Глава 13
Линька Прасковьи была в феврале, Наташина же выпадала на первую половину марта, на шестое число, тоже поближе к празднику. В отличие от Прасковьи, Наташа пыталась собрать своих и отпраздновать появление нового тела и нового гомункула, обычно заказывала столик на восьмое. Однако в этом году все рестораны и кафе оказались забиты загодя, и связи среди бесов не помогли, народ будто спешил собраться толпами, словно восьмимартовская тусовка по ресторанам происходила последний раз в человеческой истории.
«Я восьмого суши заказала, чтобы компенсировать, так мне их везли в общей сложности двадцать шесть часов, если считать от того времени, как я заказала и когда остатки заказа довезли, – поделилась Наташа в личке. – Я еще заранее оплатила, а мне только треть доставили, прикинь, стали отмазываться, что всё доставили, я уже все запасы сарказма израсходовала, пока переписывалась с поддержкой “Деливери”, ресторан им начал втирать, что я вне дозвона, из “Деливери” тут же перезвонили. Как они мне в сет стрихнина не сыпанули – не знаю, но чувствую, что хотели».
Попытка посадить похитителей у Наташи тоже не заладилась. Тот тип, что ее застрелил, сбежал из города, и столько было возни в том, чтобы вытащить его с территории одной из бывших советских республик, что да ну его. А второй, которого покалечила Наташа, сам хотел судиться: в его руках была запись из салона машины, удачно обрезанная до такой степени, что Наташа сама ни с того ни с сего принялась наводить на него порчу. Он утверждал, что Наташа без принуждения села в машину, попросила подбросить ее в центр, а затем начала буянить.
– Давай я его грохну, – предложила Прасковья. – Да и того тоже. Съезжу, проветрюсь. Только у меня отпуск осенью, но ты же потерпишь?
– Давай-ка ты свой отпуск потратишь, как обычно, на поездку во Владивосток, – примирительно предложила Наташа.
Наташе так по вкусу пришлись ее новая внешность и то, как выглядел ее гомункул, что нрав ее стал мягче обычного, будто кроткое лицо ее, чем-то похожее на лицо мадонны Литты кисти да Винчи (только с более мягкими чертами), властно было теперь над всем ее телом и даже тем, как она думала.
Киднеппершу, которая была отчасти повинна в одной Наташиной смерти, они не обсуждали, потому что знали, чем закончится вся эта история, это была даже не опасность, а неудобство вроде дневной соседской дрели. У Прасковьи пару раз гомункула забирали, у Наташи раза четыре, причем три из этих четырех случаев пришлись на последние лет двадцать, обычно киднепперша через отца, родственника, друга службу опеки привлекала. Неизменно гомункулов возвращали – не могли угадать имя, оккульттрегерская жизнь принималась невыносимо давить на неокрепшие киднепперские организмы.
Наташа больше переживала, что никак не удается собрать всех знакомых вместе. Она то сама была занята, то намечалась смена у Прасковьи, то кто-то из чертей был в отъезде, так что сгущение оккультных сил под одной крышей в итоге состоялось чуть ли не в апреле, но это было и к лучшему – за большими окнами ресторана, где они сдвинули три столика, вовсю блестела такая весна, которую Прасковья любила больше всего: снег уже сошел, и грязи уже не было, чувствовалось, что скоро станет совсем солнечно и жарко, зелень появилась, но лужи еще не совсем высохли, и было еще не очень пыльно.
Организм Прасковьи оживился в ожидании алкоголя, поэтому она, опасаясь, что промилле в крови разбудят и желание подымить, решила не пить совсем, а таких трудов стоило привести себя в порядок: зубы отбелить, побегать утром, чтобы сделать лицо посвежее (оно было юным, но уже с налетом вредных привычек), на диете посидеть, избавляя нос, щеки и волосы от масляного блеска. Пластическая операция Прасковье была не по карману, но хватило декоративных очков в толстой оправе, нормального парикмахера из Надиных друзей, ушитых пальто, пары кофточек и штанов из коробки из-под телевизора, дешевых безделушек на ушах, шее, запястьях и рюкзаке – и вот уже при взгляде в зеркало приходили мысли о начинающей инди-группе, игре в «Мафию», политической активности в сети. Чтобы завершить образ, Прасковья купила огромные красные беспроводные наушники и везде ходила в них, а парфюм сменила с цветочных и травяных запахов на игривый карамельный. Гомункула тоже пришлось приодеть, натаскав у чертей приличного секонд-хенда, иначе контраст в одежде бросался в глаза всем вокруг, матерью гомункулу она уже не выглядела, но и на младшего брата гомункул без перемены гардероба не тянул. Когда Прасковья и гомункул шли рядом, они казались или чужими людьми, или так, будто их общие родители всячески лелеяли старшую дочь, а младшего держали чуть ли не в черном теле.
