Пыхтя и погромыхивая на стыках рельсов, к станции подходил поезд. Он появился неожиданно, без обычного гудка. Навстречу ему бросились комендант и дежурный по станции, запрыгнули на ходу в штабной вагон. Когда паровоз, дав контрпар, завизжал колесами, из штабного вагона выскочил офицер и побежал вдоль состава, крича то по-русски, то по-болгарски:
— Из вагонов не выходить! Не выходить!
Михаил, ожидавший на перроне, направился к штабному вагону и невольно остановился удивленный.
Обычно на станциях из воинского поезда доносится гомон, солдаты высовываются, вертят головами, разглядывая новые места. Сейчас в дверных проемах вагонов, плотно сгрудившись, слившись в единую массу, молча стояли солдаты в черных и темно-зеленых двубортных мундирах с красными погонами и крестами на шапках вместо кокард. Они тяжело, прерывисто дышали и смотрели в одном направлении. Их глаза так ярко блестели, что Михаил невольно подумал: «Набеги сейчас туча, а глаза этих людей будут светиться, как елочные свечки». Это были не просто солдаты, которым в новом месте все в диковинку, а болгарские ополченцы-добровольцы. Они смотрели на синеющие далеко-далеко за крышами домов, за ширью Дуная холмы родины. Некоторые из молодых ополченцев, родившиеся на чужбине в семье беженцев, видели отчизну впервые.
Из штабного вагона в сопровождении офицера вышел невысокий полный седеющий генерал-майор Столетов[28], глубоко вздохнул, потирая руки, и с любопытством уставился на Михаила. Тот доложил:
— Ваше превосходительство, гвардейского Балтийского экипажа лейтенант Никонов. Разрешите обратиться по служебному вопросу?
— Вот как? — рассмеялся генерал. — А я думал, что передо мной молодой Николай Чернышевский, почему-то одетый в морскую форму.
Никонов оторопел:
— Простите, ваше превосходительство, но я не понял вашего намека.
— Никакого намека и нет, лейтенант. Вы действительно очень похожи на молодого Николая Гавриловича, с коим я познакомился, когда он был учителем словесности во Втором кадетском корпусе, а позже вместе с полковником Аничковым редактировал «Военный сборник». Тот же тип лица, прическа и даже очки.
— К сожалению, ваше превосходительство, я всего только младший флотский офицер. Вот мои документы.
Генерал взял бумаги и, не глядя, передал их подполковнику-штабисту, продолжив:
— Да-да, это у меня невольно вырвалось. — Столетов был в приподнятом настроении. — Итак, лейтенант, ежели вы прибыли доложить, что переправа через Дунай готова, то я ею не смогу воспользоваться. Во-первых, потому, что мы еще не сформированы, а во-вторых, мы нужнее не на Дунае, а за Дунаем, на Балканах и за Балканами. Понятно? — Генерал перешел на более серьезный тон. — Я достаточно наслышан о том, какие броненосные силы неприятеля противостоят нам на Дунае и Черном море, угрожая нашему левому флангу и переправам, и, откровенно говоря, считаю сумасбродством применять против мониторов прогулочные катера с пиками на носах, на которые насажены бочонки с динамитом.
— А что прикажете делать, ваше превосходительство?
— Я верю в береговую артиллерию и минные заграждения.
— Безусловно. Еще в Крымскую войну у нас на Балтике эскадра союзников в семьдесят боевых паровых кораблей, несмотря на хвастливые заверения адмиралов, позавтракав в Кронштадте, отобедать в Петербурге, беспомощно топталась напротив Красной Горки. А когда сунулась поближе, то в одночасье потеряла на минах корабли «Мерлин», «Файрфляй», «Бульдог» и «Вельчур»…
Генерал снисходительно улыбнулся, потрепав Никонова за рукав.
— Для вас, лейтенант, это уже история из учебников. А я в ваши годы получил за Севастополь солдатский Георгиевский крест и знал, что тогда здесь на Дунае успешно применял мины штабс-капитан Боресков[29].
— Полковник Боресков и сейчас заведует всей минной частью Дунайской армии.
— О, это отлично!
— А мины, или, как их прозвали турки, «шайтан-бабы», мы уже ставим и скоро отсечем черноморскую эскадру неприятеля от Дуная, — продолжил лейтенант. — Что же касается береговой артиллерии, то она пока что слаба. Каждое утро броненосные корветы «Люфти-Джелиль» или «Хивзи-Рахман» приходят снизу и спокойно лупят по нашим позициям. Снаряды наших полевых пушек для мониторов, что слону дробинки. Тяжелых орудий еще не подвезли. Вот и сегодня «Люфти-Джелиль», обстреляв побережье от Барбоша до Браилова, скрылся в Мачинском рукаве. Убедятся наши, что ушел далеко — пропустят вас через мост. После Браилова железная дорога круто уходит от берега.
Столетов нахмурился, вздохнул и спросил:
— Так чем вам могу быть полезен, лейтенант?
Никонов щелкнул каблуками.
— Прошу прощения у господ офицеров, но я бы хотел поговорить наедине.
— Пожалуйста. — Генерал повернулся к офицерам и сказал со смехом: — Господа, когда поезд тронется, не забудьте взять меня. — И, заложив руки за спину, пошел вдоль вагонов, наклонив голову.
