Надо позвонить маме. А что сказать? Что вот, мол, я сегодня вылетаю? А зачем? Деньги у мамы есть, адвокаты уже работают, это точно… Свиданий все равно не дадут, это тоже точно…
Позвонить, конечно, надо. Собраться с мыслями и позвонить.
Зазвонил телефон. Она испуганно смотрела на дисплей, пыталась угадать, кто это может быть. Фу, местный номер. Ответила.
Это был Дитмар. Они позавчера познакомились, вместе катались, классный парень, на три года старше, у него тоже свой небольшой бизнес, и еще он работает part-time в «Экснер и Тилли». Дал ей свою визитку, она даже прифигела: Dietmar, Graf zu Schlossberg. А так совсем беспонтовый. Но очень красивый и весь такой элегантный. Настоящий аристократ. Ей даже жалко стало, что она еще не von Malnitzki. Но ничего. Она ему здорово понравилась, она это чувствовала. Серьезно понравилась.
Дитмар, чуть смущаясь, предложил сегодня съездить в Зальцбург. Его друг, друг их всей семьи, будет петь в «Волшебной флейте»…
Она стала вспоминать московскую квартиру, воскресный семейный обед. Детство, дачу, няню Галю, велосипед, лодку.
Все было клочками, кусочками. Картинка не получалась.
Конечно, маме надо позвонить.
Но, с другой стороны, почему мама сама не позвонила?
Наверное, мама расстроилась и забыла про меня.
Ничего. Позвоню из Зальцбурга.
Или когда вернусь сюда.
тема судьбыПо поводу денег и женщин
Арестованный за взятки Артем Семенович Подцепчук, 1957 года рождения, сочиняет в уме автобиографию:
Глава I
У всех наших ребят были деньги.
Я не знаю, откуда. Может быть, у них были богатые родители. Может быть, они фарцовкой занимались, не знаю, я же сказал!
А у меня денег не было никогда.
Ужасно было без денег. Ну, не ужасно, а как-то гадко. Унизительно. Когда ребята скидывались на выпивку, они доставали бумажные рубли, а я почти всегда – рубль мелочью. Из наэкономленных. Мама-папа давали на обед 60 коп. А я съедал первое и напирался бесплатным хлебом. А завтра – второе и бесплатный капустно-морковный салат… Пять двугривенных, или шесть пятнашек плюс десять копеек.
Помню – в гостях у одного друга было дело – скидывались, чтобы в магазин пойти, а у меня денег совсем не было. Копеек тридцать… Я в туалете заперся, сижу, кряхчу, воду спускаю, бумажки рву – как будто у меня вдруг понос. Они всё поняли, но виду не подали. Тактичные! Ну, а с другой стороны, что тут скажешь? «Не дадим тебе портвейну!» или «Ладно уж, пей, не стесняйся!» Ведь нет же. То-то и оно. От этого самый стыд.
Еще помню – один раз у меня было целых три рубля. Вот мы с ребятами решаем, что купить, и я все время приговариваю, как будто хвастаюсь: «Деньги у меня есть, деньги у меня есть…» Скидываемся. Тут один приятель мне говорит: «Тюша, три рубля – это не деньги, это три рубля». Еще стыднее. А что тут возразишь? «Не хами?» или «Ишь ты, какой богатенький!» Глупо. Тем более что он ведь любя, по-дружески…
И вот надо же, что именно ему ломился неуд по одному дурацкому, редкому, очень сложному, никому не нужному, но почему-то обязательному предмету, который у нас был на четвертом курсе.
Профессор, который вел этот курс, как раз помер. Осталась его аспирантка. Танечка. Она дочитывала лекции, и экзамены принимала тоже она. Маленькая такая, худенькая, некрасивенькая. Как первокурсница из провинции.
У меня с ней были, так сказать, добрые дружеские отношения.
Он это знал – и кинулся ко мне: «Попроси, Тюша, с меня шашлычная!» – «Какая, к черту, шашлычная?»
Говорю своей Танечке: «Есть один хороший человек, зовут так-то, поставь ему, если не противно, трояк. Сама гляди – он к тебе все равно будет на пересдачи ходить, и ты ему все равно поставишь тройку, чисто из жалости, потому что не ломать же человеку жизнь из-за этой хрени, которая никогда ему в профессии не пригодится…»
В общем, поставила она ему искомый трояк.
Уговорил он меня все-таки на шашлычную.
Выстояли очередь – семьдесят восьмой год, еще Брежнев вовсю правит! – сели, и вот я с тоской смотрю, как он заказывает водку, салат, шашлык по-карски, итого на пятнадцать рублей. О-хо-хо, думаю, мне бы лучше деньгами.
Сидим, болтаем – и выясняется, что моя Танечка еще троих отправила с неудами.
«Намек понял», – говорю.
«Тюша, спасибо! Шашлычная не заржавеет!»
«Да иди ты! Что у меня, двойная печень?» – я почти обиделся.
«Ладно, ладно», – говорит.
Вот. А потом дает мне два червонца.
«Ты чего? С ума? Забери, забудь!» – мне, правда, очень неприятно стало.
«Ну, пожалуйста! Купи Танечке цветочков».
Сунул деньги и убежал.
А я Танечку два раза в кафе сводил, она так рада была, нарядная приходила, смеялась очень ласково. У нее были милые кривые зубки. Потом она уехала в Америку, я скучал, правда.
