– Пока, пока, пока! Я еще приду, следующая глава про Джонси, а Джонси – это ты.
Когда я вышел из палаты, вытирая глаза тыльной стороной ладони, медсестра, глянув на меня сочувственно и укоризненно одновременно, попросила:
– Постарайтесь перед ним не плакать. Его это очень тревожит.
– Да он ни на что не реагирует, – огрызнулся я.
– Так только кажется.
На улице шел сильный дождь. На секунду я замер на больничном крыльце, как и все остальные посетители – выходя, они останавливались у дверей, застигнутые стихией врасплох. Я шагнул под холодные струи – куртка моментально намокла. Я снял ее и остался в футболке – так и отправился к автобусной остановке, чувствуя, как дождь бьет по телу через тонкую ткань.
В ожидании транспорта, прячась от ливня, люди набились под пластиковый навес и через стеклянные стены остановки выглядели как маринованные огурцы в банке. Я встал в стороне. Женщина с ребенком на руках, заметив меня, начала тесниться. Она сказала:
– Мальчик, вставай рядом, тут еще есть место.
– Нет, спасибо! – ответил я, стараясь перекричать поток воды.
– Так дождь…
Я пожал плечами, отворачиваясь.
– Раз идет дождь, значит, надо мокнуть.
Она меня, наверное, не услышала. А если и услышала, то не поняла – я сказал это на русском.
На идеально вымытой кафельной лестнице оставались мокрые следы – вода хлюпала в кедах, стекала по одежде, капала с волос за воротник футболки и заставляла зябко вздрагивать. Зубы стучали, и я сжимал челюсти, чтобы унять дрожь.
Перед дверью в квартиру я понял, что забыл ключи, и аккуратно нажал на звонок. Через полминуты мне открыл Лев, вместо приветствия выдав:
– Наконец-то! – Но, оглядев меня с головы до ног, он удивленно спросил: – Ты чего такой мокрый?
Неровно стукнув зубами, я выдохнул:
– От слез.
Приняв мой ответ за несмешную шутку, Лев иронично сообщил:
– Зонтик изобрели. Может, слышал?
– Да, что-то такое было, – сказал я, кончиками пальцев развязывая размокшие шнурки на кедах.
– Переодевайся и выходи в гостиную. Нужно поговорить.
От его строгого «Нужно поговорить» у меня пробежали мурашки. Я тут же перебрал в голове всевозможные варианты случившегося: они нашли мою заначку? Алкоголь? Порнуху? Вспомнив, что заначка закончилась, а алкоголя и порнухи никогда не было, я напрягся еще больше: значит, нашли что-то, о чем я даже не подозреваю.
Переодевался медленно (специально, чтобы оттянуть неизбежное) и выходил в гостиную почти на цыпочках. Родители сидели за круглым столом, опять как на «консилиуме». Я сел напротив Льва, по правую руку от Славы, но, столкнувшись с его растерянным взглядом, заподозрил, что и Слава не знает о теме наших переговоров.
Так оно и было. Когда мы оба вопросительно посмотрели на Льва, он произнес:
– Я хочу поговорить о Ване.
Он сделал паузу, но мы молчали в ожидании продолжения.
– Я знаю, что вам не нравится это обсуждать, но не обсуждать это уже нельзя. У нас нет денег на его содержание в больнице и лечение.
– Скоро мы получим страховку… – начал было Слава, но Лев его перебил:
– Она этого не покроет. Умереть, родить и вырвать зуб – вот что здесь можно сделать бесплатно.
Слава устало потер глаза.
– Это неправда. Ты ее не изучал.
Лев начал раздражаться.
– Изучал. Тебе обязательно со мной спорить?
– Я просто не понимаю, зачем ты все это говоришь.
– Конечно, ты не понимаешь, – кивнул Лев. – Ты ведь был готов кормить ребенка «Несквиком» месяцами и смотреть с ним пошлые мультики. Твоя инфантильность и сейчас из тебя лезет – ты не хочешь говорить о неизбежном. Ты не хочешь думать, что же делать, когда деньги закончатся и его реально придется отключать.
Слава тоже начал язвить:
– Зато ты не инфантильный, и от тебя в семье сплошная польза.
У меня закололо в висках и, пересиливая эту боль, я крикнул:
– Все, хватит!
Они оба посмотрели на меня.
– Вы оба похожи на пятилеток, – заключил я. – А теперь давайте по теме. Че делать-то?
Лев, смерив меня многозначительным взглядом (я уловил сквозящее в нем недовольство моим хамством), уже спокойней произнес:
– Мы так об этом говорим, как будто вопрос только в сроках выхода из комы. Но вы же не думаете, что Ваня откроет глаза, встанет и пойдет? После комы люди восстанавливаются месяцами, в худшем случае – годами. И это тоже стоит денег.
