м». Господи, зачем я вообще об этом знаю?
Я пробивался через теплые, липкие, взмокшие на жаре тела, даже забывая думать об отвращении, какое всегда со мной случалось при таком тесном контакте. Оказавшись в первом ряду этого круга, я увидел картину, на секунду вернувшую меня в детство: такая же толпа и давка на проезжей части, автобус, сбитая женщина и Лев – супергерой. Теперь, склонившись, он сидел над Ваней, а чуть в стороне лежали те злосчастные ворота, некстати напоминавшие своей формой гроб.
«Что случилось?» – вопрос, доносившийся со всех сторон, его задавал каждый подоспевший к месту событий.
– Он прыгнул на ворота, – поясняли мальчики из команды. – Повис, как на турнике, и они перевернулись.
И каждый считал себя самым умным, отвечая:
– Надо позвонить в 911.
– Уже позвонили, – отчитывался хор голосов.
Родители тем временем проживали другую жизнь, отдельную от праздного любопытства толпы. Лев зажал два пальца на тонкой Ваниной шее, а Слава выжидающе смотрел на него. Я опустился рядом с ними на колени.
– Ну что? – нетерпеливо спросил Слава.
– Не могу нащупать пульс.
– Так, может, его нет?
– Может.
– И что делать?
Он отодвинул Ванино веко, посмотрел на зрачки, затем велел Славе помочь снять с Вани футболку. Он все делал быстро, но я не мог отделаться от ощущения, что все действия Льва сквозят неуверенностью.
Дальше последовала сцена, которую до этого я видел только в кино, – десятки нажатий на Ванину грудную клетку, от которых его тело трепыхалось, как кукольное. Я притянул колени к груди и отвернулся, чтобы не смотреть, – тут же наткнулся взглядом на толпу зевак. Они сочувственно глазели на нас, держась при этом на расстоянии – как будто несчастье заразно.
Я слышал, как родители переговариваются:
– Не получается?
– Нет.
– И что делать? – опять спрашивал Слава.
Лев не ответил, но по гулкому звуку, похожему на удары, я понял, что он продолжил давить на грудную клетку.
Машина скорой помощи въехала прямо на поле. Мне казалось, прошла целая вечность, но, когда я глянул на часы, удивился: три минуты. Машина скорой была похожа на желтый грузовик с квадратным кузовом. Я знал, что в России желтый – это цвет реанимации. Здесь, наверное, тоже.
Медицинская бригада – двое врачей (фельдшеров?) мягко отодвинули Льва от Вани. Молодые ребята с носилками в два слаженных действия погрузили Ваню в машину – там, как я увидел мельком, целая больница с аппаратами, проводами, трубками и экранами. Я представил, как доктора возьмут дефибрилляторы и будут бить Ваню током: бз-з-з – разряд.
Наверное, это они и делали, я не смотрел – смотрели родители, Слава стоял у левой двери, Лев – у правой. Какое-то время, наверняка недолгое, но показавшееся мне невыносимо длинным (я удивлялся, как еще не наступил вечер), была напряженная тишина. В машине что-то происходило, но я зажал уши и закрыл глаза.
Потом Слава сказал:
– Завели.
Я отнял ладони от ушей – мне послышалось?
– Что? – переспросил я.
– Сердце завели.
– Значит, бьется?
– Да.
Слава расслабился и часто задышал, как после бега. Из скорой высунулся парень в синей форме и спросил, кто поедет с мальчиком.
– Я, – выдохнул Слава и посмотрел на Льва. – Ты поедешь?
Тот покачал головой.
– Почему? Ты же врач.
Лев пожал плечами.
– Какой от меня здесь толк?
Я поднялся с травы, подошел к родителям, попросил:
– Пусть побудет со мной.
Почувствовал, что тоже тяжело дышу, а в ногах – противная ватность. Но, даже несмотря на это, побыть нужно было не со мной, а со Львом. Никогда раньше я не видел его таким потерянным.
Слава кивнул, поднимаясь в машину.
– Держи в курсе, – попросил я.
– Конечно.
Парень в синем захлопнул перед нами двери. Машина разразилась сиреной, тронулась с места и, сигналя расступающимся зевакам, помчалась по идеально выстриженному газону.
Мы со Львом шли домой пешком, и всю дорогу он рассуждал:
– Первая медицинская помощь – это элементарно. Этому в школе учат. Не надо быть врачом, чтобы суметь ее оказать.
– Ты же оказал, – мягко замечал я.
– Нет, это они ее оказали, а у меня ничего не получилось.
– У них была оборудованная машина, а у тебя – только ты сам. Ты же сделал все правильно.
Зря я это сказал. Задумавшись, Лев тут же выдал новую порцию самобичевания:
– Нет, не все. Ему надо было поднять ноги, а я забыл, даже не подумал об этом, хотя это очевидно, это красным шрифтом прописано во всех этих памятках про первую помощь…
– Ну хватит, пап, – перебил я. – У тебя что, всегда всем получалось помочь?
Лев согласился:
– Нет. Но я всегда действую по протоколу: делаю это, это и это, и, если не помогло, значит, ничего не зависело от меня. А здесь… Я как будто вообще не знал, что такое протокол. В голове каша, что и за чем делается – не помню. А от понимания, что не помнишь, теряешься еще больше и совсем не знаешь, что делать.
