Барнак бессмысленно огляделся, увидел свое исковерканное ружье, патронную сумку и вдруг, пошатываясь и размахивая руками, словно цепляясь за воздух, побежал под разрывами к первой не взлетевшей ракете.
— Стой! Назад! — закричал Никонов.
— Он же оглох, — заметил Михеев.
Лейтенант побежал вслед за Барнаком. Тот повалил станок с ракетой, поднял ее за хвост, стал вынимать из сумки патроны, выдирал зубами пули, а порох ссыпал в ракетное сопло. Никонов крикнул матросу в самое ухо:
— Соедини два фитиля, чтоб отбежать подальше… Может взорваться.
— И эта полетит, как миленькая! — крикнул Барнак, не расслышав лейтенанта.
Набив сопло, матрос поднял станок с ракетой, установил ее на глаз, поджог фитили и бросился бежать. Глухо хлопнуло, и ракета улетела.
В это же время, пользуясь поднявшейся суматохой и пальбой, катера капитан-лейтенанта Дикова поставили в протоке мины. По катерам открыли огонь, когда постановка уже заканчивалась. Они несли мины не только на борту, но и буксировали на плотиках. Пулей перебило трос, и последний плотик понесло к Сулину. И тогда матрос Гладилин бросился в воду и добрался до плотика, не желая, чтоб мины достались неприятелю. Догонять его командир катера не решился. Когда заметили, плотик уже снесло саженей на полтораста, с берега вели частый огонь, минное поле было установлено с небольшим заглублением, и катер мог сам на нем подорваться.
Что стало с Гладилиным — неизвестно. Но если бы мины и матрос были захвачены, то турки непременно объявили бы об этом в газетах, как они подробно описали пленение экипажа катера Пущина.
Никонов с разведчиками и взвод дорогобужцев уходили по плавням. Снаряды свистели и вонзались в воду довольно близко, порой обдавая грязью. Михеев удивился:
— Видит он нас, что ли?
Лейтенант показал глазами на небо:
— Ветер упал почти до штиля. Камыш неподвижен, а где мы идем — колышется. Сигнальщики с береговых постов видят и корректируют.
И снова начался изнурительный путь по пояс в холодной воде. К вечеру встретились со взводом прикрытия, с ним же находился мичман Дриженко с Баросом и семью сулинцами. Глубокой ночью солдаты Дорогобужского полка перевезли отряд на свой берег.
Распаренный, в шинели, накинутой на плечи, лейтенант стоял на берегу и смотрел на Дунай. Погода улучшилась. Дунай мерцал оранжевым и голубым огнем в лучах заходящего солнца. С криком носились чайки, камнем падали в воду и взмывали с серебристой добычей в клювах.
Подошел Хлудов:
— С легким паром, ваш-скородь.
— Спасибо, боцман.
Рядом с Хлудовым стоял кок с подносом. На нем поблескивала чарка и тарелка с чем-то ароматным, красноперечным. Взяв чарку, лейтенант сказал коку:
— Приезжай, Сидор, после войны в Петербург, устрою в любой ресторан, хоть к Борелю, как мастера по болгарским, греческим, румынским и турецким блюдам. Команде выдали по чарке?
— Так точно, ваш-скородь, даже Трофеичу.
— Он что, пить начал с горя?
— Никак нет, ваш-скородь, он бобыль, горевать не по кому. Говорит, что бедняку везде плохо, богачу везде хорошо. Он узнал, что водка-то из пшеницы, а Коран запрещает пить виноградное вино. У татар же есть хмельной напиток из кобыльего молока — кумыс и из пшеницы — буза. А потом в Коране написано, что первая капля ведет в ад. Так Трофеич прежде сует палец в чарку и стряхивает эту первую каплю, что в ад ведет, а остальное — в рот. И доволен.
С чаркой в руке Никонов подошел к сидящим у костра разведчикам. Те вскочили. Лейтенант сказал:
— Реляции на отличившихся и проект приказа о поощрениях отправлю завтра, а сейчас просто от души благодарю вас, братцы.
Когда матросы снова уселись, Нефедов сказал, покачав головой:
— Широк же, братушки, ваш Дунай, широк.
— Да-да, — согласился Вылчев и добавил: — А Босфор шире. — И мрачно задумался; поникли и остальные болгары.
После перехода Балкан отрядом генерала Гурко, с которым шло все Болгарское ополчение, взятия Шипки, боев за Стару Загору и особенно после обороны Шипки в августе, где так же отличились болгарские добровольцы, Йордан Вылчев, Найден Ленков и остальные разведчики-болгары места себе не могут найти. Их гнетет сознание, что они остались в стороне от великих дел, в которых участвуют их соотечественники.
Никонов пристально посмотрел на болгар, они насупились еще мрачнее. Лейтенант сказал:
— Вот что, братцы-болгары, мы же не слепые, видим ваше состояние и понимаем вас. Идите в Габрово, там сейчас собралось на переформирование все Болгарское ополчение. Я освобождаю вас от слова, данного вами после переправы. Ну кто из отряда возразит против этого? — Никонов обвел глазами разведчиков. Все так одобрительно загалдели, что даже сидевший в стороне в задумчивости Трофеич удивленно повернул голову. Никонов продолжил: — Ступайте. За полгода мы достаточно наплавались в Дунае и поползали по его берегам. Изучили, как свою избу. Обойдемся. А вы там на Балканах побыстрей заканчивайте войну.
