— Идите оформляйтесь, работайте. Я за то, чтобы люди исправляли свои ошибки на работе, а не в апелляциях. Даже грубые ошибки.
— А партийный билет?
— Что… партийный билет?
— У меня же его… того… отобрали…
— Не отобрали, Крамаренко. Нет. Не отобрали, — повел на него Борщ единственным глазом. Другой был искусственный, и над ним вместо брови краснел шрам. — Вас исключили из рядов партии, а не отобрали у вас партбилет. Разве вы не заслужили этого? На вашей совести элеватор. А сторож? Ведь погиб человек.
— Сторож не имел права спать на недостроенном объекте…
— А этот «недостроенный объект» имел право валиться на голову сторожу?
— Кое-кто, — понизив голос, доверительно сказал Крамаренко, — вагонами стройматериалы расхищает, дачи себе строит за государственный счет… а я что? За столько лет щепочки со строительства не взял.
— Тогда на орден претендуйте! — блеснул на Крамаренко недобрым глазом секретарь обкома. — Смотрите-ка: ничего не украл, и никто за это не благодарит! Какая черная несправедливость!
— А с партийностью как же? Начальник участка — и беспартийный: неудобно.
— Подите в свою первичную организацию и скажите: «Я завалил элеватор. Я знал, что он рухнет, и спрятался за формальное предупреждение, считал, что моя хата с краю. Верните мне партбилет: без него я не чувствую себя полноценным начальством».
— Я сигнализировал, — начал было Крамаренко с апломбом и… заметил Богданчика, тот бесшумно вошел в кабинет.
— Вот и прекрасно, — прищурился Борщ, — как говорится, «про вовка помоввка»… Скажите-ка, — обратился он к Богданчику, — Крамаренко предупреждал вас о возможной аварии?
Омелян Свиридович почувствовал, как у него мгновенно вспотели ладони. «Конечно, — подумал он, — Богдан Георгиевич мою докладную давно уничтожил и не рассчитывал, что я ему сейчас такую свинью подложу. И зачем я напоминал о докладной? Надо было держаться чего-нибудь одного: или разоблачать начальство, или вместе с ним выкручиваться из беды. Представляю, что обо мне думает сейчас Богданчик!»
Крамаренко набрался наконец духу, посмотрел на Богдана Георгиевича и глазам не поварил. «Вот тебе и «жалкий клоп», вот тебе и «временщик», — вспомнил он слова Бориса, — жаль, что Борька не видит, как этот временщик удобно расселся в обкомовском кресле, не спросив разрешения, задымил сигаретой, ногу на ногу заложил. И Волобуев, тот тоже так себя ведет. Артисты!»
— Да… По-моему, была такая записка от товарища Крамаренко, — небрежно протянул Богданчик, — я теперь припоминаю: действительно была. Но разве это меняет существо дела? Товарищ Крамаренко ошибся. Цемент проверен лабораторно. Я это уже объяснял. И не понимаю, зачем меня опять сюда вызвали до окончания экспертизы. Рано или поздно — все равно будет доказано, что причиной аварии были внезапно подошедшие грунтовые воды.
— Добре. Подождем экспертизы. И если не в вашу пользу окажется — судить будем, — сказал Борщ, неприязненно посмотрев на Богданчика. — Не посмотрим ни на чин, ни на звание. А вызвал я вас потому, что вы до сих пор не изложили суть дела в письменной форме. Все за вас, по привычке, подручные пишут. А отвечать-то вам персонально…
— Задыхаюсь от комиссий, — приятно улыбнулся Богданчик, — никак не выберу времени. Завтра обязательно напишу.
— А вы, — обратился Борщ к Крамаренко, — оформляйтесь и работайте. И не стройте из себя невинную жертву. Как вы могли предупредить и спать спокойно? Почему продолжали делать то, что считали опасным? Теперь и вы небось на экспертизу рассчитываете. А все коммунисты на элеваторе утверждают: вы, вы первый на каждом углу кричали, что цемент не той марки. А после аварии другое запели? Ничего, мол, не знаю, начальству виднее. Какое же значение имеет ваш рапорт? Ведь, кроме буквы закона, есть еще партийная совесть. — И, отмахнувшись от сигаретного дыма, который Богданчик пустил ему в лицо, с досадой сказал: — Эх, черти, угробили вы мне элеватор!
«Дело — труба», — подумал Крамаренко. Теперь он вспомнил, что Борщ приезжал на строительство, когда еще закладывали фундамент. «Очевидно, он лично заинтересован в этом объекте», — решил Крамаренко. И забрал папку с благодарностями, которую положил на видном месте перед началом беседы.
Они молча вышли с Богданчиком из кабинета, молча спустились по широкой мраморной лестнице. Крамаренко страшно разозлился, увидев, что Богданчик при выходе как ни в чем не бывало предъявил партбилет, а ему пришлось отмечать пропуск.
На площади было людно и солнечно. Ветер утих, и сухие листья, устав от утренней кутерьмы, тут и там отдыхали золотоперыми стайками.
«Сейчас он отчитает меня», — подумал Крамаренко, замедляя шаг, чтобы попрощаться с Богданчиком. И тут же попытался утешить себя: «А может, это и к лучшему? Рассориться бы с ним раз навсегда, и пропади ты пропадом все на свете вместе с его благодеяниями… Еще ничего не сделал Богданчик для Крамаренко, только наобещал, а претензий хоть отбавляй. Вот, например, денег на прошлой неделе потребовал. Не то в долг, не то аллах его знает как. Назвал такую сумму, что под ложечкой засосало. Но не было подходящих условий, пришлось эту беседу прервать. Обещал, что на днях уточнит. А сегодня, наверное, рассердился и не будет ничего уточнять. Тем лучше. Не придется идти на поклон к Волобуеву».
