— Уф-уф! — облегченно вздохнул боцман, когда они вновь вышли на улицу.
Они находились в центральной части Портленда. Нижние этажи домов здесь сплошь состояли из магазинов, кафе и ресторанов, красочная реклама зазывала поскорее приобретать одежду в магазинах Мюллера и патентованные запонки О’Нила, пить пиво Блитц-Вайнхарт и кока-колу, смотреть новый боевик по биографии Джека Лондона, читать подробности о судебном процессе, затеянном против Дюка Эллингтона его последней любовницей. По улице шли люди всех рас и цветов кожи. Тюрбан индуса покачивался рядом с турецкой феской, громадный негр вышагивал возле высохшего, как тростинка, мелкосеменящего китайца. Разноязыкий говор, гудки автомашин, джазовая музыка, вырывавшаяся из открывшихся на мгновение дверей бара, радуга рекламных щитов, запахи апельсинов и выхлопных газов, голуби на тротуарах, чистенький старичок, кормящий их орехами из прозрачного целлофанового мешочка, полицейский с тяжелым смит-вессоном в открытой, как у ковбоя, кобуре на широком поясе, оттаскивающий от таверны оборванную пьяную женщину, — все это был портовый город Портленд.
Боцман Егоров приостановился, указывая на вывеску, в углу которой был изображен адмиралтейский якорь и бородатый шкипер с поднятой в приветствии рукой.
— А ну-ка, Илья, взгляни, что это за контора?
— «Дроп энкор хир», — прочитал Илья. — Таверна «Отдай якорь».
— Есть отдать якорь! — с готовностью взял под козырек боцман. — Это как раз то, что нам сейчас требуется. За кружечкой пива легче будет и о жизни порассуждать.
В таверне, куда они вошли, за столиками и у высокой буфетной стойки сидело несколько американцев. Боцман, Илья и Вася взобрались на высокие стулья, и Илья попросил три кружки пива. Толстый бармен приоткрыл дверь в кухню и крикнул:
— Доротти!
Полная низенькая брюнетка с усиками и маленькими, острыми, как у мыши, глазками вынесла поднос, уставленный запотевшими бокалами с холодным пивом.
— О-о, вот это дело! — удовлетворенно проговорил боцман, осторожно сжимая свой бокал.
Бармен за стойкой добродушно ухмылялся, держа зал под обстрелом своих заплывших глазок. Доротти успевала и за официантку, и за уборщицу — посуда и мебель в таверне блестели, радиола-автомат выдавала одну за другой модные мелодии. Как только вошли русские, в зале зазвучало могучее шаляпинское «Эй, ухнем», его сменили «Очи черные», потом «Беса ме мучо…».
— Хорошо! — сказал боцман, поглаживая синеватый шрам на подбородке. — Будь у меня доллар, сейчас на весь набрал бы пива.
— Заказывай, шеф, у меня есть, — сказал Илья. — И виски принесут, если хочешь.
— Слушай, а ты, оказывается, свой парень, не жлоб, — повеселел боцман. — Сам не из Питера?
— Из Киева я, дорогой Анатолий Степанович, — усмехнулся Илья. — Представь себе, что и там водятся не жлобы.
— Ну, тогда за здоровье. — Боцман со вкусом опрокинул рюмочку виски и запил ее пивом. Глаза его потеплели. — Э, ребята, что за жизнь была в Питере до войны! Сам я с Лиговки, там вырос и работал. Да… была у нас компания — Ленька Баламут, Яшка Рыжий, ну и я. Все музыку любили: они на банджо играли, я — на гитаре. Соберемся, бывало, у меня на квартире, настроим инструменты и… эх! — Боцман прикрыл рот ладонью и запел хрипловатым, приятным баритоном:
Я при встречах с тобой краснею,
Ты приходишь — я молча стою.
И признаться тебе я не смею,
Что тебя так безумно люблю…
Ладно, ребята, придет еще наше время! — вздохнул он, глотнув пива. — Илья, пятаки остались?
— Есть, шеф, не стесняйся! — Илья выложил на стол несколько долларовых бумажек.
— Ты не думай, я в следующем рейсе отдам, — нахмурился вдруг боцман. — Ладно, закажи еще всем пива, а мне пару рюмок этого дерьма. И пьют же, дьяволы, такую пакость — ничего похожего на нашу «Московскую»! Ну, а вам, детки, на этом конец. А ты, друг, — обратился он к Васе, — и курить бросай, пока не втянулся. Тоже мне — «моряк»…
— Анатолий Степанович, можно мы с ним выскочим на двадцать минут в магазин, он подарки хочет сестренке купить, я дам ему взаймы десяток долларов.
— Куда? Разбегаться? Нельзя.
— На двадцать минут, вы и пиво не успеете выпить…
Егоров, рассудив, решил, что в конце концов время терпит.
— Бегите, но чтоб вернулись точно! Кравцов, ты за старшего.
— Есть! — ответил Илья, слезая с высокого стула.
Оглянувшись от двери, они увидели, что боцман заговорил о чем-то с сидевшим рядом американцем в рабочем комбинезоне. Тот согласно кивал головой, конечно, не понимая ни единого слова.
— Он ему сейчас все объяснит про свою Лиговку! — засмеялся Илья, выходя на улицу. — Ну, с чего начнем?
…Минут тридцать бродили они из магазина в магазин, выбирая подарки. Сестренке Вася купил дешевые туфлишки и платьице, а матери — вязаную кофту. Илья ходил с ним, небрежно посвистывая, засунув руки в карманы, и вел переговоры с хорошенькими продавщицами. Себе он долго ничего не выбирал, пока не увидел за прилавком кожаную канадку.
