— Будьте знакомы! Приветик! Человек будущего! Живет у «пахана» в профессорской квартире, а мое инди-ви-дуальное строительство ему поперек горла… Теперь жди меня в гости, — бросил он на Виталия недобрый взгляд. — Буду своих баб к тебе водить. Или «маханшу» на твою жилплощадь переадресую. Будьте уверены, моя мамуля даст тебе прикурить: горляночка — во!
— Хоть бы мать пощадил, — сказал Виталий и двинулся было дальше. Но Слива загородил дорогу.
— Ты про мои девять метров напиши. Литературную пародию. Пусть мне ордер дадут, чтоб как у тебя квартира была, где-нибудь в Нагорном районе.
— Жилкомбинат тебя не устраивает?
— Эге! Это все обещанки… Когда он будет, этот ваш комбинат? Когда окончательно коммунизм достроим? Эх вы… писаки! — И, со злостью надвинув на лоб «стиляжную» белую кепку, Слива быстро прошел мимо Виталия.
«Если все на заводе будут так реагировать на статью…» — подумал Виталий и увидел толпу парней и девчат неподалеку от проходной — около стенда, где висел вчерашний номер областной газеты. Виталий вытянул шею и увидел: несколько абзацев в его статье были обведены карандашом, а некоторые строки подчеркнуты. Он с удовольствием прочитал эти места.
«…как часто мы отождествляем такие понятия, как «образование» и «воспитание», гордимся (и законно гордимся!) тем, сколько молодежи учится у нас в вечерних школах, заочных институтах, на курсах. И в то же время стыдливо замалчиваем все, что касается моральных критериев, взглядов на жизнь, поведения в быту… Как часто мы хвалимся (и законно хвалимся!) средствами воздействия на молодежь и непростительно мало интересуемся: а действуют ли эти средства! Очень хорошо, что у нас в клубах и красных уголках много стендов, диаграмм и плакатов. Но мы обязаны интересоваться еще и тем, что это дает? Сколько золотых рук сделали мы из не очень прилежных «середнячков»? Из гуляк — серьезных людей? Из эгоистов — сознательных граждан? Из равнодушных — творцов?
Ведь смешно было бы, если бы артиллеристы в бою отчитывались количеством выпущенных снарядов, а не попаданием в цель!»
Немного ниже снова было обведено:
«Нельзя одной ногой шагать в будущее, а другой — увязать в болоте прошлого. Нас пугает не то, что передовая молодежь завода будет селиться в маленьких домиках. Наоборот, в самые счастливые для нашей планеты времена исчезнут многоэтажные громады, люди будут жить в уютных виллах, среди буйной зелени… Нас беспокоит то, что в упомянутом поселке, где только что закладываются первые фундаменты, уже выглядывают из хлевов угрожающие рыла индивидуальных свиней, а от заботливо огороженных колючей проволокой грядок так и несет спекулятивным базаром… Разве же не легче переждать (может, и перемучиться!) год-два, а то и три на тесной жилплощади, пока построят, наконец, наш комбинат, чем слушать, как твоя мать или теща выясняет с соседкой проблему, чья коза чью капусту умяла? Как же можно назвать «социалистическим» этот беспризорный поселок, если там даже не запроектирован ни стадион, ни клуб, все отдано в «частные руки», а руководство завода, как страус, прячет голову под крыло и считает, что опасности нет. А опасность есть — и большая!»
Чубатый парень, обняв двух девчат за плечи, читал статью вслух, и почти все, кто слушал, смеялись и одобряли. «Ну, брат Величко, ты теперь потанцуешь», — подумал Виталий, уверенный, что его главный оппонент побежит сегодня с газетой по всем ответственным инстанциям.
В цехе Виталия ждало разочарование: ни Рогань, ни ребята вчерашней газеты не читали, и ему пришлось своими словами пересказать статью. В обеденный перерыв Виталия вызвали в комитет комсомола.
— Молодец! — неожиданно похвалил его Подорожный. Он потряс руку Виталия с таким видом, будто это не он вчера оспаривал все основные положения статьи. — Молодчина! Здорово написано! В ближайшее время обсудим статью на бюро, а потом устроим диспут.
«Вот так он и с узкими брючками обошелся, — раздраженно подумал Виталий. — Сначала тех, кто являлся в клуб в модных брюках, чуть ли не агентами мирового империализма объявил, а теперь сам, смотри, в каких «дудочках» щеголяет…»
— А главное, что мне понравилось в статье, — сказал Подорожный, — это правильная постановка вопроса. Обо всем сказано объективно, без личных моментов.
«Это он так радуется потому, что я его фамилию не назвал», — догадался Виталий.
— Заскочил я утром в партком к Михейко, — продолжал Подорожный, — он за тебя руками и ногами!
— А ты?
— Что… я?
— Ты за меня… за эту статью хоть одной ногой?
— Видишь Письменный, какой ты злопамятный.
— Да нет… Просто интересно: искренне ты меня поддерживаешь или только потому, что в высших инстанциях…
— Знаешь что? Если ты такого мнения, для чего же голосовал за меня, товарищ Письменный?
— Может, жалею.
— Имеешь возможность исправить ошибку: до выборов недалеко.
— Тем лучше.
— Думаешь, плакать буду? Мне еще полтора года — и диплом инженера в кармане. По крайней мере отвечаешь за свой производственный участок и никто на тебя собак не вешает.
— А кто на тебя их вешает?
— Хотя бы ты. Я же точно знаю, какого ты мнения обо мне: «Подорожный — чинуша», «Подорожный — комсомольский дьячок», «Подорожный — флюгер, за должность свою дрожит…» Эх ты, не видишь разве, какая обстановка? План, план, план… Где ты слышал, чтобы у нас на заводе серьезно обсуждали моральные проблемы? Вот так и ведется: два-три громких слова брякнут об этой морали, а главное, чтобы план был. Что там у кого на душе, как оно там после гудка — это все идет под рубрикой массовой работы. А начальство, знаешь, как относится к этой рубрике? Это, мол, для газетных статей, беллетристика.
— Допустим. А кому же, как не комсомолу… — начал было Виталий.
— А ты кто такой? — перебил Подорожный. — Пионер? Или октябренок? Ты ведь тоже комсомолец и, между прочим, член комитета. Поставил вопрос — честь тебе и хвала. Чего еще надо? Хочешь, чтобы я непременно да руках тебя за это носил?
— Не в том дело, — смутился Виталий. — Ты же недавно был против…
— Не против я был, а не дошло до нутра, — сбавил тон Подорожный, — понял? Вчера не дошло, а сегодня дошло.
— Порядок. Договорились, — пожал ему руку Виталий.
— Вот так бы и давно, — обрадовался Подорожный. — А то есть у нас такие… Не смотрят, понимаешь, на условия, на обстановку, а все рады свалить на руководство. Я не про тебя в данном случае… Это, брат, дело серьезное, с индивидуалистическими настроениями. Тут одной статейкой не обойдешься. Не смотри, что все тебя поздравляют. А пусть коснется персонально того, другого, третьего… Тогда посмотришь, сколько у тебя врагов будет.
— Возможно. Что же делать? — озабоченно спросил Виталий.
— Готовься к диспуту, — уже думая о чем-то другом, сказал Подорожный. — «Зримые черты будущего в современном советском человеке».
— А как с Вьетнамом? Заглохло? — поинтересовался Виталий.
— Еще решают вопрос, — уже на ходу ответил Подорожный. — Говорят, начнем только с первого января. Все зависит от того, как завод выполнит годовой план. А у нас, не забывай, реконструкция. Если не успеем — могут заказ передать в Ростов… Видишь? Опять-таки план. Вот тебе и «моральная проблема»!
III
День начался для Жени тревожно. Что-то ее беспокоило. Может, Дима? Он, кажется, немного приревновал на воскреснике. И совершенно напрасно! Этот Письменный очень интересный и умный, но Женя никогда бы… Что никогда? Именно потому, что он так самоуверен и убежден, будто любую девушку может покорить, Женя никогда бы не призналась ему… В чем? А ни в чем. Все равно не призналась бы.
С Димкой ей будет лучше… Ну и глупая! Можно подумать, что этот Виталий признался в любви и она теперь стоит перед выбором. Если и случится такое (Женя знает — это никогда не может случиться), если он снизойдет… она все равно не признается. Нет, это просто становится неприличным: все время только о нем и думает. Еще чего не хватало!
Лучше бы окончательно решила, что подарить сегодня Диме на день рождения. Женя скопила на электробритву. Димка обожает такие штучки. Была бы в продаже атомная бритва, он бы атомной брился. Говорят, что наши слобожанские бритвы — самые лучшие. Это приятно. Казалось бы, какая разница — ленинградские… слобожанские… киевские… А вот живешь в Слобожанске, и тебе особенно приятно, если здесь производят что-то хорошее. Теперь Женя имеет право говорить «наши моторы — лучшие». Это здорово звучит — «наши моторы». Хоть она работает не в цехе, но о моторах все равно теперь можно говорить н а ш и. Потому что и она, и этот Виталий Письменный… Опять Письменный?
А может, она неспокойна потому, что мама опять целую ночь бродила по квартире? Ну что с ней делать? Не спит и не спит. Бедная мамочка! Почему Жене так ее жаль всегда? Никогда не плачет, не жалуется, а в глазах тоска!..
Женя думает обо всем этом, рассматривая накладную. Вот, пожалуйста, приобрели для заводской библиотеки еще пятьдесят экземпляров «Консуэло»! Разве не дико, что до сих пор так много читателей у этой слезоточивой мадам Жорж Санд. Двадцатое столетие — и Жорж Санд. Парадокс? А сколько еще таких парадоксов! Борис прошлым летом познакомил Женю с одним приятелем. Молодой физик. Казалось бы, должен и музыку соответствующую любить: Бетховена… Шостаковича… А он еще и хвастает: «Не признаю ничего, кроме джаза!» Неужели и дальше человеческие вкусы и симпатии так безбожно будут отставать от гениальных творений эпохи? Интересно, что об этом думает Письменный…
— Прошу прощенья, — перед нею стоял Роман Величко.
— Пожалуйста… Я даже не заметила, как вы вошли.
— Между прочим, я здесь стою не меньше десяти минут. Не могли бы вы дать мне вчерашний номер местной газеты? Не почитать — я уже читал, а с собой.
— Мы подшиваем газеты… А впрочем, у меня, кажется, есть два экземпляра. Там интересное что-нибудь?
— Ничего особенного. Одна статейка. Я бы хотел ее вырезать, а в киосках уже нет. Поищете?