– Теперь ты понимаешь, отчего я не желаю возвращаться, – сказал Одинцов, поглядывая на распростертую под стеной Найлу. Странный сон! Даже их рев ее не разбудил! Но сейчас хорошо бы ей проснуться и испустить пару-другую воплей… C другой стороны, может и лучше, что девочка отключилась. Они с Шаховым говорили на русском, что могло вызвать ненужные расспросы. Найла была любопытной малышкой.
– Как ты думаешь, Борисыч, сколько должен длиться акт насилия? – спросил он.
Генерал пожал плечами:
– Нет у меня такого опыта, Георгий, но полагаю, что пяти минут достаточно. Эта скотина Канто не будет с бабой времени терять, он жаждет крови – твоей крови, полковник, – больше, чем любовных утех. И потом… потом надо поторапливаться. Я чаю хочу. С коньяком и лимоном!
Они подождали нужное время. Шахов-Канто иногда взревывал, Одинцов пытался имитировать женский стон. Получилось у него не очень натурально, что-то среднее между хохотом гиены и козлиным блеяньем, так что он своих попыток не возобновлял. Наконец, в соответствии со сценарием, генерал вынес арбалет и прочее снаряжение Одинцова и свалил у входа в хижину. Потом вытащил пленника за ремень на шее. Одинцов, окровавленный и ссутулившийся, выглядел самым жалким образом. Клинок бар Ригона торчал у него за отворотом сапога.
Толпа собралась большая – в этой деревне, вероятно, обитали две-три тысячи жителей. Впереди стояли воины в расцвете лет, полуголые, в кожаных килтах, с медными клинками на перевязях. Боевая раскраска была смыта, и выглядели они вполне благопристойно, если не считать свирепого выражения широкоскулых лиц. За воинами сгрудились женщины, тоже почти обнаженные, и среди них Одинцов заметил несколько стройных хорошеньких девушек. Конечно, островитяне являлись диким жестоким народом, но обладающим своеобразной красотой. Звероподобный лик Канто был скорее исключением, чем правилом.
Одинцов исподлобья оглядел улюлюкающую толпу. Спустя недолгое время он должен будет привести к покорности этих людей и властвовать над ними, так что сейчас важно не переиграть. Надо казаться человеком, ослабленным пытками, но не сломленным, не потерявшим силу духа. Он прикончил сорок дикарей из арбалета и еще две дюжины на палубе «Катрейи», а сейчас, на глазах всего воинственного племени, он совершит еще один подвиг – прирежет их могучего, непобедимого, полного сил вождя.
Шахов, согласно предписанной роли, сделал несколько шагов вперед, потряс зажатым в огромном кулаке клинком и что-то прокричал. Воины ответили одобрительными воплями. Вождь повернулся и плюнул в сторону Одинцова.
Гордо выпрямившись, тот содрал с шеи петлю и плюнул в ответ; потом вытянул из-за отворота сапога свое оружие. Кинжал бар Ригона был покороче, чем у вождя, но Канто это не поможет; главное – в чьих руках находится клинок.
Они сошлись на середине площадки перед хижиной и замерли там в классических позах дуэлянтов: ноги широко расставлены, левая рука впереди, правая, с кинжалом, у бедра. К чести генерала, он представлял злодея-поножовщика весьма натурально – видно, насмотрелся голливудских фильмов. Выждав нескольно секунд, он заревел и бросился на Одинцова, беспорядочно размахивая медным клинком. Тот повернулся и подставил ногу; огромное тело дикаря грохнулось на землю, толпа недовольно загудела. Одинцов полоснул кинжалом по ребрам Канто – так, слегка, чтобы пустить первую кровь и подогреть страсти.
Шахов резво вскочил на ноги.
– Один, черт тебя побери! – возмущенно прошипел он. – Мы так не договаривались! Ты что, мою шкуру в клочья порежешь?
– Не твою, а Канто, – пояснил Одинцов, продолжая кружить около противника. – Ты уж, Борисыч, потерпи. Без крови нам не обойтись, никто не поверит, воины тут опытные. Ну, смелее! Атакуй! – Он сделал ложный выпад, и генерал в панике отскочил на три шага. – Черт! Иди в атаку, говорю! Представь, что я – Иваницкий из генштаба! Тот, что хочет тебя подсидеть!
Это помогло – Шахов тигром ринулся вперед и задел лезвием подставленное плечо противника. Одинцов отступил, изображая ранение средней тяжести. Генерал наседал, его лицо раскраснелось, глаза налились кровью. Видимо, инстинкты Канто возобладали над страхом получить клинок меж ребер.
Одинцов продолжал обороняться, стараясь не проткнуть соперника насквозь. Они бились уже минут шесть или семь, и все выглядело вполне натурально: оба в крови и пыли, с искаженными яростью лицами, два гиганта, сражающиеся за власть над первобытным племенем, что обитало на задворках мира.
В очередном клинче Одинцов въехал Шахову локтем под дых и прошептал:
– Решающий третий раунд, Борисыч! В путь тебе пора!
– А? Что? – Генерал словно очнулся.
– Готовься к переходу. Тебя ждут Виролайнен, твое тело и отчеты… еще чай с лимоном и коньяк. Инструкцию помнишь?
– Разумеется.
– Схвати мою руку с кинжалом. Давай! В дорогу!
