рил, не было проигравших.
Спустя час приблизилось мгновение расплаты. Свернувшись клубочком под рукой Одинцова, положив головку ему на плечо, Найла вздохнула; потом тонкие пальцы коснулись его щеки, ласково погладили подбородок.
– Эльс… милый… я хотела спросить…
Одинцов застонал – разумеется, про себя. Все шестнадцать дней, прошедших после схватки с Канто, ему удавалось уходить от вопросов, но сейчас он был полностью в ее власти. Нельзя же просто так ринуться с ложа любви – такой любви, которой его одарили этой ночью! Малышка снова его обошла – с присущим ей тактом, умом и женским коварством; обошла, не забывая о собственных удовольствиях. Но на этот раз он подготовил запасную позицию.
– Эльс… милый…
– Слушаю и повинуюсь, моя ат-киссана…
Он пощекотал ее под грудками.
– Перестань дурачиться, милый. – Она помолчала, повернулась на бок, и бархатистое бедро легло на живот Одинцова. – Знаешь, я до сих пор не понимаю, как ты справился с этим зверем… с этим чудовищем…
– Я его заколдовал, малышка. Знаешь, магия бывает солнечной и лунной, доброй и…
– Эльс! Я же серьезно!
Она не отступит, понял Одинцов. Она верила в магию ничуть не больше его самого. Что ж, запасной рубеж обороны был готов, и он нырнул под колпак своего блиндажа, выстроенного из полуправды и скрепленного ложью.
– Как ты думаешь, зачем мы с тобой пытались разозлить этого ублюдка в перьях?
– Ну-у… Он мог замучить нас… Ты искал смерти, легкой и быстрой смерти… хотя бы для меня.
– Верно, но только отчасти. Еще я тянул время. – Он поднес руку к ее лицу. – Погляди-ка, малышка… Есть такой хайритский прием: напрягаешь мышцы, растягиваешь ремни, и так много-много раз. – Его мускулы вздулись и опали. – Ремни легче растянуть, чем веревку, и я с этим справился как раз в тот момент, когда ты шлепнулась в обморок. Дикарь подошел ко мне близко, слишком близко… хотел видеть мои глаза. Ну, и я его… – Он замолчал.
– Ты освободил руки, да? Я знаю, ты очень, очень сильный! – Найла прижалась горячей щекой к бицепсу Одинцова, ласково поглаживая его грудь. – Что же случилось потом?
– Я его вырубил. Мы, хайриты, умеем драться и с челем, и с клинком, и голыми руками. Один удар – вот сюда, по горлу… – Одинцов пощекотал ей шейку, и Найла взвизгнула. – Я взял меч и перерезал путы на ногах. Остальное было несложно.
– А как ты заставил его драться? Ведь был бой, да? Мои служанки говорили…
– Ну, детка, тут не понадобилась хайритская ловкость. Он мог выбирать: или выйти на поединок, как подобает мужчине и вождю, или очутиться перед своими воинами без штанов… то есть без юбки… и не только без нее.
– О! – Найла была шокирована. – И ты… ты бы смог?..
– Не знаю, – Одинцов задумчиво потер висок. – Скорее, я просто убил бы его. Но он поверил, на наше счастье. И теперь я – вождь! Сайят Эльс Перерубивший Рукоять! А ты – верная подруга сайята! – Он негромко рассмеялся.
Найла погрузилась в размышления. Одинцов многое бы дал, чтобы подслушать мысли, проносившиеся в ее хорошенькой головке. Наконец она нерешительно сказала:
– Я ужасно перепугалась, милый… Ты прости меня… я лежала без чувств и ничем не могла помочь тебе…
– Будем считать, что сегодня ты искупила свою вину. – Одинцов был само великодушие. – Если ат-киссана и в дальнейшем осчастливит бедного дикого хайрита своими милостями…
Найла захихикала и шлепнула его по губам.
– Ненасытный! Ат-киссана едва жива!
– Но этой ночью она была восхитительна!
Одинцов мысленно поздравил себя с тем, что сумел отсидеться в своем блиндаже. Но его ждало разочарование. Они уже засыпали, когда Найла вдруг сказала:
– Знаешь, милый, я была в каком-то забытьи… в полубреду… И мне привиделось… привиделось нечто странное…
– Да? И что же?
– Будто этот дикарь сам развязал тебя… Ты его ударил… А потом вы долго говорили с ним на непонятном языке и кричали у двери… Так смешно! Правда?
– Удивительный был у тебя обморок, малышка, – заметил Одинцов. – Я несколько раз пытался привести тебя в чувство, но без успеха. По-моему, ты крепко спала и видела сны. Очень смешные! Правда?
Вдруг Найла потянулась к нему и поцеловала в губы.
– Конечно, мой хитрый хайрит. Сны, только сны!
Лайот Порансо, против ожиданий Одинцова, совсем не походил на дряхлого старика. Да, он был стар, но крепок; его плечи были широкими, спина – прямой, и руки не дрожали даже после пяти объемистых чаш горячительного.
Они расположились на палубе «Катрейи», которую Порансо подверг долгому и пристальному осмотру. Он восхищенно цокал языком, разглядывая ятаганы и сабли старого Ниласта, и Одинцов, обменявшись с Найлой взглядом, тут же предложил лайоту любую на выбор. Три принца – три сына, сопровождавшие его, – тоже не остались без подарков. Это были дюжие молодцы, носившие по два белых пера, и поглядывали братья друг на друга весьма прохладно.
Теперь вся компания, включая ристинского жреца-навигатора Магиди, знатока морских течений, возлежала на ковре, потягивая крепкое фруктовое вино, закусывая жарким из молодых карешинов и сладкими плодами. За спиной Одинцова сидела Найла. Она удостоилась этой чести не потому, что Порансо с сыновьями пришли в восторг от ее внешности или изысканного наряда – нет, по их мнению, красотка с запада была слишком худощавой и субтильной, слишком дерзкой и востроглазой. Но Одинцов боялся, что не поймет кое-каких тонкостей языка, весьма цветистого и пышного, когда приходилось общаться с особами королевской крови, и потому его подругу допустили к пиршеству. Разумеется, ей не досталось ни кусочка мяса, ни глотка вина, ни сочного плода.
– Я вижу, ты знатный и достойный человек, Эльс-хайрит, – произнес Порансо и широким жестом обвел палубу каравеллы. – Ты владеешь прекрасной большой лодкой, множеством чудесных вещей и великим воинским искусством. Ты стал моим сайятом, вождем тысячи воинов, и там, – лайот повел глазами в сторону берега, – строится твой новый дом. – Он помолчал, напряженно размышляя над некой сложной проблемой. – Пожалуй, все, чего тебе еще не достает, – десятка добрых заботливых женщин…
– Старый пень! – едва слышно прошипела на ксамитском Найла за спиной Одинцова.
– …которые скрасили бы твое одиночество. У меня двадцать дочерей – или больше, Катра? – лайот бросил взгляд на старшего из принцев, – и я готов отдать тебе трех на выбор. Любых!
– Мерзкий дикарь! – послышался тихий шепот сзади.
– Да, ты получишь трех девушек из моего дома вместе со вторым белым пером и званием туйса! И еще семерых выберешь сам. Такому великому воину нужно десять жен, никак не меньше!
– Десять развратных девок! – расслышал Одинцов.
– Твоя женщина что-то сказала? – с милостивой улыбкой осведомился Порансо.
– Она восхищается твоей щедростью, владыка, и советует мне не оставлять без внимания эти дары, особенно твоих дочерей. Не сомневаюсь, они очень красивы.
Одинцов почувствовал, как нечто острое – вероятно, шпилька – кольнуло его пониже поясницы, но даже ухом не повел.
– О, да! Они очень красивы, и каждая на голову выше твоей мудрой маленькой женщины. И еще они очень воспитанные девушки. Они не станут вмешиваться в беседу мужчин и давать советы своему господину.
За спиной Одинцова раздался глубокий вздох – Найла пыталась справиться с яростью. Не поворачиваясь, он протянул руку и похлопал ее по круглой коленке.
– Ты прав, владыка, она мудрая маленькая женщина… но всего лишь женщина. Боюсь, я не смогу последовать ее советам и насладиться твоей щедростью.
Порансо вопросительно приподнял бровь, и Одинцов начал декламировать заранее подготовленную речь, сопровождая ее плавными ритмичными жестами, что говорило о его глубоком почтении к владыке Гартора.
– У каждого мужчины свои дороги в этом мире, мой господин. Ты правишь обширной страной, храбрым народом, и в том состоит твое предназначение. Твои сыновья водят в походы бойцов, учатся сражаться и побеждать. Магиди – о, достойный Магиди молится богам, испрашивая у них милости для всех нас! – Одинцов закатил глаза, поднял к небесам чашу с вином, отхлебнул глоток и продолжил: – Да, у каждого свои дороги, и у меня тоже, великий лайот. Я скиталец, чей путь не завершен, цель не достигнута, искомое не найдено. Я проживу в своем новом доме еще целую луну, может быть, две или три, но рано или поздно снова отправлюсь в плавание. Легко ли будет моим безутешным женам? – Он повернулся и накрыл рукой ладошку Найлы. – Нет, уж лучше я оставлю себе эту маленькую женщину, которая так любит давать непрошеные советы.
Ораторское искусство весьма ценилось на Гарторе, и он постарался не ударить в грязь лицом. Лайот в восторге хлопнул себя по коленям и обвел взглядом сыновей.
– Какая речь! Искренняя и мудрая! Хотел бы я, чтобы мои дети умели так говорить! – Он сложил руки лодочкой перед грудью, словно боялся выронить услышанные слова, затем кивнул принцам: – Ну, мои молодые туйсы, что же мы ответим Эльсу-хайриту?
– Не отпускать! – буркнул угрюмый Катра, детина лет под тридцать с багровым шрамом на левой щеке.
– Отпустить! – заявил Борти, мускулистый веселый парень, выглядевший слегка придурковатым; он с восхищением смотрел на Одинцова.
– Отпустить, но с условием, – дополнил Сетрага, третий и самый младший из братьев; на его подвижном живом лице играла неопределенная улыбка.
Тут Одинцов сообразил, что Порансо не так прост, как ему казалось.
Взгляд лайота остановился на жреце.
– Наверное, – произнес Магиди, одной рукой поглаживая бритый череп, а другой перебирая звенья висевшего на груди ожерелья, – стоило бы узнать, куда держит путь благородный сайят. Вдруг его цель лежит на расстоянии протянутой руки? – Он покосился на Одинцова, чья ладонь все еще сжимала пальцы Найлы. Жрец благоволил новому сайяту; после трех-четырех вечеров, проведенных за чашей вина из неистощимых запасов «Катрейи», между ними установились самые добрые отношения.