Раз за разом дергая спуск, резидент опустошил обойму, тут же вставил новую. Совершенно оглохнув от собственной стрельбы, не сразу услышал приближающееся гудение. К нему летели сразу с двух сторон — два аппарата, отдаленно напоминающие те блюдца, с которыми ему пришлось недавно повстречаться в небе. Окутанные огнями аппараты сделали над ним плавный круг, зависли на одном месте. Идти на посадку они явно не спешили.
Выстрелив последний раз, Роберт Монтгомери обессилено прикрыл глаза. В конце концов, он никогда не считал себя врагом томусидиан, а значит, и будущее пленение не стоит рассматривать как предательство. Просто ему не повезло. Не повезло, и все тут. На этот раз обстоятельства оказались сильнее, а значит, не стоило и стыдиться того, что должно было произойти в ближайшие часы и минуты…
Глава 7
Удивительная вещь! — после того, как Дымов принялся лечить людей, он стал испытывать странный трепет перед водой. Такого не было в том прошлом мире, откуда он явился, — теперь же, всякий раз оказываясь на берегу моря реки или озера, он начинал волноваться как мальчишка. И причина таилась вовсе не в том, что ему полюбилось купание или открылась какая-то особая красота водной бирюзы, — все объяснялось гораздо проще. Черная Химера излечила его от таймерной болезни, наградив взамен способностями, о которых он не смел даже мечтать. Правда, и отправили его с Мадонной туда, откуда не было возврата, — в чужое время и чужой город, к людям, которые во многом отличались от тех, с кем приходилось ранее воевать, делить пищу и кров. Но обижаться, разумеется, не стоило. В качестве подъемных им выдали нечто такое, что способно было примирить с любой страной и, пожалуй, даже любой цивилизацией. Как и Мадонна, Вадим получил доступ к иным знаниям, научился видеть истинную суть вещей и наконец-то в полной мере овладел материей, именуемой человеческим телом.
То есть, вполне возможно, означенную суть нельзя было называть конечной, но, как известно, до истины в последней инстанции мало кто добирается, и следовало довольствоваться тем, что перед ним отворили первую дверь к заповедному. Помимо первой двери, наверняка, имелись вторая и третья, но жадничать не стоило. Ему, во всяком случае, вполне доставало и того, чем он обладал. И та же вода неожиданно предстала перед Дымовым не мокрой средой под названием «аш два о», а вполне живым существом, способным чувствовать и сопереживать, избавлять от хворей и наказывать. Впервые разглядев над поверхностью городского пруда огромное облако трепещущей ряби, Вадим испытал настоящее потрясение. Он и по сию пору толком не понимал, что больше его поразило — наличие живой ауры у водоема или болезненный вид этой самой ауры. Именно тогда он и начал ездить по миру, изучая метатела рек, прудов и морей. Не поленился слетать и к Атлантике, которая его буквально заворожила. Так или иначе, но неоспоримо было одно: стихия, способная стирать с лица земли целые города, ничуть не противилась людскому вторжению. Люди купались в воде, обмывали детей, брызгались, а Вадим воочию видел, как окутывает их мощное облако водной энергии, удивлялся тому, с каким тактом и нежностью метатело гиганта ласкает человеческую кожу, сводя на нет нервное напряжение, вытягивая вон застарелые недуги. Дело тут было не столько в химическом составе воды, сколько в слиянии родственных энергий. Крохотная толика того, что в стародавние времена самовольно выбралась на сушу, в эти минуты наслаждалась вновь обретенной родиной. Немудрено, что даже взрослые напоминали медвежат, вернувшихся к своей истосковавшейся матери, и подобно матери вода принимала погружающихся в нее людей. Впрочем, умела она и мстить, утягивая на дно, переворачивая лодки и корабли, выжимая из груди последний воздух.
Когда впервые Вадим коснулся настороженными лимбами метатела океана, он готов был абсолютно ко всему — к отторжению, к взрывной агрессии, к холодному равнодушию. Но произошло удивительное. Оказавшись в воде, его метатело попросту растаяло. То есть, так ему поначалу почудилось. Чуть позже Вадим понял, что в реалиях случилось более невероятное событие. Из жесткого панциря его корона превратилась в нечто расслабленное и текучее. Она расходилась во все стороны, каждой своей молекулой проникая в межклеточное пространство водного гиганта, становясь с ним единым целым. На какие-то минуты Вадим даже ощутил, что теряет себя. По той простой причине, что Дымовым он себя больше не чувствовал, а чувствовал огромной водной гладью, омывающей разом сотни и тысячи побережий, баюкающей большие и маленькие острова, буйными ладонями хлещущей по далеким скалам, по крашеным бокам пузатых барж и кораблей. Это можно было назвать взаимопроникновением , и Вадим честно признавал, что ничего более фантастического он в своей жизни не ощущал. С тех пор свидания с водной стихией он периодически повторял и, каждый раз выбираясь на берег, наблюдал не только усиление собственного метатела, но и качественное его изменение. На какую-то существенную долю он становился иным, проникаясь тем редким спокойствием, которое дарит лишь знакомство с Вечностью.
