Вася пришел на «Зею» в Николаевске-на-Амуре. Худой, нескладный, в старом отцовском ватнике и кирзовых сапогах, которыми он то и дело цеплялся за рамы и скобы на палубе, был он беспомощной мишенью для любителей «морских подначек», тем более что, отдавая направление из отдела кадров вахтенному штурману, в ответ на вопрос, долго ли он собирается проплавать, простодушно ответил, что всю жизнь и что мечтает стать капитаном. Разговор случайно подслушал матрос Серега Петькин и немедленно распространил сообщение, что отныне на судне будет два капитана — один на мостике, другой — в рабочей команде. Пока шли из Николаевска до Владивостока, успели Васю сгонять и «на клотик за чаем», и на камбуз за «жареными контрфорсами», точил он напильником огромные чугунные лапы у трехтонного запасного якоря, а когда укачался, то попробовал ила, разведенного на морской воде. Особенно усердно преподавал Васе «моряцкую науку» Серега Петькин: того хлебом не корми, лишь бы «оторвать козу» для потехи почтенной публики. Пробовали другой раз усовестить Серегу, даже боцман вмешивался, но тот лишь отмахивался.
— Ништяк, парнишка не в обиде. Капитану все положено знать назубок!
Вася и вправду не обижался; еще со школы усвоил, что надувать губы в таких случаях бесполезно, даже вредно, лучше уж глядеть во все глаза, слушать во все уши и «держать хвост морковкой», как говаривал все тот же Серега.
Нашелся, однако, человек, который молчал, молчал, а потом одним разом отрубил все подначки. Случилось это после швартовки во Владивостоке. Пока матросы убирали на корме концы, Серега Петькин, скорчив уморительную гримасу, уперся плечом в чугунный кнехт и сдавленным от натуги голосом позвал Васю:
— Эй, капитан, помоги сдвинуть.
— Зачем? — спросил настороженно Вася.
— Быстрей! — просипел красный от натуги Серега. — Не видишь: под углом стоит.
Вася безропотно приладился рядом с Серегой и что было силы стал «подвигать» намертво прикрепленные тумбы под хохот матросов. Тогда-то Илья Кравцов подошел к Петькину и похлопал его по плечу:
— Ладно, хватит. Некрасиво.
— Будущему кэпу — зачтется! — хихикнул Серега, распрямляясь.
Ни слова не говоря, Вася стал складывать в бухту разбросанный по палубе мокрый пеньковый конец. Было, конечно, обидно, но что сделаешь, если попался на таком пустяке?
А Илья в это время очень спокойно сказал Петькину кое-какие любопытные слова.
— Хохмач ты, Серега, ценный, но не пора ли и отстать от человека? Не так уж много мы и сами с тобой сечем, чтобы приставать со своей наукой. — Он так и сказал «мы», хотя всем было ясно, кого он имеет в виду.
— Что мне положено по морскому делу, то я секу, — обиделся Петькин.
— Так уж и все?
— Да с меня хватит, как-нибудь восьмой год на морях, не то что некоторые студенты. — Тут Серега, ясно, целил в Илью, который пришел плавать, бросив техникум. Илья, однако, не поддался на провокацию и продолжал все так же спокойно:
— Ну ладно, тогда какое самое глубокое место в океане?
— Да, наверное, километров… пятьдесят, — неуверенно оглянулся на остальных Серега.
— Не пятьдесят, а одиннадцать. А скажи: вода там, на глубине, крепко сжата?
Ну, уж на эту-то тему не раз были разговоры у матросов. Крепко не крепко, говорили парни, а пароход до дна не дойдет, так и будет плавать между дном и верхом, если на большой глубине потопят. А человек — полегче, он и подавно. Петькин ухмыльнулся:
— А ты что, Кравцов, нам тут экзамен устроил? Мол, народ серый, не петрит, я их по-профессорски разделаю?
— Да нет, я так, к слову, просто хотел сказать, что все мы не так уж много знаем. Вода, к примеру, имеет свойство не сжиматься, и какой бы ни была глубина, она все той же плотности. Так что можешь нырять — ударишься о самое дно. Вот так, Сергей Поликарпыч. Если хочешь, дам тебе книгу, там про это есть.
— Дык это… — Серега замялся и поскреб ногтем в густой шевелюре, — я тоже грю, мол, это… учить надо, если что…
С того раза ни он, ни другие уже не разыгрывали Васю, тем более что работал он безотказно, а таких моряки любят. Ну, а Илья с его спокойным, уступчивым, хотя и немного замкнутым характером стал для Васи главным авторитетом на пароходе.
…Убрав каюту, Вася оделся, обул «давы» — тяжелые американские ботинки из красной кожи на толстенной подошве со стальными подковами. Цокая подковами, он вышел на палубу и зажмурился от солнца.
Пароход стоял у деревянного причала американского порта Ванкувер на реке Колумбия. На палубе грохотали паровые лебедки, с причала в трюм, подхваченные гаками, плыли деревянные парашюты с мешками муки. В третий трюм грузили бочки с ацетоном, а на причале ожидали своей очереди большие ящики с разобранными «студебеккерами» — грузовыми автомобилями. Их должны были поставить на палубу, когда закроют трюмы.
Докеры, в большинстве своем пожилые, грузные мужчины в комбинезонах, кожанках и касках, работали, почти не разговаривая. Только один толстяк-лебедчик, увидев Васю, махнул ему рукой:
— Хелло, хэнсом! Стра-сту-сте!
— Здравствуйте, Билл! — весело ответил Вася.