Никонов начал:
— Я формирую отряд пловцов-охотников для разведки и набегов на неприятельский берег. Для этого мною приобретены каучуковые плавательные английские костюмы системы Бойтона…
— За свой счет, конечно?
— Макаровскую идею применения минных катеров поддержали несколько адмиралов, а мне бы от казны и полушки до второго пришествия не выпросить, — ответил лейтенант и продолжил: — Основу отряда составляют наши матросы, но они не знают Дуная и не понимают турецкого. Я ищу тех, кто знаком с побережьем и может говорить по-турецки. Нашел двух греков, знающих устье Дуная, двух румын или валахов, здешних рыбаков, а вас прошу дать мне несколько болгар, знающих правобережье, турецкий язык и, конечно, умеющих плавать. Всего несколько человек, ваше превосходительство, надежных ребят.
— Та-ак, — протянул Столетов и усмехнулся. — Я неплохо владею болгарским и турецким, плаваю, но не возьмете — староват. Это во-первых, а во-вторых, господин лейтенант, кто это вам дозволил принимать на русскую военную службу иностранных подданных? Вы знаете, чего нам стоило добиться высочайшего разрешения создать Болгарское ополчение и то с такими ограничениями, что оно получилось в несколько раз меньше ожидаемого?
Уловив иронические искорки в генеральском взгляде и доброжелательные нотки в голосе, Никонов ответил:
— Простите, ваше превосходительство. Я подбираю для своего отряда вольнорабочих из местного населения.
— У вас на это есть штат и кредиты?
— Ничего у меня нет.
— Тогда позвольте полюбопытствовать, чем и как вы будете кормить отряд и вольнорабочих? Я уверен, что с переходом румынской границы и заключением штабом армии контракта с товариществом «Грегер и К°» на поставку провианта и фуража, да не на подрядных, а на комиссионных началах, нам придется потуже затянуть пояса.
Никонов усмехнулся:
— Уже начали затягивать. Недавно нам на катера прислали сто пудов прессованного сена, к тому же совершенно сопревшего внутри. Но наши лошадиные силы уголь предпочитают, а его, наверное, загнали в какой-нибудь кавалерийский полк.
— Этого и следовало ожидать, — мрачно вздохнул Столетов, а Никонов продолжил:
— О нас прошу не беспокоиться, ибо у турок снабжение хорошее. Могу предложить английские морские сухари двойного печения — бисквиты, французские консервы, шоколад, прессованные фрукты, халву, кофе, орехи, табак… Намедни мои «мокрые черти» из-под Мачина ночью барку с часовым угнали. Оказалась маркитантская, купеческая, а на ней не часовой, а старик сторож с кремневой фузеей. Барка и провиант пригодились, а турка в плен не сдашь, он не военный. Прогоняли — не уходит. У румын с голоду без работы помрет, назад вернется — хозяин за барку забьет насмерть. Вот и приставил этого старика, Трофеича, как прозвали его ребята, к коку на камбуз.
Возле одного вагона лихо застыл во фрунт матрос гвардейского экипажа и чуть заметно подмигнул лейтенанту.
— Ваш? — небрежно козырнув, спросил генерал.
— Мой, — ответил Никонов. — Разрешите, я спрошу его? Чего тебе, Лопатин?
— Так что дозвольте доложить, ваш-скородь, — гаркнул матрос. — Нашел пятерых, знают Дунай, как свои пальцы, по-русски понимают и по-турецки балакают…
Генерал всем корпусом повернулся к Никонову:
— Что сие значит, лейтенант? Пока вы мне здесь зубы заговаривали, ваш матрос шнырял по моим вагонам!
— Никак нет, ваш-прев-ство! — снова гаркнул матрос.
— Земляков искал, — фыркнул Столетов.
— Никак нет, ваш-прев-ство, про страну Болгарию расспрашивал.
Покрутив головой, генерал обернулся, поманил подполковника и повернулся к матросу:
— Ну-ка, позови своих знакомых.
Тотчас перед генералом предстало пятеро — двое в ополченческой форме, трое в рваной одежде. Один из них был здоровенный, по всему виду — бурлак или грузчик.
Столетов кивнул на троих в рванье:
— Этих и им подобных берите сколько угодно. Они приблудные. Нам разрешено принимать в ополчение только по рекомендациям консулов или состоятельных граждан. Но когда поезд тронулся из Кишинева, те, кого не приняли, стали прыгать на ходу в вагоны. Сколько их набилось, не знаю. Но раз война началась, как-нибудь под шумок оформим. А эти, — Столетов кивнул на двух ополченцев, — зачислены в списки и отданы приказом.
— Николай Григорьевич, — вставил подполковник. — Они добровольцы, присяги еще не приняли. Могут проситься в другую часть.
Генерал буркнул:
— С вашей добротой, Константин Иванович, я и половины в Плоешти не довезу.
— Прошу вас, ваше превосходительство, — вставил Никонов. — От имени всего флота прошу. Вы еще наберете, а мне же действовать надо сейчас!
— Ладно уж, оформляйте обоих, — отмахнулся Столетов.
— Значит, всего четверо, — произнес лейтенант и сказал высокому болгарину: — А ты, братец, не годишься — велик.
Болгарин растерянно захлопал глазами, не понимая, почему такое доброе русское и болгарское слово «велик» стало для этого офицера плохим. Мешая русские и болгарские слова, он стал убеждать, что десятки раз прошел по Дунаю от Вены до Сулина и обратно. Никонов развел руками: