— Совершенно верно.
— Очень хорошо. Прошу вас садиться. Вы свободны, Масаси Кэндо.
Майор повернулся и осторожно притворил за собой дверь.
Степан Бакшеев продолжал стоять посреди просторного, с огромным окном, кабинета профессора Накамуры, заставленного полками с книгами, лабораторным оборудованием. За окном Степан увидел розоватый пейзаж с просвечивающей сквозь дымку горой Фудзи. Внимательно всмотревшись, Бакшеев понял, что это искусная имитация: и за этим окном такой же базальт, как и тот, из которого состоит весь остров.
— Садитесь, пожалуйста, — вновь сказал Накамура.
Степан опустился в низкое кресло.
— Приступлю сразу к делу, — сказал профессор.
Степан пожал плечами, промолчал.
— Вы находитесь в моей лаборатории, где проводятся опыты с морскими животными. Мне известны обстоятельства, при которых вы попали к нам. Знаю также, что вы — специалист по головоногим моллюскам и другим морским животным, в частности — по дельфинам. Теперь мы будем работать вместе, и от ваших успехов в работе будет зависеть ваша свобода.
— Я ваш пленник?
— Ну зачем так, доктор Бакшеев, — возразил Накамура. — Вы мой коллега.
Бакшеев никогда не слыхал о профессоре с этой фамилией, хотя хорошо был знаком с работами японских морских биологов и даже жил некоторое время на Островах, где он и изучил язык. Впрочем, ничего удивительного в неосведомленности Степана не было. Работы профессора Накамуры были засекречены еще задолго до того, как Бакшеев поступил в университет.
Степан посмотрел на сидящего перед ним профессора. Был Накамура худым смуглым стариком, впалые щеки, глаза прятались за сильными увеличительными стеклами очков без оправы, седые волосы коротко острижены, тонкие губы поджаты, и, когда улыбается Накамура, поблескивают золотые зубы.
Одет он был в белый накрахмаленный халат, халат застегивался сзади, из левого рукава высовывался протез с неподвижными желтыми пальцами.
— Надеюсь, мы сумеем договориться с вами, доктор Бакшеев.
— Что я должен делать?
— Пока ничего. Привыкайте. Отдохните после дороги, а завтра вам покажут ваше рабочее место.
— Я хотел бы…
— Что бы вы хотели?
— Нельзя ли сообщить моим близким хотя бы, что я жив…
— Мы подумаем над такой возможностью, — сказал Накамура и встал. — Скажите, вы большевик?
Степан Бакшеев поднялся тоже.
— Большевик.
— Никогда не видал живого русского большевика. Китайских приходилось. Ну что же, возможно, это даже лучше, что вы большевик… Сейчас вас проводят к себе. До следующей нашей встречи советую ознакомиться с последней научной информацией по биологии дельфинов. Необходимую литературу вам принесут.
Накамура взял Степана Бакшеева за локоть и подвел к двери.
Она распахнулась. На пороге стояла пожилая японка.
— Табэ, отведите доктора в комнату номер семь, — сказал профессор Накамура.
К вулканическому острову, где пряталась секретная лаборатория, примыкала бухта, надежно защищенная от океана скалистыми берегами. С внешним миром сообщалась она небольшими проходами в ее северной части. Эти проходы были закрыты теперь решетками, и открыть их мог только Масаси Кэндо и сам профессор. Бухта была просторной и глубокой. Коридор, пробитый в скале, соединял ее с основной лабораторией.
На третий день после прибытия Степана Бакшеева разыгрался шторм. Волны били в каменную грудь острова, злобно ворча, откатывались назад и вновь шли на приступ.
Но в бухте было тихо. И только рябь от проникавшего между скал ветра морщинила зеркальную поверхность потемневшей воды.
Вдруг у одного из камней, в изобилии нагроможденных у внутреннего берега бухты, появилась черная голова. Голова медленно повернулась, блеснуло широкое стекло и настороженные глаза за ним, изо рта уходила за спину трубка. Потом все исчезло. Через две минуты у второго камня послышался всплеск, и из воды поднялся человек, затянутый в черный резиновый гидрокостюм. Человек казался уродливым, горбатым из-за двух баллонов со сжатым воздухом за спиной. Он оглянулся и замер, когда ему показалось, будто он слышит шорох, потом скрылся среди камней.
Если б кто-нибудь следил за ним сверху, то увидел бы, как вышедший из воды устроился поудобнее в камнях, отстегнул от пояса резиновую сумку и вытащил оттуда ящичек со множеством ручек и кнопок. Из ящика человек выдвинул длинный металлический стержень, словно хлыст, закачавшийся над ним, покрутил одну-вторую ручку, нажал какие-то кнопки — сбоку на ящике загорелся красный глазок. Он снова нажал кнопку, потом отнял палец и вновь опустил его на светлую пуговку кнопки.
В это же мгновение за многие километры от острова под рукой человека с наушниками на голове легли на бумагу строчки трехстишия средневекового японского поэта Басё:
Едва-едва добрел
Усталый до ночлега…
И вдруг — глициний цвет!