Вот и сейчас, получив в собственное распоряжение несколько часов свободы, он не смог удержаться от короткого свидания. Наступал октябрь — месяц для Урала далеко не жаркий, но Вадима это не смущало. Выйдя на песчаный берег городского пруда, он прищурил глаза и с наслаждением вдохнул в себя рыхлые всполохи водной плоти. Пруд был болен, но, увы, помочь ему Вадим ничем не мог. И не удивительно, что каждый год рассерженная вода утягивала на дно три-четыре десятка людей. Разумеется, виноваты были не они, но в пруду погибала рыба и задыхались водоросли, а содержание пропилена с бензольными соединениями росло год от года. Из живой вода превращалась в мертвую, а мертвая вода не умеет лечить, — такая вода только мстит.
Тем не менее, за себя Вадим не опасался. Он, успевший впитать в свою ауру частицу Атлантики и десятков иных морей, воспринимался любой водной стихией, как свой. И вся информация, все секреты очередного водоема автоматически становились его собственными. В сущности, свою внутреннюю «копилку» Дымов давно разбил, отказавшись коллекционировать мирские тайны, однако об информационном доступе, который давала ему вода, все-таки не забывал. Впрочем, сейчас он пришел сюда не за этим. Ему хотелось кратковременного покоя и той сладкой музыки, которую способна была порождать только водная пучина. Быстро раздевшись, он вошел в воду и нырнул.
Как обычно растворение произошло практически мгновенно. Проплыв под водой около полусотни метров, он перевернулся на спину и открыл глаза. Это тоже было одним из его открытий — наблюдать звездное небо из глубины. Собственно, и взглядом человека это нельзя уже было называть. Он глядел на небо глазами стихии, которая многое видела иначе. И то сказать — если смотришь на что-то в течение веков и тысячелетий, наверное, начинаешь видеть что-то более важное и ключевое. Пена уходит, сор перестает замечаться, и небо предстает в своем истинном свете…
Дымов выбрался из воды лишь минут через двадцать. Ни вытираться, ни отряхиваться не стал, — вода высыхала на теле сама собой, из жидкого состояния переходя в газообразное и тут же обращаясь в энергетическое поле. Наверное, это было даже плохо, — собственная полевая пластичность избаловала Дымова, и временами он ловил себя на мысли, что облик человека, передвигающегося с помощью мускулов, нуждающегося в мыле, пище, кислороде и зубной щетке, начинает его откровенно тяготить. Эх, если бы не условности, с каким удовольствием он трансформировал бы собственное тело, превратив его в компактную торпеду, летающего осьминога или подобие облака. Впрочем, виноваты были не только условности, — он и сам привык к человеческому телу, привык к его плюсам и минусам. Увы, в этом теле он родился, и с этим приходилось мириться.
Он уже одевался, когда слуха его коснулся хрипловатый голос:
— Круто ныряешь. Я уж думала, утонул…
Вадим повернул голову. На берегу, обняв тощие, упакованные в джинсы колени, сидела девчушка лет четырнадцати. Лицо — в конопушках, глаза и губы подмалеваны, в зубах, разумеется, сигаретка — и не простая ментоловая. На Дымова она глядела не то чтобы равнодушно, но как-то вскользь, особенно не интересуясь. Дескать, плаваешь и плаваешь, — моржей, как дураков, на свете во все времена хватало. А под пьяную лавочку не то что в октябре, но и под Новый Год можно в воду полезть.
Странно, но первым делом Вадим обратил внимание на болезненный вид девчушки. Чем-то она напоминала городской пруд. Те же лакуны в отощавшем метателе, те же синюшные оттенки.
— Я хорошо плаваю, — машинально пробормотал он и так же машинально просканировал дамочку вплоть до печенок, селезенок и яичников. От увиденного ему захотелось зажмуриться. Пруд, по крайней мере, погибал достойно, увядая равномерно по всем своим параметрам. Здесь же при внешнем относительном лоске наличествовал целый букет заболеваний, начиная от банальной золотухи и заканчивая тяжелой формой хламидиоза.
— Холодно, небось?
— Ничего, я закаленный. Ты-то сама откуда?
— Как откуда? Оттуда. Тебе-то что? — девчушка по-мужски сплюнула. — Пацаны привезли и оставили.
Вадим к этому моменту уже оделся и глядел на девушку более профессионально.
— Да ты никак со стажем подруга? Что употребляешь? Все еще травку или уже на героин перешла?
— Тебе-то что?
— Как что? Жалко. Ломает, наверное?
— А ты как думал! — она зло фыркнула.
— Ну, а друзья твои — что же?
— А что друзья, — у них тоже пока по нолям. Вот, обещали вернуться, помочь. Если бабок, конечно, достанут. Ширево за так никто не даст. — Девчушка скорбно вздохнула. — Задолбало все. Повеситься хочу.
— Ты? — Вадим удивился. — В твои-то годы?
— В мои-то годы уже по третьему аборту делают. Или от сифилюги помирают. Так лучше уж самой. — Она поморщилась. — Только в петлю противно. Лучше уж с крыши, как Милен Фармер. Красиво, блин! И быстро.