— О, вот это для меня. Хау матч, бэби?[4] Тридцать пять? О’кей. — Он небрежно раскрыл свой бумажник и на глазах изумленного Васи отсчитал тридцать пять долларов. Покупку он также попросил доставить на судно.
— Удивлен? — спросил он Васю. — Не бойся, моряк, деньги не ворованы. А ну-ка, покажите мне вот этот пояс, — попросил он. — О, да и эта вещь словно для меня сработана! — Он стал примерять широкий пояс со множеством отделений, сшитый из прорезиненного материала специально для моряков.
Продавщица разъяснила, что в одно из отделений пояса можно вместить около галлона воды, в другом — хранить сигареты и спички, в третьем — сигнальные ракеты. Илья заплатил деньги, а пояс так и оставил на себе — очень уж он ему понравился.
— Ой, Илюша, опаздываем, — спохватился вдруг Вася, взглянув на уличные часы. — Бежим скорее, а то боцман…
— Сколько уже — пять? — осведомился Илья. — Не мельтеши: пока перед драконом пойло, он добрый.
— Мы же обещали через двадцать минут, — несмело возразил Вася. Его неприятно поразил тон, каким Илья отозвался о боцмане.
В таверну «Отдай якорь» они вернулись засветло, но боцмана там уже не было. Толстый бармен объяснил Илье, что «биг рашен» — большой русский ушел их искать, потом возвратился и снова куда-то убежал.
— Хи воз вери, вери иксайтид…[5] — покачала головой Доротти.
Вася стоял ни жив ни мертв. Где боцман теперь? Вернется ли еще или уже уехал в Ванкувер? Времени уже седьмой час, в восемь надо быть на судне.
— С полчасика подождем, — махнул рукой Илья. — В крайнем случае, наказывать ему нас не с руки: пил-то за мой счет…
Вася оторопело смотрел на товарища: уж не шутит ли Илья? Второй раз за вечер он произносит совершенно невозможные для Васи слова, будто кто-то другой, незнакомый говорит за него.
— Да ладно, Васек, не паникуй, все образуется. Надо здесь на всякий случай с полчасика подождать, там виднее будет. Доротти, принесите нам по рюмке виски и пива. — Илья подал хозяйке деньги, та мигом выставила, перед ними заказанное.
Потом они пили и о чем-то спорили. Вася не хотел соглашаться с Ильей, ему непременно хотелось доказать что-то очень важное, но язык у него заплетался, и Илья оказывался правым.
Наконец Илья помог ему слезть со стула и повел к двери. Они очутились на улице. Было уже совсем темно, густой туман оседал и скатывался капельками по стеклам витрин. Перед Васиными глазами пухли и расплывались огни уличных фонарей. «А боцман?» — вспомнил он, оглядываясь, словно спросонья. Шурша плащами и накидками, торопливо шли мимо него люди. Кто-то задел его — он пробормотал «извините» и вдруг сообразил, что никто здесь его не поймет. И ему стало так тяжело, что захотелось заплакать, но он только заскрипел зубами — дурная привычка, за которую ему не раз доставалось от мамы…
Павлик расчесал перед зеркалом влажные после душа волосы, тщательно заправил под ремень фланелевку и бархоткой легонько махнул по блестящим ботинкам. Старшина Говорин, наблюдавший за ним, заметил со снисходительной усмешкой:
— И куда ты, Драгула, каждый раз так начищаешься? Здесь не корабль и не учебный отряд.
— А я не для кого, я для себя, — сказал Павлик. — Привычка такая. В колхозе у себя я прицепщиком поначалу работал, а потом трактористом на СТЗ. Есть такой трактор. Бывало, на посевной выедешь в поле — а у нас там весной ветры, пыль столбом, неба не видно. К вечеру парни так уделаются — не разберешь, где Петя, а где Ваня, будто неделю в шахте вкалывали. А я и в поле, и в мастерской все равно старался привести себя в порядок. Механик у нас был. «Ты, кричит, Драгула, интеллигентских кровей человек, никакой ты не колхозник и не механизатор!» А у меня и батя, и мать коренные крестьяне. Я считаю, товарищ старшина, что рабочий должен быть как интеллигент, а то и почище.
— Ну, до этого пока далеко, — сказал Говорин.
— Далеко не далеко, а стремиться надо. Ладно, я пошел к «деду», что-то звал.
К «деду», то есть к старшему механику, Павлик попал не сразу. В коридоре возле камбуза он остановился и, оглядевшись, робко постучал в дверь. Верхняя половинка двери открылась, и он увидел прямо перед собой веселое лицо Ани Кириченко.
— А, мой миленький прибыл! — тоненько пропела она, раскинув руки, словно хотела обнять Павлика. Он невольно сделал шаг назад, и Аня улыбнулась. — А пугливенький ты, зайчик мой. Такой и в жены меня, бедную, побоится взять!
— Ладно тебе, — краснея до корней волос, пробормотал Павлик. — Вечно ты шутишь. Люди мало ли что подумают…
— И пусть думают. Пусть говорят, зря не скажут! — Аня звонко чмокнула не успевшего уклониться парня прямо в губы и расхохоталась.
Окончательно сконфуженный, Павлик отошел от двери. Ему казалось, что стоит бедовой Ане добавить еще что-нибудь, и его сердце выскочит из груди от стыда и восторга.