А в это время матросы флотилии, солдаты Ряжского и Рязанского полков спустили на воду понтоны, шлюпки, рыбачьи лодки, бревна — все, что могло держаться на воде, и переправлялись от Галаца через Дунай. Они легко сбили береговые заслоны и бросились на штурм вражеских позиций на Буджакском полуострове, преодолев еще не освободившуюся от половодья пойму Дуная.
Засевшие в укреплениях турки недостатка в патронах не испытывали и вели из трехъярусных окопов густой огонь. Здесь-то и сказались результаты военных реформ военного министра Милютина. Молодые офицеры развернули свои подразделения в цепи и пошли на штурм перебежками, чего турки никак не ожидали.
Но дальше случилось непонятное. Командир Нижнедунайского отряда генерал Циммерман остановил наступление. В разведку были посланы конные дозоры и катера.
На Дунае стоял туман. Идти «Ксении» возле берега было опасно: легко напороться на вражескую батарею или получить ружейный залп в упор. Никонов попросил Шестакова высадить его с тремя разведчиками на берег. Они пройдут сушей и выберутся к нашим пехотным частям, а катер пусть идет дальше, пока не встретит турок.
От Дуная туман расплылся на всю окрестность. Надеясь, что по мере удаления от берега туман станет реже, Никонов повел разведчиков в глубь полуострова. В тумане деревья и кусты принимали самые неожиданные очертания. В рассеянном мутном свете лица разведчиков казались рыхлыми, голубоватыми, неживыми. Угнетала тишина.
Отметив на карте место высадки и приблизительное место боя, Никонов пробормотал:
— В таком тумане и в тыл к туркам уйти недолго.
И тут же все четверо обернулись, услышав голоса и топот.
— Турки! — шепнул матрос Нефедов, снимая с плеча ружье.
— Быстро к берегу! — приказал лейтенант.
Они бросились бежать, но остановились, заметив тени впереди. Вскинув винтовку, Нефедов шепнул:
— Бегите, ваш-скродь, мы прикроем.
Никонов обернулся и снова увидел приближающихся солдат. Бежать было некуда. Несколько секунд все стояли в оцепенении. Вдруг Никонов выхватил из кармана носовой платок и, насадив его на штык винтовки Нефедова, шепнул:
— Мы парламентеры. Нефедов и Михеев — ассистенты. Барос — переводчик. — Никонов сделал шаг вперед, жестом показал, чтобы матросы встали сзади, а Барос — поодаль. Лейтенант подумал, что грек-разведчик Барос не только свободно владеет турецким, но и сам похож на турка. Может, удастся обмануть, иначе — конец.
Увидев, что русские во главе с офицером не собираются ни обороняться, ни сдаваться, а на штыке матроса висит маленький белый флажок, турецкие солдаты окружили их, не опуская оружия. Никонов видел их напряженные рты, настороженные глаза, капельки росы на стволах ружей и лезвиях штыков.
— Парламентер от его превосходительства генерала Циммермана, — громко сказал Никонов. — Где ваш офицер? Барос, перевести!
Грек перевел. Солдаты недоуменно переглянулись. Никонов повторил с более строгими интонациями в голосе. Осмелевший Барос уже добавил к переводу несколько крепких турецких слов. Один из турок, видимо старший, что-то приказал, и двое солдат убежали.
Прошло томительных полчаса. Лица солдат казались одинаковыми, выражали недоумение и растерянность. Видимо, внезапная переправа и захват полуострова произвели на них угнетающее впечатление. Солдатские штыки опускались все ниже и ниже. В тумане появились люди. Нефедов вздохнул:
— Э-эх, теперь не выбраться. Прибавилось ихних-то.
Торопливо подошел турецкий офицер с двумя солдатами и остановился в нескольких шагах. Никонов, отдав честь, громко сказал:
— Парламентер от его превосходительства генерала Циммермана лейтенант Никонов с личным письмом его превосходительства к его превосходительству генералу Саабит-паше.
После того как Барос перевел, Никонов на всякий случай повторил по-английски. После этого офицер произнес несколько ломаных английских слов. Никонов не спеша расстегнул сумку, вынул из нее изящный запечатанный конверт, подал его турку и сказал по-русски, а как только Барос перевел, повторил по-английски:
— Их превосходительство генерал Циммерман изволили написать собственноручно по-французски, надеюсь, это не затруднит его превосходительство генерала Саабит-пашу?
— Ноу, — ответил офицер.
Тогда, снова отдав честь, Никонов заявил, что придет за ответом на это же место завтра в этот же час, и спросил:
— У господина офицера есть ко мне вопросы?
— Ноу, — снова ответил турок.
— Честь имею.
Лейтенант четко повернулся и пошел прочь, разведчики последовали за ним.
Через час, мокрые от росы и пота, они столкнулись с казачьим разъездом и в изнеможении рухнули на траву. Жадно закурили, Никонов широко раскрыл глаза и вздохнул:
— Целы, братцы. А вот простит ли мне моя невеста Софья Ипполитовна, что я адресованное ей во Францию письмо отдал Саабит-паше? Неделю сочинял, сегодня собирался отправить. Оно совсем не похоже на ответ запорожцев турецкому султану. Разберут ведь.
