— А где же «Красин»?
Вот тут и грянул дружный смех.
Оценив обстановку, Чухновский высказал предположение:
— Да, друзья, раньше чем через две недели «Красин» к нам не подойдет. Ну, а сейчас за работу! Будем оборудовать лагерь!
Прежде всего было обследовано место посадки, насколько оно надежно, — это нужно было сделать, пока не примерзли ко льду лыжи самолета. Место оказалось удачным: лед стоял прочно и, похоже, не собирался двигаться. Летчик-наблюдатель Алексеев и механик Шелагин начали устанавливать десятиметровую складную мачту, чтобы наладить связь с ледоколом.
На ледоколе тем временем царило беспокойство: шутка ли, уже больше четырех часов «Красный медведь» не выходит на связь. Случилось несчастье? Где? При каких обстоятельствах? Неужели разбились? Неотлучно рядом с лучшим радистом ледокола Юдихиным сидел руководитель экспедиции Самойлович. Он неотрывно следил за выражением его лица. И вот что-то мелькнуло в глазах радиста. Он подправил настройку, наклонился всем корпусом вперед, как бы стараясь приблизиться к идущим издалека сигналам.
— Есть. Вылез.
— Кто вылез? — всполошился Самойлович.
— Тссс… — и начал записывать.
Это был «КМ», то есть «Красный медведь»:
«Начальнику экспедиции. Карта номер 300. Мальмгрен обнаружен широта 80 градусов 42 минуты долгота 25 градусов 45 минут на небольшом остроконечном торосе между весьма разреженным льдом (примерно в 28 милях от последней стоянки «Красина»). На льдине двое человек махали флагами, третий лежал навзничь. Сделали над ними пять кругов… далее чистая вода… группу Вильери обнаружить не могли… Туман мешает точно определиться. В конце пробега снесло шасси, сломаны два винта… Все здоровы… Считаю необходимым «Красину» срочно идти спасать Мальмгрена».
Последняя фраза радиограммы вызвала восхищение и восторг во всем мире. Ее вынесли в заголовки сотни газет за рубежом. Еще бы! Чухновский, оказавшийся на время в положении бедствующего, настаивал на оказании помощи прежде всего обнаруженной группе Мальмгрена. Отношение иностранцев к вполне обычному в нашем понятии поступку Бориса Чухновского вызвало недоумение у нашей общественности. Советские люди не удивлялись поступку Чухновского: а как же иначе?! Неужели кто-либо может поступить в подобном случае по-другому? Дальнейшие события говорят: да, могли!
11 июля утром ледокол «Красин» тяжело, с глухим ворчанием тронулся, ломая лед и медленно двигаясь вперед. Экипаж ледокола работал с невиданным подъемом — скорее вперед! Все знают: из лагеря Нобиле еще 30 мая ушло трое — Мальмгрен, Цаппи и Мариано. Девятнадцать часов на «Красине» никто не спал, не уходил с мостика. Все смотрели на белую пустыню с обманчивыми тенями торосов и темными пятнами тюленьих лунок. Сколько раз их принимали за людей!
Шли часы, росла тревога. Лишь в пять часов 12 июля вахтенный помощник капитана Брейнкопф долго всматривался в большой морской бинокль и вдруг закричал:
— Человек! Вижу человека!
Словно электрический ток прошел по сгрудившимся на деке. Все устремили взоры, куда показал второй помощник капитана.
— Нет, это тень от тороса!
— Да смотрите же лучше! Это определенно люди!
— Нет, нет! Это только кажется!
Но вскоре все уже ясно увидели человека. Он метался от одного края небольшой льдины к другому, то зачем-то наклонялся, то снова начинал махать руками. У его ног темнела фигура второго человека. Где же третий? На палубе гробовая тишина. Только раздается треск льда, который с шумом давит и раздвигает «Красин». Но к этому шуму все привыкли, его никто не слышит.
От винтов ледокола идет волна. Она раскачивает ненадежный островок спасения. Смолкают машины. Летит за борт штормтрап. По нему первыми спешат вниз секретарь экспедиции Иван Иванов и кочегар Александр Филиппов. Они перебрасывают к ледовому островку доску и попадают в объятия стоящего человека. Он падает на колени, целует руки и сапоги Филиппова. Тот, что лежит, блаженно улыбается и помахивает худой рукой. Иван Маркелович нагнулся над ним, чтобы помочь встать, а тот начал целовать его, схватил за ногу и что-то горячо заговорил на французском языке.
Подошел первый и на ломаном русском языке объяснил, что они не ели тринадцать суток. Он беспрерывно повторял: «Кушать, кушать!»
— Мальмгрен? Где третий? — спросили окружающие этих двоих матросы.
— Нет, нет! Цаппи, — сказал тот, который стоял, и ткнул себя в грудь. Затем красноречиво показывает рукой на лед: — Мальмгрен умер, а Мариано — хорошо.
Все поняли, что лежавшего зовут Мариано.
Картина была ошеломляющая: в небольшом снежном углублении на куске совершенно мокрого шерстяного одеяла лежал истощенный человек. Он был без шапки. На ногах у него только носки, сквозь дыры на брюках виднеются голые колени. Руки без перчаток, очень худые, костлявые. Двигаться он почти не мог, только слабо, по-детски улыбался и слегка махал правой рукой, чем выражал свой восторг.
