туман. А здесь воздух прозрачный, горизонт отчетливый. — И менторски косится в мою сторону: — Резкий горизонт — очень важно для безопасности мореплавания.
Воздух здесь и впрямь необычайно чист, днем он сильно прогревается, приобретает редкостные оптические свойства, сродни тем, какими наделены изогнутые зеркала. Однажды, дело было ближе к вечеру, когда западная часть океана еще была лимонно-желтой, а восточная уже загустела темнотой, вдруг прямо перед «Волопасом» на быстро темнеющем небосводе вознесся сотнями этажей небоскреб. Форштевень нашего траулера был направлен в его цокольную часть — мы шли на таран. И вот когда до небоскреба осталось три-четыре кабельтова, исполинское сооружение начало сжиматься, этажи его быстро рассыпаться. Мы приближаемся к «небоскребу» вплотную и… на его месте обнаруживаем пустой бочонок, оброненный, видимо, каким-то судном. Любопытно, что все, кто находился в эти минуты на мостике, не заметили «небоскреба». Оказалось, что его может наблюдать лишь тот, кто в тот или иной момент находится в строго заданной точке. Небольшое отклонение, даже поворот головы — и вы лишаетесь возможности быть свидетелем редкой картины.