Но понял, на какой тропинке лежат мои деньги.
тема судьбыПо поводу письма в письме
Человек, которого арестовали за взятки, в уме сочиняет письмо дочери:
«Анечка, моя дорогая!
Мама сказала, что ты приехала совсем больная, что у тебя сильнейший грипп, что ты примчалась из Австрии совсем простуженная и сейчас лежишь с температурой тридцать девять и пять. Бедная, как тебе не повезло, весь отдых насмарку. Хотя я по маминым глазам вижу, что ты никуда не примчалась, что ты все еще в Австрии. Слава богу, с мамой твоей я уже тридцатый год живу и прекрасно умею видеть, когда она просто не хочет меня огорчать и поэтому тебя всячески выгораживает. Да, ты катаешься на лыжах, общаешься с веселыми, красивыми и богатыми людьми и сама себе говоришь, наверное: “Зачем я там нужна, что я могу конкретно сделать, чем я могу реально помочь?” Конечно, сделать ты ничего не можешь, мама и Коля прекрасно со всеми делами справятся, но – но просто побыть с мамой, особенно вечером? Вот ведь в чем дело, а вовсе не в этой чертовой реальной помощи.
Хотя, может быть, я зря так на тебя накинулся. Вдруг ты на самом деле дома и болеешь? Прости меня. Выздоравливай поскорее.
Прости меня, я очень виноват перед тобой. Но не только в том виноват, что угодил в тюрьму.
Я виноват, что неправильно себя вел. С тобой и с Колей.
Только не подумай, что я сейчас буду оправдываться – что, мол, все это я делал ради детей. Нет! Хотя отчасти, конечно, да. Но только отчасти. Когда мы заботимся о детях, мы на самом деле заботимся о себе. Если, конечно, не про самые простые вещи – накормить, обогреть, грамоте научить. Если не про то, что у бедняков, дикарей и даже у зверей обязательно. Но повторяю: все, что сверх того, – мы делаем для себя. Для своего внутреннего самочувствия. Вот, мол, я какой – как у меня дети одеты, какие у них няни, в какую школу они ходят, какие репетиторы, какой вуз, какую машину я подарил своей дочке – я, я, я!
Конечно, я и сам любил красиво и вкусно жить. Люблю хорошее вино, хорошую сигару и хорошую книгу в хорошем кресле. Ты подумала, что мне плохо без вина, сигары и книги? Конечно, нет. Ну и правильно. Я решил бросить курить, раз уж представилась такая возможность. Жалко, книг здесь нет. А я люблю Томаса Манна по-немецки. Ты смеешься: Папа? Томаса Манна? Да еще по-немецки? А ты ведь знаешь, какой институт я окончил и какая у меня была тема диссертации… Или не знаешь? “Знала, но забыла!” – как говорят двоечницы на экзаменах. Красивые холеные двоечницы, несусветно дорого одетые, с безупречным макияжем, с модными стрижками, с длинными ногтями и дорогими кольцами. С тупыми кукольными личиками и будто бы слепыми фарфоровыми глазами. Аня, а ты знаешь, кто такой Томас Манн?
Ну, прости, прости.
Прости меня вот за что.
Я страшно виноват, что не передал тебе письмо, которое написал восемь лет назад, когда ты перешла в десятый класс.
Вот оно:
“Дорогая моя дочь! Любимая моя Анечка!
Через год тебе поступать в институт. Конечно, в Самый Престижный Вуз. И, конечно, я приложу все усилия, чтобы ты туда поступила. Причем не на платное место (фу, как стыдно, будто ты дурочка какая-то!), а непременно на бюджетное. Для этого тебе будут наняты репетиторы, а я без мыла в душу влезу ректору этого вуза, а также проректорам, декану твоего факультета и прочим нужным людям. А также кому надо из министерства.
Но это неправильно. Мы с мамой – дети простых советских инженеров с маленькими зарплатами. Нам не всегда хватало на обед в студенческой столовой. Мама ездила в институт из Подольска, а я – до метро «Чертановская» семь остановок на автобусе и потом на метро с пересадкой, и мы не опаздывали! Нам никто не нанимал репетиторов, потому что мы готовились сами. До умопомрачения! Когда я шел на экзамен, я твердо знал: завалить меня невозможно, потому что я знаю все! И уж подавно, наши родители не носили кому надо конвертов. Потому что не надо было! Мы с мамой учились на медные деньги, как говорится. И выросли людьми. Чего и тебе желаю.
Поэтому пойди в районную библиотеку, возьми «Справочник для поступающих в вузы» и действуй самостоятельно.
Заверяю тебя, что палец о палец не ударю ради твоего поступления. Для твоей сугубой пользы: чтоб уроки учила и сама за себя отвечала. Это же касается и твоего младшего брата.
Уверен, что ты меня поймешь. Вы оба меня поймете и спасибо скажете”.
Но я не смог. Не потому, что меня твоя мама уговорила, а вот как-то так. Испугался, сам не знаю чего. Оробел. И теперь я чувствую, что страшно виноват перед тобой, что воспитал тебя такой ледяной, прости, что вот так говорю – потому что я люблю тебя, не любил бы – смолчал бы.
Но ты запомни этот урок. Когда у тебя будут дети, воспитывай их в строгости и скромности, и они будут любить тебя искренне и надежно.
Прости меня. Помогай тебе Бог».