взял в подарок! Профессор был старорежимный богослов. Совершенно ни при чем. Просто дурак, хотя знал древние языки. Но пришлось пустить по первому разряду: разветвленная террористическая организация! Очки, однако, взял. Профессор сказал, что это память о его покойном учителе из Фрайбургского университета. Эх. Сто верст до Тутлингена, родные места.
Очки чуть-чуть приближали. На лице подследственного начинали виднеться грязные поры, нарывы, шелуха и седая щетина. Подследственному становилось еще страшнее.
Вот и сейчас Хлюмин громко вытянул ящик стола, достал очки, нацепил на нос, подпер голову кулаками. Посмотрел пристально и сурово.
– Что вам мешало раньше? – сурово переспросил Хлюмин.
Вообще всю такую публику Хлюмин допрашивал просто. «Здравствуйте, садитесь, рассказывайте», – бесцветно говорил он. «Здравствуйте, гражданин следователь» – наивно отвечал подследственный и начинал: имя, отчество, фамилия, место жительства, профессия, образование, семья… А также национальность и социальное происхождение. Хлюмин с коротким смешком перебивал: «Спасибо, все это нам известно. Рассказывайте о вашей преступной деятельности». – «О какой?» – «Обо всей. Подробно. С самого начала». – «Но позвольте, гражданин следователь…» – «Послушайте, вы же не маленький. Вас арестовали? А теперь расскажите, за что вас арестовали».
Дня через три – рассказывали. Иногда через восемь дней, но это уж в крайнем случае.
Довольно часто все кончалось организацией террористической группы с целью убийства товарища Сталина. Правда, валили на подельников. Сам-то предан делу партии и лично великому вождю, но вот шпионы и предатели опутали.
Вот и Мешков-Громов признался в том же.
А ведь вполне советский человек. Из рабочих. Участник литературной группы «Наковальня». С тридцать второго года член Союза писателей. Отдельная квартира на улице Фурманова, бывший Нащокинский переулок. Пролетарский поэт. Станки поют, ряды идут, флаги реют, ветры веют. Дерьмо. Хлюмин его помнил – по школе имени Белинского, тот был на четыре класса старше и на всякую мелкоту – то есть на Хлюмина – внимания не обращал. Тем более что у Хлюмина теперь были небольшие квадратные усы, как у наркома Ягоды и канцлера Гитлера.
Вдруг Хлюмин его спросил – он никогда не спрашивал об этом, хотя вопрос сам собой напрашивался:
– А что вам мешало раньше?
– Что-что? – честно не понял Мешков-Громов.
Хлюмин снял очки, положил их в кожаный футлярчик с линялой золотой надписью Franz Sommerberg Optik, Freiburg im Breisgau, снова задвинул ящик стола.
– Согласно вашим показаниям, гражданин Мешков, вы давно вынашивали преступные планы убить вождя. По вашим словам – вот, вами написано! – еще с 1926 года убийство вождя стало вашей целью. Так? Вы сколотили свою преступную группу негодяев и убийц в 1930 году, так? Вот, написано вами собственноручно. Так? – спросил Хлюмин.
– Так, – сказал Мешков-Громов.
– Почему вы откладывали покушение? Чем все это время занималась ваша преступная группа убийц и террористов?
– По-вашему, его нужно было убить раньше? – засмеялся Мешков-Громов, показывая пустые незажившие десны.
Хлюмин вскочил из-за стола и пинком сшиб Мешкова-Громова с табурета. Добавил пару раз по почкам.
– Вставайте, – сказал через минуту.
Мешкову-Громову было трудно подниматься – он был в наручниках. Но он справился. Стоял, пошатываясь и глядя вниз. Хлюмину показалось, что у него слишком длинный нос.
Похож на еврея. Или на скворца. У них дома жил скворец со сломанной лапкой. Папаша сделал ему из легкой латунной проволоки вроде протеза. Скворец ковылял по скатерти, когда его выпускали – милый такой и бедный. Обреченный. Вроде этого.
– Садитесь, – сказал Хлюмин. – Вы еврей? – Тот покачал головой. – Итак. Создав сплоченную преступную группу, имея оружие, явки, связи! Имея квартиру на Можайском шоссе! Из окна которой можно было произвести прицельный выстрел! Вы ждали несколько лет. Почему?
Мешков-Громов молчал.
– Потому что ты лжешь! – Хлюмин перешел на «ты». – Ты хочешь запутать следы! – он встал, достал из шкафа просторную кожаную куртку и перчатки с крагами, стал медленно одеваться. – Назови свою истинную цель!
– Мы правда хотели убить товарища Сталина, – вздохнул Мешков-Громов, с ужасом глядя, как Хлюмин натягивает перчатки.
– Врешь, сволочь, – Хлюмин правой рукой схватил его за ворот арестантской рубахи, а левой ударил в нос. Брызнула кровь. – Правду говори! Правду говори! – он бил все сильнее. – Ну! Мозги вытряхну, сука! Правду! Правду!
– Оружия не было, – залепетал, застонал, зарыдал Мешков-Громов. – Насчет оружия я солгал! Но я хотел его убить. Все равно хотел. Я лично хотел перегрызть ему горло…
– И выпить кровь? – странно спросил Хлюмин.
– Да! – закричал Мешков-Громов и сложил губы трубочкой.
У Хлюмина спина похолодела, мурашки побежали.