Его откровенность растрогала меня почти до слез: мне было и жалко его в этом смятении, и радостно, что он наконец-то заговорил о чувствах, и страшно, потому что случилось страшное, и что теперь дальше – неизвестно. Я проговорил:
– Спасибо, что поделился.
Это была какая-то неправильная фраза. Потому что, услышав ее, Лев глянул на меня исподлобья и пошел вперед, на расстоянии, опять отгородившись от всех в своей раковине.
Second Time
Ваня собирался на матч впопыхах: одной рукой надевал на себя спортивную форму, а во второй держал булочку с корицей – он откусывал от нее, затем ловко продевал голову в ворот футболки, потом опять кусал и эту же руку, с булочкой, засовывал в рукав. Мы опаздывали, и, когда Слава сообщил, что игра начнется через сорок минут, Ваня бросил эту булочку на столешницу в столовой и побежал одеваться. Потом мы ушли. Булочка так и осталась лежать.
Вернувшись домой, мы со Львом сели за стол и в абсолютной тишине смотрели на нее полчаса, как на инсталляцию в музее современного искусства. Я время от времени проверял телефон в ожидании сообщений от Славы, а Лев почти не двигался. Мы не разговаривали. Никто из нас не решался убрать булочку со стола, и я представлял, как она будет лежать здесь вечно, распадется на плесень, а дубовый стол впитает ее в себя.
Потом Лев дернулся, как от легкого удара током, и сказал:
– Не могу тут находиться. Пойдем куда-нибудь.
Мы пошли в ближайшее к дому кафе и сели за стол там. Прямо перед нами его протерла мокрой тряпкой официантка, и теперь столешница воняла тухлятиной. Я спросил у Льва, хочет ли он что-нибудь, но он молчал, поэтому я заказал себе чай, чтобы нас не попросили уйти. Чай оказался крепким и горьким, но у меня не было сил опять вступать в диалог с официанткой и просить сахар.
Мы просидели так еще около двадцати минут, а потом у Льва зазвонил телефон. Он зашевелился, вытянул мобильник из кармана; я успел подглядеть, что звонил Слава. Как и тогда, на поле, мне резко захотелось, чтобы Лев не брал трубку, чтобы мы никогда не узнали, что там с Ваней. Но он, проведя пальцем по зеленой трубке, ответил.
После его «алло» была напряженная долгая тишина – он молчал, слушая, что ему говорит Слава. Я пытался разобрать смысл этих слов по лицу Льва, но оно не выражало ничего, кроме усталости, и эмоционально не менялось. Потом Лев произнес:
– Ясно… И что они будут делать?
Слава что-то ответил.
– Я сейчас приеду, – сказал Лев и сбросил звонок.
Он поднялся, и я тоже – одновременно с ним.
– Что он сказал?
Лев молча пошел к двери, на выход, и я побежал за ним.
– Что он сказал? – повторил я.
– Я в больницу, – сообщил Лев, когда мы вышли на веранду кафе.
– Я с тобой.
– Нет, ты пойдешь домой.
Я опешил.
– Нет, я пойду с тобой!
– Тебе нечего там делать, ты будешь мешаться.
Мы спустились с веранды – Лев быстро шагал впереди меня, а я семенил за ним, как маленький ребенок.
– Я имею право там быть! Это меня тоже касается!
Лев, резко остановившись, развернулся ко мне и, выделяя каждое слово, раздраженно произнес:
– Господи, почему ты все время создаешь проблемы?
Я непонимающе смотрел на него.
– Хоть раз замолчи, успокойся и сделай так, как тебя просят. Это что, так сложно?
Пока я пытался осознать, о чем он говорит, Лев снова стал уходить от меня. Я закричал ему вслед:
– Ты оставляешь меня одного, даже не объяснив, что случилось!
– Он в коме, – бросил Лев через плечо. – Легче тебе от этой информации?
Не помню, как дошел до дома. Забравшись в комнату через окно квартиры, я не стал включать свет, хотя на улице стояла тяжелая хмарь. Отодвинув раздвижные двери гардеробной, я оказался на Ваниной территории, где царил «логически выверенный порядок». Так называл Ваня свой хаос: кроме одежды на полу, к которой я уже привык, в этой комнатке можно было встретить носок, почему-то оказавшийся в стакане с недопитым чаем, или футболку, приклеенную к потолку. Ваня ставил эксперимент: если он будет кидать свою грязную футболку к потолку бесконечное количество раз, случится ли в какой-нибудь момент такое соприкосновение футболки и поверхности потолка, что футболка к нему прилипнет? Случилось.
– Это наука, – гордо объяснял он Славе, когда тот впервые увидел этот арт-объект.
Но папу это не впечатлило.
– Сними немедленно.
– Это вероломство! – обиженно ответил Ваня, но снял.
Сейчас, по Ваниным меркам, здесь царила чистота: всего-то мятые джинсы на полу (одной штаниной они были опущены в мусорное ведро), на столе – сваленные в кучу тетради и учебники, на книжной полке между «Томом Сойером» и «Ромео и Джульеттой» лежал кроссовок без шнурков. Я улыбнулся на секунду: не верилось, что хозяин этого забавного бардака сейчас где-то между жизнью и смертью. Как это вообще возможно: Ванин кроссовок между книгами есть, а его самого может не стать? Кто тогда оставил тут этот кроссовок? Куда люди деваются в этом всепоглощающем мире?