Завтрак кончился – ну, что, вам трудно? Жалко? Лень? Я приплачу! Я вдвое заплачу! Втрое!), из эклера чтобы вынули клубнику (У меня аллергия, вы понимаете? Вы хотите, чтоб я свалилась с удушьем, прямо тут? Хотите вызывать «скорую» и все такое прочее?), просит принести воды – но не минералку в бутылке, а именно стакан воды из кулера (Да во всем мире это бесплатно! А сколько она стоит? Рубль? Два? Извольте, вот вам пять рублей).
Голова как в перьях – немытые мелированные волосы, пластиковый обруч. Толстые серебряные кольца с кривыми лиловыми камнями. Якобы восточные побрякушки на свитере – в количестве, достаточном для кольчуги кочевника. И вообще весь облик – из восьмидесятых. Нагла и нелепа.
Гляжу – о, Боже!
Она!
Как я был в нее влюблен в начале перестройки! Как она была прекрасна! Умна, оригинальна, необычна, свежа, юна. Да просто красива, наконец.
Но ей было двадцать два, а мне тридцать шесть. Я на коленях перед ней ползал. На все был готов. Но увы! Холодный смех был ответом на мои страстные мольбы, и слышал я жестокие слова: “Дедушка, опомнись! Сколько тебе лет, в паспорт посмотри!”
О, как я убивался! Натурально в петлю лез.
А сегодня сижу и думаю – какое счастье! Пронесло!»
в мире есть секс: этот секс беспощаденДругой мой приятель рассказывал:
«Захожу на наш факультет – то есть где я учился, двадцать пять лет тому назад, страшно подумать… Деловая встреча в деканате.
Ну, там уже все изменилось, перестроилось, новый ремонт, новые двери, вот я иду по коридору, держу в руках визитку, ищу нужную дверь.
Иду и вдруг слышу – громкий такой и вроде знакомый голос. Притормаживаю у приоткрытой двери.
Там семинар идет. Студентов человек десять, а на столе сидит – с ногами! – обняв правое колено левой рукой, а в правой руке держа пустую – курить-то запретили! – но очень красивую и большую трубку, и размахивая, дирижируя этой трубкой – сидит, надо полагать, профессор. Лет шестидесяти с хвостиком.
И что-то гладко изрекает.
Прислушиваюсь. Говорит складно и даже увлекательно, но сущие банальности. Жует зады. Пересказывает французские книжки, которые у нас уж пятнадцать лет назад все до одной переведены. Структура, оппозиция, дискурс и даже, представьте себе, диспозитив и ризома. Все в одном флаконе. Хотя флаконов тут как минимум три. Но зато красиво!
Длинные седые волосы. Свитер под горло. Тяжелые роговые очки. Два перстня. Желтые прокуренные ногти. Ну и, конечно, джинсы и ботинки на рубчатой подошве. То есть замариновался в восьмидесятых. Когда у нас этих книжек еще никто в глаза не видел, а вот он честно выучил французский и доставал их через дядю-дипломата.
Гляжу – о, Боже!
Он!
Как я мечтал поступить к нему в аспирантуру в начале перестройки! Как он был популярен! Свеж, парадоксален, оригинален, эрудирован! Да просто умен, наконец. Ему было тридцать шесть, а мне – двадцать два, только диплом защитил. Но увы! Холодное презрение было ответом на мои просьбы. “Вы читали Делёза? А Бодрийара? Фуко? Лиотара? Ну, вы же неглупый молодой человек, вы сами понимаете…”
О, как я убивался! Натурально хотел сменить специальность.
А сейчас смотрю на него и думаю – какое счастье! Пронесло!»
P. S.
Между этим рассказом и предыдущим нет ровно никакой разницы. Тот и другой рассказ – о том, как чьи-то манеры казались привлекательными и чарующими четверть века назад, а потом – разонравились, стали казаться смешными и нелепыми. И герой подумал – ах, как хорошо, что меня не закрутил этот водоворот.
Вот, собственно, и все.
Но второй рассказ не такой интересный.
Наверное, все дело во взаимоотношении полов. В сексе, проще говоря. А когда секса нет, то и говорить не о чем.
на лодочной пристани в паркеДвадцать три и пятьдесят пять
– Ты что читаешь? – спросила Лариса.
Они сидели на лодочной пристани в парке, в дальнем районном городке – тридцать километров на автобусе от железной дороги, а пассажирский катер с позапрошлого года не ходил – речка обмелела. Но купаться было хорошо. Лариса и Маша сидели, болтая босыми ногами в воде; в руках у Маши была книга в бумажной обертке.
Лодочная станция уже не работала – семь вечера; лодочник ушел, проверив замок на цепи, продернутой сквозь стальные скобы.
Маша была москвичка, а Лариса – местная. Они были родственницы.
Маша задумалась, не слыша Ларисиного вопроса. Лариса чуточку обиделась:
– Что читаешь-то, эй!
– Джека Лондона, – сказала Маша.
– Покажи, – она вытащила книжку из Машиных рук. – Ух ты! Не по-русски!
– По-английски, – сказала Маша. – «Мартин Иден». Читала?
– Я не умею по-английски, – нахмурилась Лариса. – Где это ты выучилась?
– Да это по-русски есть, ты что! Весь Джек Лондон есть по-русски! В институте. Я по-французски тоже умею. Хотя у меня специальность история СССР, но языки нужно знать.
– Ну, ты даешь, – неопределенно сказала Лариса. – А мне еще за девятый класс сдавать. Ничего, двадцать три – не возраст. Успеется. Давай купнемся! Вода – молоко!
