Последней в судовой роли значится должность машиниста мучной установки. «Утилем» работает Феликс Георгиев. Тот самый, хозяин Анджелы. Лицо желтое, глаза неспокойные, острые, колючие. Прежде работал парикмахером: брил, стриг, пудрил, одеколонил. В море пошел, как он сам утверждает, не за романтикой, а заколачивать копейку. Сразу встал у варильных котлов — охотников на эту должность не очень-то найдешь. У котлов нестерпимая жара, острый запах. Зато хорошо платят, вроде как за вредность. С собой Георгиев прихватил целый парикмахерский набор: ножницы, зеркало, машинку, бритвы, пинцеты. Стрижет, бреет, берет с моряков по собственной таксе: подстриг под нулевку — 20 копеек. Молодежная прическа — 35 копеек. Скобка — гони все пятьдесят копеек. Дорого? Ничуть. Ведь нарастает морской коэффициент, надбавка за удаленность от берега.
Взял на себя Георгиев и обязанности артельного. Хлопотная должность, но зато прибыльная, лишняя копейка в кармане будет. Георгиев вымотался, спать ему некогда, щеки ввалились, чадит от него вареной рыбой, глаза лихорадочные, есть в них что-то скрытое, запрятанное от людей.
В экипаже отношение к нему прохладное, Георгиев не вписывается в коллектив. Моряки отпускают в его адрес: жила! И всячески сторонятся «утиля». Феликса это ничуть не смущает: звенела бы деньга в кармане.
Ночи в субтропиках душные. Облегчения не приносит даже кондиционер. В каюте — словно в парной. Воздух напитан влагой, простыни липнут к телу, попробуй-ка тут уснуть. Поэтому читаю книгу, в которой описаны морские происшествия. Страницы полны драматических событий. Особо впечатляет глава о пожарах и предупреждающий вывод: пожар — страшная стихия, в открытом море огонь чаще всего приводит к гибели судно. И следуют факты, печальная статистика. Дочитав главу, выхожу из каюты, чтобы освежиться морской водой, открываю рожок, но в струю влезть не успеваю. Инстинктивно бросаюсь в сторону: из шланга хлещет огонь!
Вначале в голове мелькнуло: «Галлюцинация! Начитался о пожарах, вот и мерещится!»
Огненная струя между тем с громким шипением растекается по палубе, горящие брызги ударяют в переборку, расплавленная масса перехлестывает через комингсы. Каждое мгновение может произойти непоправимое. Инстинктивно хватаю с пожарного щита что попадается под руку — кажется, это багор, — разбиваю им стекло пожарного сигнала, что есть силы давлю на кнопку. Тишину тотчас взламывает сирена. Судно сотрясается от топота сапог. Кто-то ищет запасные шланги, другие пытаются включить электронасос, третьи отдирают от гнезд огнетушители. Все что-то делают, но, видимо, не то, что надо.
Огонь между тем нарастает, судно вот-вот вспыхнет, превратится в факел. Сквозь мечущиеся фигуры различаю крупную фигуру капитана, слышу его громовой голос:
— Прекратить спектакль! — Он повернул вентиль, огненная жидкость иссякла. Тут же выяснилось, что я принял за огонь светящуюся от микроорганизмов морскую воду. Кэп, кажется, готов меня растерзать. Матросы же, напротив, вроде бы сочувствуют, незлобиво подтрунивают надо мной — и это несмотря на то, что я сорвал их с вахты, лишил отдыха.
Вскоре про мою «пожарную тревогу» забыли. Выручил старпом. Он в годах, моряк опытный — не чета мне, а попал в такую же смешную и нелепую историю. Утром, когда кончилась его вахта, он поднял команду по тревоге: «Человек за бортом!» Матросы спустили на воду катер, запустили двигатель, но при их приближении утопающие… нырнули в пучину. Это были дюгони, редкие морские животные. Их самки, плывя на спине, прижимают детенышей ластами. Издали дюгоней легко принять за плывущих людей. Это-то обстоятельство и ввело в заблуждение нашего старпома, который оконфузился перед всем экипажем. Капитан вставил ему фитиль[17], я же испытывал к нему глубокое чувство признательности. Ведь, что ни говори, на фоне старпомовской промашки моя казалась сущим пустяком.
«Волопас» смещается южнее. Внимание привлекают темные плоские предметы, покачивающиеся на зыби. Это — мертвые киты. Через застывшие лоснящиеся туши перекатываются волны. Мы теряемся в догадках. Одни считают, что киты погибли в шторм, по мнению других, животных раздавили антарктические льды, их отнесло в эти широты. Драму китов разгадали механики. Когда они взяли пробу забортной воды, то обнаружили в ней вязкую замазученную пленку: она-то и убила китов. Засасываемая вместе с водой, пленка забила дыхательные пути, оказалась причиной их долгой мучительной смерти. Позднее мы узнали, что неподалеку потерпел аварию греческий танкер. Топливо, вылившееся из танков, затянуло большую водную площадь, неся смерть всему живому.
Гибель исполинов необычайно подействовала на капитана. Он сделался резким, в глазах появился недобрый огонек. Кэп зачастил в машину, тщательно проверял вахтенные журналы механиков, поднимался на ходовое крыло, рассматривал что-то за бортом. Потом вызвал старшего механика. Неизвестно, о чем и как они толковали, но когда «дед» вышел от капитана, лицо его было цвета старой парусины. Через полчаса Вся машинная команда, включая токаря и слесаря, авралила. Производить профилактику сепараторов — дело хлопотное. Они так «упрятаны», что добраться к ним не просто. Механики не вылезали из машины на протяжении всей ночи, перепачкались соляром, израсходовали два тюка ветоши. «Дед» похудел, скулы заострились, но, кажется, доволен: сепараторы налажены, вода за борт уходит зеркальная. Китам раздолье.