Прасковья и гомункул запоздали к началу, причем до такой степени, что все остальные разбились на несколько болтающих о своем компаний, осталось только присоединиться к одной из них. На Прасковью, конечно, слегка накинулись за ее отказ пить, но быстро отстали. Зато когда она внезапно увидела, что ее гомункул, так заботливо наряженный в симпатичную синюю водолазку, которая очень шла к его смуглому румянцу, сняв куртку, оказался в футболке мало того что с вытянутым воротом, но еще и алой, Прасковье захотелось не только развязаться, но и выкурить пару сигарет разом. Красное на гомункуле – это было нехорошо. Никогда за все время, что они были вместе, гомункул не носил красное. Красное появилось на нем только в январе, и что-то очень часто он за последние два с лишним месяца стал мелькать в одежде алого цвета. Оккульттрегерским чутьем Прасковья понимала, что это означает опасность именно для ее гомункула. Какую – она боялась даже подумать, настолько чудовищно было это предположение. Чтобы отвлечься, она выдула кувшин красного морса с неопределенным вкусом, поучаствовала в обсуждении нескольких сериалов, выслушала упреки чертей, что в городе холодно, почему-то все были адресованы именно ей, но не стала молчать, а ответила: «Что вы хотите, ребята, – Урал!»
Но на месте ей не сиделось, прицепленная к организму привычка проветриваться каждые полчаса, оставшаяся от никотиновой зависимости, потянула наружу. Там, возле утыканной сигаретными отметинами урны, она постояла с краю от трех курильщиков, пропитывая расстегнутое пальто табачным дымом. Ей предложили сигарету, и Прасковья с трудом сказала: «Не, спасибо, не надо». В итоге двое курильщиков ушли, а остался один молодой человек, показавшийся Прасковье каким-то излишне расслабленным. Пьяным он не был, но так навалился на гранитные перила крыльца, будто собирался кувыркнуться через них головой на тротуар; вся его поза выглядела так, словно он не на ногах держался, а на одном только локте. Наверняка притворившись, что не слышал, как Прасковья уже отказалась от сигареты, он предложил закурить.
– Ты же не просто так сюда вышла, – заметил он развязно. – Тем более у меня сигариллы.
Прасковья внимательнее вгляделась в его лицо, которое было замечательно тем, что состояло из красивых черт, все вместе они составляли не сказать что непривлекательное зрелище. Лет тридцати, с гладкой кожей, настолько тщательно выбритой, что будто и не росло у него на лице ничего, он уставился на Прасковью глазами серыми, как камень. Они у него были интересные, в них хотелось смотреть, но, когда Прасковья заглядывала в них, ей тут же хотелось отвернуться.
– Тогда и зажигалку, – согласилась Прасковья.
– Егор, – представился молодой человек.
– Кристина, – ответила Прасковья.
– Интересная у вас туса, – заметил Егор. – Вроде и родственники, а вроде и рабочий коллектив. А если рабочий коллектив, то какого предприятия? А еще там у вас эта Надежда из инстаграма.
– А, – разочарованно заметила Прасковья. – Так вы из-за нее ко мне подкатываете?
– Нет, просто интересно. Вы какое-то интернет-издание? Пиарщики ее? Любопытно, как это все устроено.
– Угостите коктейлем – расскажу, – ответила Прасковья.
– А тебе уже точно есть восемнадцать? – шутливо спросил Егор.
Прасковья демонстративно выдохнула дым:
– По-моему, вопрос уже не имеет смысла.
Прасковья села за стол к Егору, откуда открывался удобный вид на веселье чертей, гомункулов и оккульттрегера.
– Это на самом деле вовсе не рабочий коллектив и не родственники. И к инстаграму не имеет отношения, – сказала Прасковья игриво, когда Егор сделал заказ поверх своего пива и мясной тарелки. – Вот эти мужчины и женщины, кроме той, что с краю сидит, это на самом деле демоны: кто из ада, кто здесь родился. Даже Надежда из инстаграма – демон, поэтому такая популярная. Они в медиа, в бизнесе, во всей этой ерунде шарят – не поверишь.
– Я же серьезно, – с легким упреком сказал Егор и разочарованно вздохнул.
– Я тоже серьезно. Ты приглядись. По сравнению с ними все остальные в зале выглядят как бомжи. Ну не как бомжи, но не так хорошо. На остальных смотришь – и ладно. А тут такие несколько людей, на которых смотришь, и еще хочется смотреть, настолько они милые. И заразительно смеются, и смотрят друг на друга так тепло, что хочется, чтобы на тебя тоже так посмотрели. И при этом не фотомодели, а прямо такие люди-люди, даже более настоящие, чем сами люди.
На лице Егора очень отчетливо отметились носогубные складки:
– Развела ты меня, короче, на коктейль.
– Я серьезно, – рассмеялась Прасковья. – Разве ты не замечаешь? Ну признай, что они именно так и выглядят.
Егор слегка расслабился, склонил голову. Включившись в игру, спросил:
– Ну хорошо, пусть будет так. Тогда вот та рыженькая кто? Ведьма, которая призвала их в ресторан? А ты ее маленькая подручная? А дети кто?
– Нет, не ведьма, конечно, – сразу же ответила Прасковья. – Потому что колдовство, обряды, как в кино, не имеют смысла. Колдовство… оно, как сказать… обратно пропорционально, если я это правильно сейчас употребила, не знаю. Оно наоборот действует. Нет черных кошек, которых в жертву приносят. Но зато оно в жизнь поэтому и встроено.
Опять на лице Егора отчетливее проступили носогубные складки, и Прасковья заторопилась, то смотря ему в глаза, то опуская ресницы, точно в раздумье, в поисках подходящего слова.