Она вскочила на ноги, сбросила платье. У нее была очень красивая фигура. И лицо тоже красивое. И коса вокруг головы.
– Я, пожалуй, не буду, – сказала Маша и со значением погладила себя по животу.
– Залетела?! – ахнула Лариса и присела рядом с ней на корточки. – Какой месяц?
– Четвертый, – сказала Маша. – Я не залетела, я замужем.
– А где кольцо?
– У меня пальцы тонкие, спадает. В кошельке, дома.
– Ну, ты даешь! А муж кто? Вообще-то рановато.
– Двадцать три совсем не рано, – объяснила Маша. – Мы поженились на четвертом курсе, он тоже этой весной получил диплом, и вот решили сразу, не откладывая… Я подала документы в аспирантуру.
– Куда?
– Ну, чтобы написать диссертацию. Чтоб не просто так сидеть с ребенком.
Лариса встала, похлопала себя по бедрам, прошла по качающейся лодке и спрыгнула с кормы. Нырнула, поплавала, вылезла, села рядом, мокрая и гладкая.
– А я тоже замуж собралась, – сказала она. – Через месяц.
– А почему ты нас не познакомила?
– Пока не могу! – засмеялась Лариса. – Он еще не приехал. Да по секрету сказать, я сама еще с ним не знакома. Это соседкин племянник. Николай зовут. Она мне карточку показывала. Мне понравился. Курсант военно-инженерного училища. Двадцатого июля приезжает к тетеньке своей. На яблочное варенье. На недельку.
Лариса распустила косу, перебросила мокрые волосы через плечо.
– Там у них в училище одни мужики. Город Чембурак, даже на побывку сходить некуда. Степь да степь кругом… – запела она, улыбаясь. – Одни нацмены и верблюды. Да и мне охота отсюда вырваться. Ничего! – сказала она, отвечая на какую-то свою мысль. – Он у меня в тридцать лет майором будет.
Помолчали.
– Лариса, а ты сейчас что читаешь? – спросила Маша.
– Языков не знаем, извини, – она щелкнула по обложке Машиной книги.
Помолчали еще.
– Лариса, прости, а как можно выйти замуж, верней, хотеть выйти замуж, за человека, которого даже ни разу не видела?
– Ты беременная, тебе вредно волноваться! – резко сказала Лариса, встала, отвернулась и стала стаскивать купальник. – Вот и не волнуйся за меня!
– Не обижайся, – сказала Маша. – Вот у меня полотенце. Вытрешься?
– Ничего, обсохну, – она натянула платье на голое тело. – Пошли домой.
Дома они молча поужинали, а потом лежали на железных кроватях, стоявших по стенам низкой сыроватой комнаты, и смотрели в темный потолок. Разговаривать не хотелось. Лариса поняла, что Маша – заумная, хвастливая и недобрая дамочка. Маша решила, что Лариса – простенькая, необразованная и легкомысленная девица.
В самом деле, о чем они могли разговаривать?
– О чем мы могли разговаривать, даже смешно! – повторила Мария Николаевна, которая рассказала мне эту историю. – И однако потом мы не расставались пятьдесят пять лет и разговаривали без конца, а когда расстались, это было так страшно, такая тоска и горе…
– Почему? – не понял я.
– Потому что это была моя мама, – сказала Мария Николаевна.
…и вечная к ней рифма – «младость»Три девочки, три школьницы
– Я вообще вот так чтобы конкретно, пока еще не знаю, – сказала одна. – Ну, ясно, конечно, что про наших ребят и разговора нет. Смешно даже.
– Точно, – сказала другая. – Разговор начинается от двадцати восьми.
– А не много? – сказала первая.
– Сейчас много, конечно. Но я ведь не сейчас выйду. В двадцать два нормально. Диплом или на последнем курсе. А он пусть уже будет взрослый человек. Обеспеченный. С квартирой, машиной. Понятно, в общем.
– Дико скучно, – сказала первая. – Которые в тридцать лет обеспеченные, от них потом ничего не дождешься. Я вот по сестре вижу. Как был «обэспэчэнный», – передразнила она, – так и до сорока остался. Третья машина, и опять юзаная, по трейдину. Тоска. Я бы вот, например, за артиста вышла. Не за любого, а за известного, конечно.
– Артист изменять будет, – сказала вторая.
– Если совсем знаменитый, то ладно. Тогда пускай.
– Ага, конечно, пускай. А потом разведется, и привет!
– Если его удерживать, еще скорее разведется! А ты чего? – обе повернулись к третьей девочке.
– А? – рассеянно спросила она.
– Что, замечталась?
– А? – переспросила она. – Да, девчонки. Есть у меня мечта…
– Ну, расскажи!
– Да ну…
– Расскажи! – запрыгали те. – Олигарх? Иностранный бизнесмен? Депутат?
– Ой, да ну вас, – она махнула рукой. – Совсем другое. Вот представьте:
Вот представьте – наша свадьба. Народу куча. Все машины в шариках и лентах. Лето. Июль, к примеру. Расписались во Дворце бракосочетания. Выпили шампанского. Сели в белый лимузин. Едем на Воробьевы горы. Там съемка. Потом в церковь, венчаться. Повенчались. На крыльце – выпустили голубей. Потом едем к мостику, ну, где эти железные деревья. Вешаем свой замок, запираем, ключ в воду. Еще раз шампанское и фото. Вот уже время к шести. Разворачиваемся и едем к ресторану. Ресторан, конечно, загородный. Типа «Царская охота». Или даже круче.