Капитан еще долго оставался не в духе, до тех пор пока вахтенный не доложил, что на траверзе замечена группа живых китов. Стадо косаток, явно насытившись, развлекалось играми. Животные принимали вертикальную стойку, раскрывали пасти, переворачивались головами вниз, баламутили море. Шум и плеск при этом стоял невообразимый. Иногда, словно по команде, косатки разом исчезали. Проходила минута, другая… Поверхность океана выравнивалась, ничто не напоминало о том, что в этом месте недавно бушевали гиганты. Но вот океан снова приходил в движение, покрывался живыми холмами, киты снова были здесь, опять устраивали игрище.
Капитан долго наблюдал за резвящимся стадом.
— Ишь расходились! Ну, и силища! Вот это чу-у-ушшки-и…
Капитана можно понять. Радуется, что океан «живой», что плавают в нем «чу-у-шки». Когда же вахтенные обнаружили подлинного исполина — синего кита, кэп и вовсе потерял голову: приказал выбрать трал, направил судно в его сторону. Полдня мы крутились вокруг гиганта. Распластавшись всей тушей на воде, кит выбрасывал высоко в воздух струи фонтанов.
Синий кит еще недавно был одним из первых кандидатов для занесения в Красную книгу. В конце тридцатых годов численность синих китов в Антарктике упала до сорока тысяч, в начале пятидесятых годов — до десяти тысяч, в 1962 году — до тысячи. Прогресс промысловой техники, индустриализация китобойных флотилий привели к массовому истреблению животных. В 1965 году страны заключили соглашение, запрещающее охоту на синих китов. Морские исполины были спасены.
В китовой истории существует немало любопытных страниц. Так, в Японском море, например, расположен небольшой остров Сэйкай-то. Остров сам по себе непримечательный. Но есть у него одна редкая особенность: на Сэйкай-то расположено не совсем обычное захоронение — кладбище китов. Оно сооружено на средства японских рыбаков и китобоев, которых бесконечно трогала материнская нежность и любовь, проявляемые самками китов к своим детенышам.
По сложившейся традиции, при погребении детенышей, извлеченных из чрева убитых животных, китобои приносили богатые жертвы, а монахи исполняли религиозные гимны так серьезно и с таким чувством, как если бы они погребали людей. Служители храма аккуратно вели реестр, куда заносили каждого погибшего китенка, при этом нарекали его буддийским именем, регистрировали точную дату гибели.
…Наш финвал чувствовал себя свободно, словно знал, что людские законы оградили его от неприятностей. Но вот в какой-то момент, подчиняясь инстинкту, он неожиданно пришел в движение. Его мощный хвост, разделенный на две горизонтальные лопасти, ударил по воде. Кит сделал рывок, другой, посылая тяжелое тело вперед мощными ударами хвоста. Двадцатиметровый финвал с легкостью тунца уходил от нас. Капитан погнался было за ним, врубил полный ход. Но куда там! Делая по 12—14 узлов, мы быстро отстали. Синий кит развил скорость 25 узлов — полсотни верст! Огромное животное разваливало океан надвое, водяные валы расходились, словно огромные усы.
Беда одна не ходит. Сначала был пролов, то есть не было в трале рыбы. Только вышли из пролова, как судно рвануло с такой силой, что оно едва не встало «на дыбы»: сеть зацепилась за подводную скалу. Ваера при этом срезало словно бритвой. На барабанах лебедки, обнажив стальные нити, провисли обрывки тросов. Сложное траловое хозяйство осталось на дне.
Настроение — хуже некуда. Лица унылые.
Многое сейчас зависит от майора, его матросов. Добытчики стараются: вооружившись тралмейстерскими свайками, латают ваера, расщепляют концы тросов, сращивают их.
А капитан стоит на мостике. Капитан ищет рыбу. Сейчас он похож на разгоряченного погоней охотника, вперивается глазами в майора, рычит:
— Готов ли трал?
Его можно понять. Приборы наконец засекают рыбу. Экран буквально вспухает от зеленых вспышек. Под днищем ходят рыбьи стада!
— Скоро ли сработаете трал?
Ваер наконец смонтирован. Тросы, сшитые из отдельных кусков, в утолщениях и узлах дрожат от напряжения. Выдержат ли?
— Отдать со стопора!
Тросы выдержали!
Настали горячие будни. Работа идет по-черному. Подвахты сменились авралами. Минутные передышки не снимают усталости, только забрался под одеяло — уже тормошат, лицо под кран, наспех перекусил и снова к слипу, на рыбофабрику, в трюм.
Если машину называют сердцем корабля, то лебедка — его главный мускул. Ведь это она выбирает огромное траловое хозяйство. Когда работает лебедка, судно сотрясается и раскачивается. Парни из машинного отделения стараются вовсю: не подвел бы «главный мускул»! Сам «дед» несет круглосуточную вахту у лебедки. Склонив чубастую голову, чутко вслушивается — так, наверное, прослушивает врач больного: нет ли посторонних звуков, стуков, хрипов. В непродолжительных паузах, когда рыбу ссыпают в бункера, старший механик вместе со своими парнями буквально прощупывает лебедку, обласкивает ее.