Где-то далеко, на безымянном острове, человек в черном гидрокостюме и сдвинутой на лоб стеклянной маске нажимал на белую кнопку. И через океан неслись проникновенные классические стихи Басё:
Увидел я раньше всего
В лучах рассвета лицо рыбака,
А после — цветущий май.
Человек с наушниками записывал на бумаге:
За колосок ячменя
Я схватился, ища опоры…
Как труден разлуки миг!
Еще через некоторое время бессмертные стихи превратились в деловые строчки рапорта Генриха Шрайбера-Раумера, отправленного в Берлин, на Тирпицуфере, 74, в «лисью нору» адмирала Канариса.
«Адольф Гофман-Таникава подготовил агента Косаку Хироси, японца по национальности, патологоанатома, 29 лет. Завербованный под кличкой Кёрай, Косаку Хироси с помощью Таникавы внедрен в лабораторию профессора Накамуры. Согласно сообщению, прибыл на место и приступает к работе.
— Спасибо, отец. Вы так добры ко мне.
— Ты здесь хозяйка, Тиэми. Я сделаю так, чтобы ты не нуждалась ни в чем.
— Я буду помогать вам, отец, в вашей работе.
— Отдохни еще немного, Тиэми. Осмотрись, привыкни к новой обстановке. Тебе, наверное, скучно у меня… Здесь нет твоих подруг… И ты единственная женщина на острове, не считая старой Табэ. Но помощники мои — молодые люди. Они будут рады сопровождать тебя на прогулках. Я скажу, чтоб тебе приготовили костюм для подводной охоты.
— Это, наверное, очень интересно, отец.
— Конечно. Раньше я сам увлекался подводной охотой, а сейчас не имею права тратить свое время на развлечения. Судьба нашей родины зависит от меня, Тиэми.
— Отец, я…
— Понимаю, ты хотела бы знать, чем твой отец занимается здесь, на острове. Не так ли?
— Я не любопытная, отец.
— И все же тебе хотелось бы знать… Не спорь, это можно понять. Что ж, ты узнаешь об этом, но не сразу. Видишь ли, я тебе вполне доверяю, но следует тебя подготовить к восприятию нескольких совершенно необычных для тебя истин. Кстати, Тиэми, тебе никогда не казалось, что животные, окружающие человека в его жизни, будто понимают, о чем ты думаешь или говоришь?
— Да-да, отец, я не раз замечала и размышляла об этом!
— Вот видишь. И что ты думала по этому поводу?
— Я была еще девочкой, у меня была собака, и мне иногда становилось жутко, когда собака смотрела на меня. Мне все время казалось, будто она хотела что-то сказать.
— И это собака, имеющая относительно небольшой мозг! А ведь существуют гораздо более высокоорганизованные животные, со сложным, не уступающим в этом отношении человеку мозгом. И обладающие при этом такими качествами, каких нет у человека. И вот поставить эти качества на службу нашему народу… Словом, ты все узнаешь. Скажи, ты давно знакома с этим Косаку Хироси?
— Я работала с ним в одной клинике, и, как ты знаешь, мы приехали сюда вместе. Он интересный, хороший человек.
— И нравится тебе? Ладно. Вот и он идет сюда.
— Здравствуйте, господин профессор, здравствуйте, Тиэми.
— Мы рады вас видеть, молодой человек. Оставляю дочь на ваше попечение. Покажите ей нашу библиотеку и проводите в сад. Она не была еще там, а вы, насколько мне известно, все уже осмотрели…
— Кроме океанариума, господин профессор.
— Ну там мы побываем все вместе. Пришлите ко мне в лабораторию Аритомо Ямаду.
— Хорошо, сэнсей.
Стая мелких рыбешек медленно продефилировала к коралловым кустам и разбилась на группы, одна за одной исчезавшие меж ветвей. Из впадины показались продолговатые тени и бок о бок поплыли к отвесной скале, облепленной разноцветными водорослями.
— Посмотрите, какое богатство красок! — послышался в наушниках Степана Бакшеева звонкий голос Аритомо Ямады.
— Жалко, что нельзя это сфотографировать, — ответил Степан.
Аритомо вытащил нож и протянул его вперед, стараясь отделить от скалы оранжевый стебель.
— Это очень вкусно, если умело приготовить, — сказал он и стал складывать водоросли в сумку, прикрепленную к поясу. Пузырьки воздуха от его головы хрустальной цепочкой уходили к поверхности.
— Не пора ли нам возвращаться? — спросил Степан Бакшеев. — Мы далековато забрались.
— Дальше острова не уйдем, — ответил Аритомо Ямада. — Ведь бухта закрыта со всех сторон. Сюда не проникнет и отсюда не уйдет ни одно существо с диаметром тела больше дюйма.
Он закрыл сумку, повис вниз головой и, перебирая ногами-ластами, заскользил вдоль скалы.
Степан остался на месте. Это была его первая подводная прогулка в особых скафандрах, позволявших человеку чувствовать себя в море буквально как рыба в воде, и Степан не мог отделаться от ощущения, что он загадочным образом приобрел вдруг способность летать, быть легче окружающей среды, становиться невесомым. К человеку такая способность приходит во сне, и, познав ее наяву, Бакшеев был так захвачен всем этим, что на время забыл о своем непонятном для него положении то ли гостя, то ли пленника.