А тем временем этот прославленный токарь «подгнивал на корню». Пока он был рядовым, хотя и прославленным членом бригады, это еще не так бросалось в глаза. Но, став бригадиром, Величко лихорадочно заметался, не зная, как уберечь свое исключительное положение. Откуда грозит главная опасность его славе?
Он то из кожи лез, стремясь доказать, что его бригада самая лучшая, то вдруг его начинала терзать зависть к своим же ребятам, которые становились с ним вровень. И тогда Величко «подставлял ножку» выдающимся и незаслуженно возвышал «середнячков», объявлял им за здорово живешь благодарности, подсовывал «выгодные» заказы.
В бригаде пошел разброд. Величко начал выживать «бунтарей» и, чтобы успокоить недовольных, придумал поощрительную раздачу строительных участков и у себя в бригаде ставил на очередь тех, кто потворствовал ему, угождал.
А чтобы задобрить цеховое начальство, которое не могло не видеть, что с бригадой Величко неладно, он прибег к старым, но испытанным методам…
Виталий не знал, куда глаза девать от стыда, услышав, как на собрании Величко говорил о начальнике цеха, когда того выдвигали в Верховный Совет. Не у каждого повернулся бы язык. «Земной поклон вам, Гордей Степанович! Народное спасибо за отеческую заботу о молодежи, за те раны, что вы получили в боях с врагами…» Все это было, верно. Но чтобы так — о начальстве!
После этого выступления и пошла открытая «холодная война» между Величко и Письменным. Виталий прямо в глаза сказал Роману: стыдно так выступать. А последним «яблоком раздора» между ними были индивидуальные строительные участки. Несмотря на то что горсовет запретил это беспорядочное строительство, завком продолжал раздавать земельные участки ударникам под вывеской строительства «социалистического поселка». Все на заводе знали, что строится каждый отдельно, добывая материалы где кто может. Но прикидывались, будто ничего не понимают. Виталий первым нарушил молчание, а Величко воспринял это как выпад лично против него.
— Какие еще ко мне претензии? — вздохнул Виталий, чтобы прекратить разговор.
— Оставь в покое Сливу и скажи своим дуракам, чтобы не брехали. Думаешь, их выдумка бросит тень на члена моей бригады и это тебе поможет заварить бучу с участками?
— А при чем здесь Слива?
— А при том, что он строится, а ты рад доказать, что все мои хлопцы не только индивидуалисты, а еще и хулиганы…
— Ну знаешь, Величко… логика у тебя поразительная!
— У меня логика реалистическая. Понятно? Гуд бай!
Перекур кончился.
VIII
Женю и Диму, который напросился на «чужой» воскресник, лишь бы не пропало свидание, поставили на укрепление дамбы. Здесь острыми лопатами вырубали прямоугольные плитки дерна, таскали на носилках к дамбе и утрамбовывали тяжелыми деревянными «бабами». Женя и Дима рубили дерн. Плитки дерна пахли мокрым грунтом и привядшей травой. От заболоченного луга тянуло влагой, а со стороны домиков, что расползлись, как улитки, по крутояру, ветер приносил запах теплого дыма.
Все эти домишки были окружены фруктовыми садами. Деревья стояли черные, по-осеннему голые и не могли замаскировать бесчисленных сарайчиков и пристроек, которые вылезли осенью на видное место, как поганки после дождя. На склонах косогора, где недавно еще кипела зелень индивидуальных огородов, торчали палки подсолнухов. Унылой цепочкой они сбегали вниз, к немому болоту, на котором уже не квакали неугомонные лягушки.
Девчата из центральной лаборатории разложили костер и жарили «колбасный шашлык». От надетых на проволочный прут кружков украинской колбасы аппетитно тянуло поджаренным салом. Кто-то крикнул: «Эй, женатики! Давайте сюда!» Но Жене и Диме хотелось побыть вдвоем. Она тут же на носилках расстелила синтетическую скатерку и стала раскладывать съестное.
На дне авоськи аккуратно завернутые в «Комсомольскую правду» лежали сонеты Шекспира. Увидев их, Дима усмехнулся:
— Просвещать меня будешь?
— Успокойся, — ответила Женя, — это я одному парню пообещала…
— Кто же он, — спросил Дима, листая сонеты, — наверно, литкружковец?
— Нет, — ответила Женя. — Не понимаю, в чем дело: так просил книжку, а теперь не является.
Ей почему-то не хотелось признаваться Диме, что она видела Виталия на трамвайной остановке.
Не понимала, почему Виталий не подошел, но почувствовала: это не случайно, он за Диму рассердился. Ей было приятно так думать. До встречи с Виталием Женя была уверена, что не может нравиться парням с первого взгляда: слишком незаметна. Блеск в глазах Виталия, тот особый блеск, который говорит девушке больше, чем слова, и удивил и насторожил ее. Неужели такой красивый парень (а Виталий был красив!) мог обратить на нее внимание?
«Значит, и я не такая уж овечка, какой казалась себе, — подумала Женя. — Значит, я тоже хороша штучка, и мне нравится, когда на меня засматриваются».
— А это случайно не он? — спросил Дима.
С насыпи неторопливо спускался Виталий, насвистывая затасканную мелодийку. Виталий просто бесился, если к нему «привязывался» какой-нибудь пошлый романс. Сейчас его преследовал прыгающий мотивчик с глупыми словами: «Ландыши… Ландыши… Светлого мая приве-е-т».