— Надеюсь, ты все правильно понял, старик? — взял его по-дружески за локоть Богданчик. — В определенный момент я не мог тебя не уволить. Надо же было делать оргвыводы! А теперь, если высшие инстанции подсказывают, завтра же оформляйся. И не воображай, что друзья о тебе забывают.
— Я не воображаю, — сказал Крамаренко обиженно, — а насчет увольнения — это старая песня. Во всяком деле найдется свой стрелочник.
— Брось ты эти бабушкины сказки о стрелочниках, — поморщился Богданчик. — Вот ты рапортом козырнул перед Борщом — разве я обижаюсь? Ничуть. Потому что ситуация требовала. Главное, старик, покрепче при этом держаться друг за друга: диалектика!
— Хороша диалектика, — покачал головой Крамаренко, — когда тебя в отсутствии совести упрекают.
— Вижу, напустил на тебя страху наш одноглазый циклоп, — сказал Богданчик, — только ты напрасно теряешься. Держи хвост трубой. И не забывай, что, во-первых, «не так страшен Борщ, как его малюют», а во-вторых — «Борщей бояться — в лес не ходить».
И сам засмеялся, довольный каламбуром.
В развязном тоне Богданчика, в его ободряющем смехе Крамаренко послышалось: «Держись за меня, со мной не пропадешь». И мысль о том, что хорошо бы с ним разругаться, показалась теперь нелепой.
Они дошли до полуразрушенного здания бывшего ветеринарного института, на месте которого строился новый Дворец пионеров, и сели на мокрую скамью.
— Да, чуть не забыл спросить: видел ты Генриха Юлиановича? — поинтересовался Богданчик.
— Кого, кого?
— Ну, твоего Волобуева.
— А-а, Волобуева… (поди догадайся, когда по паспорту этот Генрих — Хома). Нет, не видел. На днях должны встретиться.
— Ты обещал мне попросить у него кое-что… Если у тебя действительно нет такой суммы.
— Откуда у меня, Богдан Георгиевич? Семья большая… А я ведь за всю жизнь и щепки…
— Ну ладно. Это дело твое. Ты сделай милость: возьми в долг для меня. Волобуев тебе не откажет.
— А вы… А ты с ним знаком?
— Чуточку. В одной компании когда-то встречались. Остроумный человек. Эрудированный. Вы ведь друзья детства как будто бы?
— Да. На Заставе вместе в городки когда-то играли… А чем отдавать ему буду?
— Даже не знаю, что тебе на это сказать, — обиделся Богданчик, — ведь и я у тебя беру в долг. Мне подарки не нужны. Просто по некоторым соображениям я не хочу сейчас иметь дело со сберкассой. А эта сумма нужна срочно… От нее зависит… Неужели и это тебе объяснять? Вот закончится расследование, расквитаюсь с тобой, ну и выпьем по чарке. А закусим… Борщом! — и он опять засмеялся своим неприятным визгливым смешком.
Неведомый темный мир все шире и шире раскрывался перед Крамаренко, и он уже был не в силах отшатнуться.
— Ладно, попрошу у Волобуева, — пообещал он и почувствовал себя так, как будто бы долго стоял в раздумье, перед тем как ступить на шаткую кладку, и вот ступил, и пошел над пропастью, зажмурив глаза. А назад повернуть уже поздно.
II
Виталий не очень верил, что его статья может вызвать большую бурю. Но каждое утро с волнением раскрывал свежий номер областной газеты. С того дня, когда отдал статью, прошло уже две недели.
— Может, совсем не напечатают? — прикидываясь равнодушным, как-то сказал он Сыромолотному.
— Напечатают! — заверил Сашко. — Во-первых, это актуально, а во-вторых — просто свинство было бы не напечатать такую статью. Одно только плохо, что ты и меня подписал. Ты же автор, а я тут при чем?
— А при том, что ты живешь в плохих квартирных условиях. Величко всюду раззвонил, что я выступаю против хуторов потому, что жилплощадью не интересуюсь. А у Сыромолотного хибарка не сегодня-завтра развалится, если и он со мной заодно, это уже другой коленкор.
Впечатление, которое произвела на заводе статья, превзошло все ожидания. Она появилась на видном месте, под измененным заголовком. В рукописи статья называлась «Что здесь от социализма?». В редакции же дали свой заголовок: «А опасность велика!» — и набрали его большими жирными буквами.
Войдя утром в трамвай, Виталий услышал первые отклики.
— Ерунда, маниловщина, — потрясал газетой полный тонкогубый блондин в очках. — Надо сначала обеспечить людей нормальными условиями, а потом уже теоретизировать по поводу коммунистической этики.
— Правильно написано, — отозвалась старуха, сидевшая в проходе на мешке с картошкой. — Писал человек как в воду смотрел. Мы вот с сыном построились на отлете… Ни село, ни город, бог знает что. На лысого же дидька мне такая жизнь? Если б не телевизор — на стенку можно полезть с тоски.
Слива еще издали заметил Виталия, когда тот соскочил с трамвая. Показал на него пальцем ребятам: