– Но как же так, мой добрый сайят! – Брови Порансо взлетели вверх в деланом недоумении. – Ведь только половина брогов мертва! Осталась еще половина! Или я неправильно считаю? – Он посмотрел налево, на туйса Сетрагу, потом направо, на жреца Магиди, словно искал у них поддержки, и Одинцов понял, что старый клоун будет опять торговаться с ним. Жрец укоризненно покачивал головой, явно не одобряя действий своего владыки; принц же откровенно ухмылялся.
«Ну, погоди! – мстительно подумал Одинцов. – Сейчас ты запоешь по-другому!»
– Теперь тебе нетрудно захватить Брог. – Его голос был по-прежнему тих и ровен. – Ты можешь плыть медленно по Той Стороне хоть целый месяц! Пусть броги узнают, что ты идешь на них. Пошли двести пирог или триста… У них сейчас не хватит сил остановить такое войско. Я тебе больше не нужен, лайот.
– Нет, ты не прав, мой добрый сайят! Ты должен…
Одинцов резко выпрямился.
– Я не твой добрый сайят, Порансо! И я никому ничего не должен! – Он поднял чель и теперь медленно покачивал его на ладонях. – Меня зовут Эльс Перерубивший Рукоять. Знаешь, почему? Я рассек вот такое же древко из волшебного дерева. – Он вытянул вперед руки с оружием. – Его не берут ни мечи, ни топоры, ни из красной меди, ни из прочного железа… А я его разрубил! – Одинцов смолк, ожидая, чтобы эти слова как следует уложились в голове лайота. – И знаешь, что я сейчас сделаю?
– Что? – Порансо в шутливом испуге вскинул руки, метнув, однако, взгляд на своих телохранителей, сидевших на траве позади паланкина. Сетрага насмешливо ухмыльнулся, поглаживая блестящий край своей медной чаши.
– Сейчас я выпущу кишки из твоего брюха, старый болван, а туйса Сетрагу сделаю короче на голову. Свистну своих людей, и они зарежут охрану. Потом соберу воинов – и ристинских, и тех, что пришли с тобой, – и объявлю себя новым лайотом… – Теперь чель угрожающе подрагивал в руках Одинцова, словно предвкушал мгновение, когда, вспоров живот Порансо, опустится на шею Сетраги. – Как ты думаешь, твои сыновья, Катра и Борти, выстоят в бою со мной? – Одинцов помолчал, потом добавил: – Боюсь, все воины сбегут от них под мою руку. Воинам нужен сильный вождь.
По мере того как он излагал этот план, смуглая морщинистая физиономия лайота бледнела и с губ его сына сползала улыбка. Сетрага вдруг дернулся, словно хотел подняться или подать охране знак, но тут же свистнул чель, и чаша в руках туйса распалась на две половинки. Раскрыв рот, он посмотрел на свои колени, залитые вином, затем со страхом уставился на Одинцова.
– Пожалуй, я сменю имя, – сообщил тот Сетраге. – Буду зваться Эльсом Перерубившим Чашу… или твою шею, мой добрый туйс.
– Чего ты хочешь? – охрипшим голосом спросил Порансо, зыркая по сторонам. Чель Одинцова неумолимо покачивался в метре от его живота.
– Немногого. Я возьму десяток мужчин из Ристы, возьму их по своему выбору. Еще возьму Магиди, навигатора. Он поведет корабль к тому месту… как его?… Щит Уйда? – Жрец кивнул, а Порансо испустил вздох облегчения. – Да, еще возьму две пироги, маленькую и побольше. В большой Магиди вернется на Гартор, а в маленькой… в ней возвратятся твои сыновья, когда мы отойдем от острова на день пути.
– Мои сыновья?.. – Челюсть у Порансо отвисла.
– Конечно. Или ты хочешь, чтобы я просто вышвырнул их в море?
Порансо пожевал сухими губами; теперь его взгляд был прикован к серебристому лезвию челя.
– Хорошо, я согласен, – выдавил старый лайот. – Сейчас велю послать за Катрой и Борти. – Он повернулся к охране.
– Не двигайся! – предупредил Одинцов. – Туйсов вызовет Магиди, а вы с Сетрагой тем временем погостите у меня. Знаешь, – доверительно сообщил он лайоту, – там есть очень вместительный трюм, с очень, очень прочным люком… Не хочешь ли его осмотреть?
И впервые за этот день Одинцов усмехнулся.
Глава 13В Западном океане
Стоя на каменистом мысу, Одинцов провожал взглядом уходившую в туман пирогу. Рядом в спокойной воде покачивался флаер, и «Катрейя», прочно засевшая в прибрежных камнях, возносила над ним свой резной корпус из благородного дерева тум. На палубе каравеллы, в прочном саркофаге, выдолбленном из цельного ствола, в винном уксусе лежало тело ее хозяйки.
Магиди и его спутники спешили выбраться в Зеленый Поток под спасительным крылом ночи. Темный удлиненный корпус и мерно поднимавшиеся и падавшие весла придавали лодке сходство с многоногим насекомым, торопливо пересекающим пролив; вот она мелькнула раз-другой на фоне закатного неба и растаяла в сером мареве. Одинцов повернулся к каравелле. «Катрейе» предстояло закончить путь среди этих неприветливых, окутанных вечным туманом скал. Он подошел к трапу, поднялся наверх и замер у саркофага.