— О! Вы тут совсем по-семейному, — галантно поклонился Виталий, не замечая, сколько горькой иронии было в его тоне.
Женя познакомила его с Димой, и Виталий присел возле на корточки. Услышав, что е г о библиотекаршу зовут Женей, решил: никакое другое имя к ней не подошло бы. Ни Оля, ни Таня, ни Маня…
«Сегодня она еще лучше, чем вчера», — открыл для себя Виталий, хоть вчера вовсе не считал, что эта девушка красива. В новом синем ватнике, в цветастой косынке Женя была, и верно, заметнее. Рабочая одежда лишь подчеркивала тонкость ее лица. То, что она так деловито хлопотала, приготовляя завтрак, и что ее глаза повеселели, еще больше испортило Виталию настроение.
Женя тоже чувствовала себя скованно. Обращалась к Диме чаще, чем требовалось, была с ним нежнее обычного и всего лишь раз посмотрела на Виталия. А когда глаза их встретились, сразу же перевела взгляд на Диму. Виталий поднялся.
— Пойду… Книжку не забыли?
— Что вы! — Отдав Виталию сонеты, Женя пригласила: — Может, позавтракаете с нами? Шпроты… крутые яйца… котлеты…
— Спасибо. Только что сала наелся. Это, знаете, покрепче будет для рабочего желудка.
Сказал и сам себе удивился: что за пошлое кокетничанье! Можно подумать, что он и действительно не ест котлет или шпрот!
— Стаканчик чаю? — показала Женя на термос.
— Налейте! — согласился Виталий.
«Не хватало еще, — подумал он, — ответить, что чай не водка, много не выпьешь. Тогда бы был полный «джентльменский набор».
Женя наполнила пластмассовый стаканчик. Виталий, отхлебнув, стал рассматривать Диму исподлобья. Он мобилизовал все свои внутренние силы, чтобы быть объективным и найти в этом парне что-нибудь симпатичное.
«Да… как правило, девчата из-за таких голову не теряют», — утешал он себя, изучая продолговатое Димино лицо («как у лошади», — заметил Виталий) и белые, почти бесцветные ресницы.
«Э-э, да он альбинос! — констатировал Виталий с удовольствием. — Не люблю альбиносов. Да и долговязый какой-то. Просто жердь… А глаза сметливые. Наверно, не дурак. Нашла же она в нем что-то. Но, кажется, абсолютно лишен чувства юмора». По мнению Виталия, молодому парню, который так ловко умеет очистить крутое яйцо и так истово ест его, юмор был несвойствен.
Он решил тут же проверить догадку и рассказать свой любимый анекдот о мистере Бобби, которого мутило, если он ехал в поезде, сидя спиной к паровозу. Мистер Бобби заявил, что не мог поменяться местами с соседом, так как… в вагоне, кроме него, не было пассажиров. Виталий считал этот анекдот очень тонким и обрадовался, когда Женя громко рассмеялась, а Дима только вежливо улыбнулся. «А что? Угадал. Не дошло!» — похвалил себя Виталий за точный психологический прогноз. И тут же скис: Дима давно знал этот анекдот. Мало того: в ответ он рассказал еще два, тоже английских, а Виталий слышал их впервые. Особенно смешным был анекдот о кобыле, блестяще владевшей английским языком.
— Смотри какой, — с шутливым укором посмотрела Женя на Диму, — а я и не знала, что ты такой анекдотчик!
— Разве нам до анекдотов с тобой, — сказал Дима и трагическим жестом показал на носилки. — В прошлый выходной, — обратился он к Виталию, — собирались мы с Женечкой в кино, да и не пошли — у нас на заводе объявили воскресник. А сегодня — у нее. Так и проходят наши любовные свидания: без отрыва от производства. Вот поженимся, — обнял он Женю за плечи, — надокучим друг другу нежностями, тогда и возьмем на семейное вооружение сатиру и юмор.
«Язык у него неплохо подвешен, — недоброжелательно подумал Виталий. — «Вот поженимся…» — повторил он про себя. Виталию вдруг стало досадно и скучно.
— Значит, вы законный жених? — спросил Виталий с неуместной иронией.
— Выходит, что так, — не обращая внимания на тон, серьезно ответил Дима. — Если, конечно, не считать слово «жених» анахронизмом… В переводе на современный язык это означает, что мы поженимся, как только появятся подходящие условия.
— Квартира? — попробовал догадаться Виталий.
— Нет, — вмешалась Женя. — Совсем другое… Придется подождать.
Ее глаза погасли и стали такими же, как тогда в библиотеке, когда Виталию хотелось спросить: «Что с вами?» Только сейчас он заметил, что Женя без очков. И вдруг что-то произошло такое, от чего Виталию стало радостно и легко. Пусть себе около нее этот Дима, за которого она собирается замуж! Пусть Виталий только сегодня узнал ее имя! Все это больше не имеет значения. Он, он один, Виталий Письменный, призван сделать счастливой эту тонкую, эту необыкновенно тоненькую девушку с глазами, полными скорби, с нервными, горько вздрагивающими губами и детскими ямочками на смуглых щеках. Это просто дико, что он не знал ее до вчерашнего дня.
И хоть это внезапное чувство могло показаться странным, для него оно было, наоборот, вполне естественным. Оно давало неписаное право на заботу о ней, на радость от встречи с нею, на ревность.