Мариано на носилках поднесли к борту и краном подняли наверх. Цаппи под руки вели два красинца, но он все время порывался идти сам. Он даже смог самостоятельно подняться по штормтрапу.
Позже, помогая раздеваться Цаппи, Иван Маркелович Иванов видел, что он был обут в две пары тюленьих мокасин и две пары шерстяных носков. Под брезентовой рубашкой с капюшоном, про которую Цаппи сказал «Мальмгрен» — вторая меховая рубашка. Кроме них, вязаная поморская и трикотажная нижняя, двое брюк меховых и суконные. По внешнему осмотру и анализам, сделанным доктором экспедиции Антоном Владимировичем Средневским, Цаппи не ел дней пять, а Мариано значительно дольше.
Вот драма, разыгравшаяся на обломке льда. Драма человеческих отношений, перешедших в бесчеловечность: инстинкт сохранения жизни у более здорового и сильного подавил элементы человеколюбия, и слабого Мариано Цаппи обрек на гибель. Мало того, из последующих рассказов спасенных становится ясным, что Мариано, чувствуя скорый конец, предлагал Цаппи после его кончины употребить его в пищу и идти дальше. И кто знает, чем бы все это кончилось, если бы над ними не появились сперва красные звезды самолета Бориса Чухновского, а затем из-за торосов еще большие красные звезды на трубах ледокола «Красин».
Все увиденное и услышанное поразило воображение экипажа советского ледокола. И возмутило. Команда «Красина» не могла понять Цаппи, не могла понять отношений между им и Мариано. Вопрос: как Цаппи мог в таком состоянии оставлять Мариано? — дискутировался во всех кубриках ледокола, и ответа на него не находилось.
Но еще более жгучим вопросом был вопрос о судьбе Мальмгрена. Тайна его гибели волновала мир. Все было неясно в рассказе Цаппи. По его словам, шведский ученый настолько обессилел, что, не желая служить им помехой, попросил спутников оставить его в ледяной могиле и отдал им все продовольствие и одежду. Мариано молчанием поддерживал Цаппи. Он молчал и после кончины своего «друга», унеся с собой эту тайну в могилу.
В 1965 году в Америке вышла книга профессора Нью-Йоркского университета Джорджа Симмонса «Цель — Арктика». Автор отвел пространную главу катастрофе дирижабля «Италия» и героическому походу «Красина». Он добросовестно выяснил обстоятельства нашумевших событий и не только изучил все печатные и архивные материалы, но и лично встретился почти со всеми оставшимися в живых членами экипажа «Италия» и участниками спасательных экспедиций. Прошли десятилетия, собеседники Симмонса стали более откровенными.
Уход группы Мальмгрена теперь рисуется так. Однажды Мариано спросил шведа:
— Что ты думаешь о походе на Большую землю?
— С этими двумя? — указал Мальмгрен на раненых Нобиле и Чечиони.
Мариано кивнул головой.
«Это был пробный камень, — пишет Симмонс. — У Мариано был совершенно четкий план: посеять эту мысль и ждать, но не слишком долго».
Вместе с Цаппи он беседовал с Нобиле. Положение безнадежное, утверждали оба офицера. На горизонте видны очертания берега, их может не быть завтра (имелось в виду, что вскоре начнется подвижка льда). Спасение всех возможно осуществить, если группа уйдет на Большую землю и обеспечит помощь оставшимся.
Нобиле не был убежден, но предложение делалось в форме требования. Столкнувшись с нерешительностью генерала, офицеры стали настойчивее. Они уговорили Мальмгрена выступить перед Нобиле в защиту их плана, соблазняли принять участие в походе Вильери и Бьяджи, то есть всех самых сильных.
Мальмгрен соглашался уйти, так как был уверен, что два неопытных итальянца обречены, если их физические силы не будут поддержаны его арктическим опытом. Нобиле сопротивлялся, но без достаточной твердости… В момент кризиса Цаппи, представитель королевского флота, сознательно отказался подчиниться руководителю экспедиции, суждению которого он не доверял.
Произошел еще один неприятный разговор.
— Некоторые считают, — обратился генерал к Мальмгрену, — что или Мариано, как морской офицер, или вы, как опытный полярник, должны остаться с нами.
— Тем, кто уходит, надо иметь человека, знакомого со льдами, перед ними много опасностей, — ответил Мальмгрен. Лицо его выражало раздумье. Он замолчал. — Я пойду или останусь — как вы пожелаете, генерал.
Вместо того чтобы воспользоваться этим и сохранить единство экспедиции, Нобиле спросил, а может ли доктор сделать такой поход с поврежденной рукой?
— Да, сэр. Перелома нет, просто контузия. Я не смогу нести столько, сколько другие, но понесу тридцать — сорок фунтов.
Генерал не проявил должной твердости для сохранения единства и не смог организовать людей. Прощаясь, Мальмгрен сказал Нобиле, что они постараются делать десять миль в день, через две недели будут на Нордкапе, а оттуда направятся в Кингсбей, запросят Осло о ветре и, определив положение льдины с лагерем, он сам прилетит со шведскими летчиками. Мариано же попросил у Нобиле его письменный доклад. Это превращало его из дезертира в посыльного и показывало его самопожертвование.