Левой рукой он стиснул запястье Шахова, правую вложил в его ладонь. Казалось, что они борются, изо всех сил напирая друг на друга, но это было иллюзией – Одинцов поддерживал соперника, не давая ему падать. Секунда, вторая, третья… Глаза генерала потускнели, тело обмякло, пальцы расслабились, едва не выронив кинжал. Сергей Борисович Шахов закончил свой визит в Айден. Дух его отправился домой, оставив тело, послужившее ему пристанищем, во власти победителя.
Долгое, долгое мгновение Одинцов всматривался в бессмысленные мутные зрачки, ожидая, что Канто Рваное Ухо, сайят и великий вождь, займет свою законную обитель. Но этого не случилось; перед ним было лишенное разума существо, и он больше не мог тянуть, продолжая свой эксперимент.
Всадив клинок в живот вождя, Одинцов повел его вверх, представляя, как лезвие рассекает стенку желудка; на миг его передернуло от отвращения. Канто навалился на него, судорожно глотая воздух, на его губах пузырилась кровавая пена. Жестоко, но справедливо, подумал Одинцов; время иллюзий прошло, началась суровая реальность. Он сшиб Канто на землю и склонился над ним. Толпа возбужденных островитян ревела за его спиной.
Резким ударом Одинцов перерезал горло безвольного манекена, потом еще двумя рассек толстую шею и приподнял длинные черные волосы; на левом ухе действительно не было мочки. Он встал. Начинался последний акт спектакля.
Быстрыми шагами он направился к хижине, швырнул голову Канто у входа, натянул колет и застегнул на талии пояс с мечом. Затем содрал убор из синих и красных перьев, тут же пристроив его на собственной голове. Взял в левую руку чель, в правую – отсеченную голову, повернулся к своим новым подданным и вскинул вверх этот страшный трофей. Из обрубка шеи капала кровь.
Теперь предстояло сказать тронную речь. Что-то понятное всем и такое, что отбило бы у претендентов охоту тянуться к перьям вождя. Одинцов как раз обдумывал серию звуков и угрожающих телодвижений, когда за его спиной послышался шорох. Он оглянулся.
Из-за тяжелой дверной створки выглядывала Найла, которой полагалось валяться в углу хижины, оплакивая свой позор. Но если не считать царапин на щеке, девушка была свежа, как майская роза, и ее личико словно говорило всем и каждому, что за бревенчатыми стенами разыгралась не драма, а комедия.
– Эльс, что происхо… – звонким голоском начала она.
Зашипев от злости, Одинцов втолкнул ее обратно в хижину и мазнул кровавым обрубком прямо по лицу. Найла вскрикнула, и шея Канто тут же прошлась по ее охотничьему наряду от ворота до паха. Быстрым движением клинка Одинцов надрезал лосины, зацепив нежную кожу над коленом. Найла снова закричала – теперь от ужаса и боли. Одинцов кивнул. Сейчас ее маскарадный костюм вполне отвечал ситуации, да и душевное состояние, пожалуй, тоже.
Он вытолкнул ее вперед, к толпе, и рявкнул так, что стоявшие поблизости в страхе отшатнулись.
– Скажи им, – заревел он на ксамитском, потрясая челем, – скажи этим крысам, что я, Эльс Перерубивший Рукоять, их новый вождь! Есть те, кто в этом сомневается? Те, что не трясутся за свою печень, сердце и мозги? Пусть подходят – вышибу все разом!
Найла, глотая слезы и всхлипывая после каждого слова, принялась переводить.
Глава 11Гартор
Одинцов стоял на высокой корме «Катрейи», любуясь закатом. Солнце неторопливо опускалось за мыс на противоположной стороне бухты, бросая последние оранжевые лучи на Ристу, крупнейший поселок гартов на западном побережье, мирно дремавший под теплыми небесами. Бревенчатые хижины, большие и малые, рассыпались по склонам прибрежных холмов; тут и там деревья кайдур, огромные, дарящие прохладу в самый яростный зной, вздымали вверх свои раскидистые ветви. На одной из этих зеленых вершин высились стены дворца Одинцова, довольно обширного строения с верандами, которое уже начали подводить под крышу. Умелые рабы с севера строили быстро.
Он отказался занять усадьбу Канто, переполненную женщинами и детьми, поселившись пока на «Катрейе». У прежнего ристинского вождя было пять законных жен и чертова дюжина наложниц из рабынь; ребятишек же хватило бы на три футбольные команды. Казалось, никто из них не испытывает особого горя по поводу гибели супруга, отца и повелителя – Одинцов, во всяком случае, этого не заметил, когда дым погребального костра унес в небо души Канто и других воинов, павших от его руки. Все они были бойцами, и все умерли достойно, в схватке с великим героем, явившимся из океанских вод. Этот герой убил шесть десятков мужчин, включая Ригонду, сайята с западного берега, выдержал несколько часов в Доме Пыток, а потом сумел прирезать Канто, как цыпленка карешина. Достойный вождь – Эльс Перерубивший Рукоять!
Одинцов задумчиво прикоснулся к своему головному убору – не тому пыльному и окровавленному, который был содран с головы Канто, а к парадной короне из перьев, которую он носил уже целых шестнадцать дней. Кроме нее, он взял только длинный кинжал побежденного вождя, который сейчас болтался у него на бедре, свешиваясь с перевязи. Перья, эта перевязь да замшевый килт, украшенный перламутром – вот и все, что было на нем сейчас. Царский наряд – по местным понятиям, конечно.