Толстяка Билла знали все на «Зее». С первого дня погрузки он пытался говорить по-русски и каждую свободную минуту осаждал матросов, записывая в свой блокнотик новые слова. Правда, дело с учебой подвигалось у Билла туго — он никак не мог одолеть самые простые русские звуки. Вместо «хлеб» говорил «клэб», вместо «Вася» — «Вас-сиа», а уж слова «здравствуй» или «до свидания» он брал только с разгона…
Васю толстяк любил. Однажды в обеденный перерыв Билл принялся чудить, встал на четвереньки и, посадив Васю на плечи, прокатил его по палубе вокруг трюма. Вот было смеху!
Докеры работали ловко: ящики или мешки в трюме они укладывали так, что потом между ними иголки не просунешь. И ни одного разбитого места! А уложить груз — дело непростое. Перед тем как пойти на «Зее» в Америку, Вася работал на перегрузке «Либерти» на баре Амурского лимана и видел, как летели щепки от этих ящиков.
Конечно, надо учесть, что условия там, на баре, не те, что в порту. Да и питание было — не дай бог. Еще неизвестно, как стали бы американцы ворочать эти ящики и мешки после жидкой «затирухи», но все же народ они неплохой, что там говорить.
Вася взбежал по трапу на среднюю надстройку. В столовой на столе красовался торт. Кочегары, матросы и машинисты пили какао, но торт не трогали. Как только Вася вошел, раздался дружный рев из дюжины крепких глоток.
— Ымммныннику — ур-ра!
— Где ты бродишь, салага, у меня желудок раскалился докрасна!
— Бегите за Аней, пусть делит!
Среди голосов выделялся бас кочегара Молчанова. Он сидел за завтраком в одной майке. Узкие покатые плечи и длинные мускулистые руки делали его похожим на гориллу. Двумя октавами выше вторил ему Серега Петькин. Молча улыбаясь, наблюдал за ними румяный крепыш Павлик Драгула, краснофлотец из военной команды. Пока растерявшийся Вася выбирал свободное место, кто-то сбегал за пекарихой Аней Кириенко. Она вошла быстрым шагом — свежая, черноглазая, и, недолго думая, чмокнула Васю в щеку.
— Поздравляю, Василек!
Вася покраснел, а в столовой зашумели:
— Анечка, и меня!
Не обращая на шум никакого внимания, Аня быстро разрезала торт на равные куски, один из них положила на тарелку перед Васей и, потрепав мимоходом за волосы Павлика, убежала на камбуз. Красный как мак Павлик сказал Васе:
— Можно подумать, я тоже именинник.
В столовую вошел сухощавый пожилой человек — старший механик судна Вербицкий.
— Ну, кого тут красавицы целуют? — грозно спросил он привставшего при его приближении Васю. — Да садись, садись, прими и мои поздравления от имени комсостава. Работай так же старательно, будешь моряком. Торт хорош?
— Знаете, я его в первый раз в жизни ем, — признался Вася. — Дома-то у нас с самого начала войны… не очень… Сестренка у меня есть, Нинка, с сорокового года рождения, так она еще и конфет не видела.
— Переживем, победим фрицев — все будет, — сказал Вербицкий, беря и себе кусок торта. Он частенько завтракал не в кают-компании, а в столовой команды, откуда можно было сразу после завтрака спуститься в машину.
— Теперь тебе четырнадцать, пора вступать в комсомол, — сказал Павлик. — Подавай заявление, рассмотрим.
— Молодец, секретарь, бери его на гарпун, — вставил Илья.
— Кстати, и тебе давным-давно пора, — заметил Павлик. — Даже странно, что молодой парень — и не в комсомоле. С уставом, что ли, не согласен?
— А если я еще не созрел? — улыбнулся Илья.
— Ты у нас зеленый! — вставил Серега Петькин. — Небось дай тебе тачку — кверху дном будешь катать, чтоб не насыпали.
Илья смиренно вздохнул.
— Ребята, ну дайте мне пожить своим умом, я же в ваши дела не лезу! Вася, пойдем, друг, покурим.
Они поднялись на спардек. Прихрамывая, Илья подошел к леерам, распечатал пачку сигарет «Вингз» и протянул Васе. Оба задымили. Внизу плескалась о борт мутная Колумбия. По воде плыли клочья упаковочной соломы, полузатонувшие гнилые бревна, осклизлые синие доски, щепки, желтая пена. На противоположном берегу на несколько километров вверх и вниз растянулись верфи судостроительной компании Кайзера. В это утро оттуда доносились звуки оркестра — на воду спускали расцвеченный флагами очередной пароход «Либерти».
— Хорошо здесь, спокойно, как будто и войны нет, — раздумчиво протянул Вася. — Знать бы, где сейчас батя. Сапер — самая опасная специальность. Мосты, переправы, минные поля. Только бы его не убили… Илья, а твой отец — тоже на фронте?
— Нет его, — сказал Илья, затягиваясь густым дымом сигареты.
— Немцы? — спросил Вася.
Илья швырнул окурок, помолчал, отвернувшись. Вася видел только, как ходили желваки под выбритой досиня щекой. Потом Илья привычным движением снял свои очки с толстенными линзами, стал протирать их.
— Я не люблю, когда кто-то учит меня, как жить. Кому какое дело — вступил я в комсомол, или в профсоюз, или куда еще там надо? Ты хочешь — пожалуйста, не мешаю… Эх, надоело все! Если бы не проклятые очки и эта нога, убежал бы на фронт.