— На Балкан, на Стара-Планине? — Ленков покачал головой. — Надо будет ждать весни…
— Вы посмотрите, какой у нас Найден умный! — воскликнул Никонов. — Ну как император Франц-Иосиф! Тот сейчас собрал свою армию, решил занять Боснию и Герцеговину и отложил это до весны. Германский кайзер-канцлер Бисмарк и английский премьер лорд Биконсфильд тоже что-то задумали против России и тоже отложили до весны. Эй, кто там? Подкинь еще хворосту в костер, тоже будем сидеть и ждать весны. То-то будет весело, то-то хорошо.
— Значит, против крепостей? — спросил Вылчев, кивнув на восток.
— Вряд ли, — отмахнулся Никонов. — Нет, братцы, ожидается что-то другое, главное… — Никонов умолк.
В Главной квартире Никонов слышал разговор о теплом обмундировании, о переформировании частей, но когда в коридоре генерал Скобелев-второй, уже прославившийся под Плевной, сказал интенданту, что если тот не доставит ему тысячу вьючных лошадей, то… и потряс перед носом чиновника плеткой, стало понятно, что речь шла совсем не о зимних квартирах. Никонов снова сказал болгарам:
— Так что, Йордан, Найден, Любен, Димо, Тодор, ступайте к своим, а то здесь вконец изведетесь. Советую, ступайте. Но, — лейтенант предостерегающе поднял палец, — если кто-нибудь из ваших братушек упрекнет, что вы не были под Старой Загорой и на Шипке, не стесняясь ответьте, что они, братушки, прошли через Дунай по готовому мосту. А мы ради этого моста кипели в Дунае, как ерши в рыбацкой ухе, и, может, еще придется кипеть. Без этих мостов не было бы ни Старой Загоры, ни Шипки и нечего было бы думать о победе.
Перед отбоем, как всегда, старший унтер-офицер Хлудов доложил, что вечерняя поверка проведена, больных четверо, в нетях никто не числится, и замялся.
— Что еще у тебя, боцман?
— Там все пятеро болгар стоят, что-то надумали.
— Пусть войдут.
Вошли все пятеро. Вылчев сказал:
— Так что, ваше высокоблагородие, Михаил Федорович, мы решили так. Три уходят, два остаются. А кто… — Йордан вынул из кармана пять бумажных трубочек, пояснил, чтобы каждый на бумажке написал свое имя, затем снял бескозырку, бросил туда бумажки и протянул лейтенанту, сказав, что первые трое уходят.
Никонов запустил пригоршню в бескозырку, выгреб все оттуда, потом вынул записную книжку, вложил в нее развернутые бумажки, заметив:
— Так будет справедливо, а мне факсимиле на память. — И повернулся к боцману: — Они все уйдут после завтрака. Должны быть вооружены и экипированы так, чтобы не было стыдно за наш отряд и его боцмана. Коку передай, чтобы на дорогу приготовил, как надо.
После завтрака отряд построился по большому сбору. Перед строем стояли все пятеро с матросскими парусиновыми мешками, обвешанными трофейным и только что подаренным оружием. Лейтенант вручил Вылчеву препроводительную на имя генерала Столетова, а каждому — рекомендации, произнес короткую речь, попрощался с каждым и добавил:
— Знаю вас в деле, от себя скажу: берегите себя. Да, берегите себя, не для себя, а для Болгарии. После войны ей нужна будет своя армия и флот. Ну, с богом!
И они ушли, поблескивая оружием, окруженные ватагой весело галдящих товарищей, и каждому из них казалось, что были дружны они невесть с каких давних времен.
Они уходили туда, где над Балканами, над Стара-Планиной зловеще нависали тяжелые снеговые тучи. До конца войны оставалось еще пять тяжелейших месяцев.
В. ГузановШЛИ В БОЙ ЮНГИ…
Игорь Перетрухин после окончания школы юнг служил со мной в одном дивизионе тральщиков Северного флота, а потом, в феврале сорок четвертого, был переведен в дивизион торпедных катеров, который тоже входил в наше соединение охраны водного района Главной базы СФ — ОВР. Это было в конце сорок третьего года, а в новом сорок четвертом, в марте месяце североморские катерники вошли в состав только что созданной бригады ТК, стали самостоятельным соединением. Там, на катерах, он изменил своей профессии боцмана и стал комендором двуствольной пушки «швак». Дело в том, что на ТК-114 уже был боцман — наш однокашник и земляк Игоря, свердловчанин Леонид Светлаков. И третий юнга на этом катере — моторист Николай Ткаченко. Всем ребятам к этому времени уже присвоили воинское звание — краснофлотец. С нас стали спрашивать службу полной мерой, как со старых и бывалых моряков, но еще по привычке называли юнгами.
…Пятнадцатое сентября сорок четвертого года. Раннее утро. Еще с вечера минувшего дня отряд торпедных катеров под командованием капитана 3 ранга В. Федорова находился в море. По данным нашей разведки у норвежских берегов должны появиться немецкие корабли. Прошло несколько часов, но конвоя все не было и не было. Надо возвращаться в базу. У торпедных катеров малая автономность плавания. Ограничивало горючее. Но вдруг комдив Федоров услышал свои позывные…
— Вижу конвой, — доложил командир авиазвена. — Четыре крупные цели у берега. Мористее — сторожевики, тральщики, катера. Атакуйте. Поддержим!