Все прощальные слова были сказаны там, на Гарторе. Еще один кусочек тайны приоткрылся перед ним; тайны, которую унесла с собой эта странная девочка-женщина, посланная ему навстречу. Кем, с какой целью? Он не расспрашивал ее об этом в те последние минуты. Он не мог устраивать допрос, не мог допустить, чтобы она тратила силы на удовлетворение его любопытства. Ладно! Он все узнает сам. А тогда они говорили о главном – о любви, о них самих… О том, как ей больно…
Он судорожно сглотнул, опустил руки в чан и, вытащив тело Найлы, положил его на палубу. Уксус обжег ссадины и ранки на коже, но Одинцов не замечал боли. Он глядел на лицо девушки – бледное, бескровное, но еще не тронутое разложением. Такой она и уйдет, взлетит в небеса Айдена в клубах дыма, в языках огня, уйдет вместе со своим чудесным кораблем, набитым сокровищами. В нем больше не оставалось секретов; главный из них лежал перед ним на гладких палубных досках. Найла, которой не четырнадцать и не тридцать…
Сколько же ей было лет на самом деле? Одинцов задавал себе этот вопрос снова и снова, как будто ответ мог что-то значить. Наверное, мог! Ведь он знал о ней так мало! Ее звали Найла, и она пришла или каким-то чудесным образом перенеслась в Поток, чтобы встретить и испытать его. Вот и все… Сейчас она не имела возраста; лицо было спокойно, лишь губы таят намек на улыбку – прощальную улыбку.
Найла, которой… сколько?
Наклонившись, он поцеловал ее в лоб. Потом высек огонь, запалил факел и спустился на покрытый галькой пляж. Жарко и быстро занялось драгоценное дерево тум, и в ночном полумраке, окутавшем мыс, Одинцов увидел, как крылатые чешуйчатые драконы, окутанные облаком искр, подхватили тело розовой катрейи и вознесли его к небесам.
Понитек, Северная островная гряда, подступал к экватору форпостами бесплодных, выжженных солнцем островов, голыми базальтовыми вершинами горных пиков, скалистыми утесами, вокруг которых вскипала пеной и фонтанами брызг вода. С юга в экваториальное течение вторгалась точно такая же рать Сайтека, Южной островной цепи, – те же прокаленные яростным светилом острова, зубчатые каменные конусы, рифы в тумане прибоя. Между этими двумя архипелагами лежала срединная часть исполинского хребта, протянувшегося между полюсами планеты, – затопленная водами огромная горная страна, разделявшая Кинтанский и Западный океаны.
Ее центральная область была самой высокой: тут пики возносились над водной поверхностью на три-четыре тысячи метров. Каменная гряда пересекала экватор, и Великий Зеленый Поток в своем неистовом беге сталкивался с нею лоб в лоб – и, побежденный, растекался двумя ветвями, устремлявшимися к полюсам. Щит Уйда – так называли это место островитяне. Базальтовый массив действительно был щитом, гигантским барьером, протянувшимся на много километров по меридиану и тысячелетиями отражавшим напор стремительных вод. Он был сильно смещен к югу – примерно на четыре пятых своей длины – и с запада источен ударами волн и буйством штормов. Здесь по всему побережью протянулась узкая лента галечного пляжа, над которым висел теплый туман и торчали скалы с множеством расселин, трещин и пещер – ранами, нанесенными водой и ветром. Их слабые укусы не могли сокрушить твердь монолита, но они упорно сверлили и били прочный камень, пока он чуть-чуть не поддался под их терпеливыми усилиями. Теперь западный край Щита мог предоставить человеку убежище от безжалостных солнечных лучей.
Одинцову осталось пройти вдоль берега еще километров восемь, чтобы добраться до места, где великий змей Сатрака прижался грудью к подводной скале, широко разбросав в стороны свои длинные шеи. По словам Магиди, там в море вдавался мыс, словно мечом рассекающий течение на две части, северную и южную. Что находилось за ним, какие страны и острова, проливы и бухты, жрец-навигатор не знал: в древних легендах гартов не было даже намека на то, что кто-нибудь осмелился пересечь этот рубеж. Магиди, однако, предупредил своего сайята, чтобы тот не пытался обогнуть чудовищный волнолом – у его копьевидного конца вода кипела и бурлила, словно в котле. Одинцов собирался ночью волоком перетащить флаер на другую сторону мыса, по совету того же Магиди, утверждавшего, что полоска суши шириной кое-где не превосходит пятисот шагов. Нелегкая работа, но Одинцов был уверен, что с ней справится.
Сейчас он брел по колено в теплой воде, буксируя свою легкую машину у самого пляжа в едва заметных волнах прибоя. Он был только в набедренной повязке и легких сандалиях; грудь и спину через подмышки перехватывало многократно сложенное полотнище ткани – чтобы петля каната с зацепленным на конце флаером не резала кожу. Впрочем, флаер шел легко: вес его был невелик, а осадка не превышала ладони. Тут, у берега, течение практически не ощущалось; Зеленый Поток гнал свои струи на север за цепочкой рифов, скрытых облаками брызг и белой кипящей пеной. Пожалуй, это было единственное место на планете, где человек мог вести свое судно против могучего экваториального течения.
Ночь кончалась, небо над иззубренным краем Щита постепенно светлело, гасли звезды, и тихое жаркое утро вступало в свои права. Через час Одинцов собирался поискать какую-нибудь подходящую для дневки пещеру, в которой он мог бы расположиться с большими удобствами, чем в тесной кабине флаера, и позавтракать. Особых проблем с едой не возникало – по дороге часто попадались большие раковины моллюсков с нежным сочным мясом. Для их приготовления огонь был не нужен; двадцать минут на солнце, и жаркое готово.