Он прошептал:
– Волька Мешков, я тебя знаю. Ты кровосос. Ты любил, чтоб у девок месячные были, я помню, ты хвалился. Сталина надо было еще в двадцатом зажарить и съесть. Но тебе это приснилось, людоед, враг народа, шпион, предатель, террорист, падаль!
Хлюмин сбил его с ног, пнул в живот, заорал: «Людоед!» – громко, чтоб в коридоре слышно было. Пару раз плюнул в него.
Позвал конвоиров. Мешкова-Громова уволокли.
Хлюмин снял запачканную куртку и перчатки, кинул в угол.
Сел за стол. Снова вытащил очки, перечитал тисненую надпись на футляре. Наверное, внук этого Франца Зоммерберга сейчас живет во Фрайбурге и мастерит очки. Смешно. А этот гаденыш – выходит, настоящий упырь? Страшное дело. Или ненормальный? Может, отправить его на психическую экспертизу? А зачем? Все равно ему расстрел.
Как интересно: он, Иван Клюммер, ненавидит интеллигентов за революцию, которая отняла у него дом и родителей. А за что так кроваво ненавидит Сталина бездарный поэт Мешков, псевдоним Громов?.. Ведь соввласть ему дала буквально все! Почему?
Нет, нет. Ничего интересного. Главное – не размышлять. Это опасно. Можно незаметно стать интеллигентом.
помнишь, мама моя, как девчонку чужуюПредатель
Андрей вернулся домой часа через два: проводил Жанну, и еще они минут двадцать посидели на лавочке у нее во дворе. У Жанны в сумке оказалась банка пива, они ее выпили вдвоем, по очереди, и после каждого глотка целовались. Пока сидели, он убеждал Жанну, что все прошло отлично и она очень понравилась его маме с папой. Потом он довел ее до подъезда, даже до лифта. Подождал во дворе, когда она подойдет к окну и помашет ему рукой. Потом побежал к метро. Перед тем как зайти за угол, обернулся – она стояла у окна. Они еще раз помахали друг другу.
Дома было тихо, но неприятно, он сразу почувствовал.
Он разделся и пошел к себе, мимо двери большой комнаты. Со стола все было убрано. Папа сидел в кресле у книжных стеллажей и читал.
– Привет, – сказал Андрей.
– Угу, – сказал папа.
– Ты что, не хочешь со мной разговаривать? – сказал Андрей.
– А ты хочешь поговорить? – вдруг оживился папа. – Заходи, побеседуем. Наталья Васильевна! – позвал он маму. – Присоединяйся.
Если папа звал маму по имени-отчеству – значит, он сильно недоволен.
Мама вошла, села на диван. Андрей стоял под люстрой.
– У нас к тебе один вопрос, – сказал папа. – Она беременна?
– Кто? – сначала не понял Андрей. Потом спросил: – А какая разница?
– Никакой разницы. Ты все равно на ней не женишься. Но лучше без осложнений и чувства вины.
Андрей повернулся и пошел к двери.
– Стой! – крикнула мама. – Ты в уме? Где ты нашел эту пэтэушницу? Зачем ты ее пригласил? К воскресному обеду в родительский дом?
– А мы что, аристократы? Олигархи? – сказал Андрей.
– Мы гораздо хуже! – захохотал папа. – Олигарх назначает сыну-дураку пожизненную пенсию, и все дела. Женись хоть на продавщице, хоть на сомалийской пиратке. А вот я – простой профессор, а мама – рядовой доцент. Мои родители были инженерами, а дедушка – рабочим. Ты это знаешь. Мы росли. Тянулись вверх. Шаг за шагом. И я не допущу, чтобы мой сын рухнул вниз.
– Или? – дерзко спросил Андрей.
– Или это будет не мой сын, – папа сказал это очень спокойно.
– Жестко, – сказал Андрей, бодрясь.
– Ты предатель, – сказал папа. – Наташа, дай сигарету. Дай, дай, ничего, один раз можно! – Он закурил, закашлялся, и вдруг у него потекли слезы. – Мы с мамой жизнь положили, чтоб тебя вырастить и выучить. У мамы нет ни одного колечка. У нас старая машина. Все силы, все деньги – для тебя. Репетиторы, языки, лучший факультет лучшего института, стажировки, летние школы, – он вытер глаза.
– Я, конечно, очень за все благодарен, но при чем тут? – сказал Андрей.
– Только не говори, что ты ее любишь, – сказала мама.
– А я ее на самом деле люблю.
– Мужчина всегда равняется на женщину, – сказал папа. – Если бы не твоя мама, я бы не стал профессором. А ты будешь ходить в трениках, пить пиво из горлышка и жарить шашлык на даче. С тестем, тещей и шуровьями… Предатель. На самом деле ты не ее любишь. Это ты нас с мамой ненавидишь. За то, что мы для тебя сделали.
– Какая глубокая психология! – усмехнулся Андрей.
– Вон отсюда, – сказал папа.
– В каком смысле? – спросил Андрей.
– Тебе решать.
Прошло лет восемь. Как-то утром Наталья Васильевна вошла в кабинет мужа:
– В Египте разбился автобус с российскими туристами.
– Они там часто бьются. Печально, конечно, – ответил он.
– Там в списке Андрей Воронин, тридцать лет, – сказала она.
– Успокойся, – сказал он. – Это не наш. Наш сейчас под городом Егорьевском отдыхает. У тещи с тестем, на грядках. У него даже на Хургаду со скидкой денег нет.
– Откуда ты знаешь?
– Я ему звонил полчаса назад.
– Ты ему звонишь? – она даже прижала руки к груди.
– В самых, то есть в самых-самых крайних