И вдруг все четверо расхохотались. Казаки недоуменно переглядывались и пожимали плечами. Когда в перерывах между приступами хохота Нефедов объяснил, что произошло, старший разъезда бородатый урядник сердито сплюнул и укоризненно произнес:
— Богу надо молиться, а не ржать, как двухлетки весной.
Когда Никонов с разведчиками вернулся в свой отряд, то отдохнуть и оправиться от пережитого не удалось. Подошел на «Птичке» мичман Персин и сообщил, что в штаб Циммермана пришли перебежчики, жители Мачина, и сказали, что турки собираются оставить город без боя.
Никонов загорелся:
— Надо сейчас же наступать, высадить десант.
Мичман покачал головой:
— В штабе не верят, подозревают провокацию, ловушку. Вам приказано ночью провести разведку. Из показаний перебежчиков похоже, что идет обыкновенная смена частей, несколько таборов уже ушли, зато прибыл отряд башибузуков…
— Что?! — воскликнул Никонов и, гневно посмотрев на мичмана, выскочил из палатки. — Дневальный, Вылчева, Ленкова и, кто там еще есть из болгар, — бегом ко мне!
Вид у прибежавших разведчиков был измотанный. Они только что вернулись с переправы. Лейтенант спросил в упор:
— Части низама и башибузуки дислоцируются… ну размещаются вместе?[31]
— Никак нет, ваш-высокоблагородь.
— Если части низама из города выводят и оставляют в нем башибузуков, то что это значит?
Лица болгар сразу потемнели, словно в палатке померк свет. Ленков тихо вымолвил:
— Значит, будут жечь город и резать население. Османы всегда так поступают.
— Слышали, мичман? — спросил Никонов. — Идите самым полным ходом в штаб и доложите, что надо немедля выступать, высаживать десант. Надо спасать город!
— Я доложу, Михаил Федорович, но думаю, что это малоубедительно. В штабе боятся удара с моря и высадки десанта на наш берег.
— Какой десант на наш берег? Пехота по грудь застрянет в болотах поймы, кавалерии и артиллерии не пройти. А ниже Рени у нас две линии мин.
— Их прорвать не так трудно, пожертвовав две-три баржи.
Безнадежно махнув на мичмана рукой, Никонов снова выскочил из палатки и крикнул:
— Дневальный, большой сбор с оружием и снаряжением! — Вернувшись, сказал: — Поспешайте, мичман. Я подниму всех, кто у меня есть. Попросите адмирала, чтобы дал катер отбуксировать нас в Мачинский рукав. Дальше доберемся сами. Люди у меня измотаны.
— Все катера вышли на позиции, — ответил мичман. — На случай прорыва неприятеля с Тульчи и Сулина. И я следую туда же.
— Э-э… черт с вами, — сквозь зубы прошипел Никонов, засовывая револьвер в резиновый мешок. — Сами доберемся. Убедите штаб, что надо спасать город, пока не поздно. Господом богом прошу!
Часа за три до рассвета на набережную Мачина выползло двадцать четыре человека. Двадцать три были одеты в лоснящиеся каучуковые костюмы, а один светился в темноте. Это был Йордан Вылчев в одежде, подаренной Новиковым. Поверх егерского белья было надето шелковое нательное нежно-сиреневого цвета.
Сначала шли на лодках и шлюпках, оставив в лагере одного дневального без смены, двух больных и старика Трофеича. Верстах в пяти от Мачина с берега донеслась турецкая речь, потом грянуло несколько выстрелов, но не по лодкам. На всякий случай Никонов велел лодкам остановиться в камышах, быть в резерве, а сам со всеми пловцами отправился вплавь к Мачину.
В городе стояла тишина, не светилось ни одно окно, не было слышно ночных сторожей и даже не лаяли собаки. Потом со стороны казармы, являвшейся небольшой крепостью, донеслись голоса турок. Перекликались часовые или производилась смена на постах. Никонову ничего не оставалось, как только ждать. Лежащий рядом разведчик, грек Барос, несколько раз бывавший в Мачине, сейчас шепотом рассказывал лейтенанту, что и где в городе находится. Приходилось призывать на помощь воображение — сгущалась предутренняя мгла. От Дуная полз туман. Из соседних кустов слышалось сдержанное пыхтение и журчала вода. Это Йордан выжимал свой плавательный костюм, стуча зубами от холода.
С окраины города донеслись голоса петухов. Они навевали грусть. Сейчас дома тоже петухи поют, травы перестаивают — косить пора… А тут одни мокнут всю ночь в воде, другие в крепости готовят оружие, третьи в ужасе прячутся по подвалам в ожидании рассвета…
Население Мачина, как почти всех дунайских городов, было смешанным: болгары, валахи, румыны, греки… ну и османы. Кого послать в разведку? Никонов повернулся к Баросу:
— Георгий, у тебя нет знакомых в городе, победней, у кого не могут оказаться на постое турки?
Грек подумал и сказал, кивнув влево:
— Вот там болгары-рыбаки, а чуть дальше — мелочная лавка грека.
— Проберись, узнай, сколько в городе войск, пора ли помощь вызывать.
Барос уполз в темноту. От Дуная к городу тянулись полосы тумана. С листьев капала холодная роса, трава казалась покрытой инеем. Слева, куда уполз Барос, донесся вскрик, похожий на женский, и все стихло.