– И… и что? – спросил Слава, пожав плечами. – Ты знаешь, где взять деньги? Бросишь учебу, пойдешь работать?
– Ты же в курсе, что я не могу здесь легально работать.
– Подпольные аборты?
– Подпольные аборты не окупаются, когда легальные не запрещены.
Несмотря на серьезность разговора, я успел мысленно удивиться тому, что это был единственный аргумент Льва «против».
– Тогда… – Слава поднял глаза к потолку, как будто задумался. – Тогда работа, не связанная с медициной?
– Ты помнишь, что у меня всего один диплом и никаких талантов типа этого вашего рисования или писательства? – На последнем слове он выразительно посмотрел на меня – камень в мой огород, видимо. – Куда я могу пойти? Перекладывать асфальт?
Слава непринужденно пожал плечами.
– Почему нет.
Лев неприятно прищурился, словно речь шла о чем-то поистине отвратительном.
– Ты хочешь, чтобы я пошел на такую работу?
Слава, почувствовав, как опасно будет ответить «Да», снова пожал плечами. Повисла тишина, во время которой меня разрывало на части: с одной стороны, не было ничего более логичного, чем браться сейчас за любую работу, с другой стороны, я чувствовал странную солидарность со Львом, вся эта ситуация была несправедлива к нему.
– А я не хочу, – наконец негромко сказал Лев.
– А что хочешь? – спросил Слава таким тоном, как будто у него уже битый час не получается договориться с капризным ребенком.
– Вернуться в Россию.
Тут мы, конечно, со Славой синхронно подобрались, выпрямились как по струночке:
– Чего-чего?
Лев невозмутимо продолжил:
– Я вернусь в Россию. Деньги буду присылать. – Помолчав, он добавил: – Я устал.
Снова стало тихо. Слава отчетливо проговорил:
– Значит, ты сваливаешь.
Лев оскорбился:
– Я не сваливаю! Я же сказал, что буду присылать деньги. Я ни от чего не отказываюсь. И ни от кого.
– Но здесь же тебя не будет, – грустно заметил Слава.
– Мне кажется, это самое разумное, что сейчас можно сделать.
Слава поднял на него потемневший взгляд.
– Свалить – самое разумное? Выглядит так, как будто ты дистанцируешься от наших проблем. Как будто ты испугался.
Лев закатил глаза.
– Я реаниматолог. Считаешь, меня можно напугать ребенком в коме? Хочешь, я его заберу?.. Нет, серьезно, давай? Напиши мне доверенность. В России поставить его на ноги будет гораздо дешевле, а потом я привезу Ваню обратно.
Слава немигающим взглядом смотрел на Льва.
– Ты издеваешься?
– С чего ты взял?
– В Канаде лучшая медицина, а ты предлагаешь мне отправить ребенка в коме в Россию?
Я думал, Лев сейчас окончательно разозлится, потеряет свое напускное самообладание. Он потянул руку к Славе, а я дернулся от испуга – вдруг ударит. Но это был не удар: Лев провел рукой по Славиной щеке, затем протянул вторую, взял его лицо в свои ладони и негромко сказал:
– Слава, все в порядке.
Слава дышал чаще, чем обычно. Меня что-то непонятно кольнуло, какое-то странное, незнакомое чувство, но очень неприятное – может быть, чувство беззащитности. Я испугался, что Слава заплачет, а если это случится, значит, происходит катастрофа, ведь он никогда не плакал, даже когда умирала мама – он не плакал. Я этого не видел. Он всегда улыбался.
Лев придвинулся вместе со стулом поближе к нему, мягко опустил Славину голову на свое плечо. Негромко заговорил:
– Я не хочу, чтобы ты думал, что я бросаю тебя одного с этими проблемами. Есть много вариантов, как лучше поступить. – Он начал перечислять их, медленно и с расстановкой: – Мы можем уехать все. Я могу уехать один. Я могу уехать с Ваней и привезти его назад. Я даже могу уехать с Мики и не привозить его больше никогда, – Слава улыбнулся на этих словах, чуть-чуть. Лев закончил, вздыхая: – Но я не могу вообще не уезжать. Нет такого варианта.
Я никогда не видел Славу таким несчастным. Что бы ни происходило, он всегда находил силы натянуть улыбку, изобразить веселье, придумать тысячу благоприятных исходов в любой, даже самой патовой ситуации, а теперь… Прислонившись к плечу Льва, он выглядел как тряпичная кукла. Это было не мило, а жутковато: Славин безжизненный взгляд смотрел куда-то мимо меня. Вот уж точно: настоящее приближение катастрофы ощущаешь, когда самый веселый человек теряет маску и перестает смеяться.
Приподняв голову, Слава едва слышно спросил Льва:
– Почему ты так хочешь уехать?
– Мне нужно работать. Полноценно, как раньше.
– Это принципы?
Лев удивил меня своим искренним ответом.
– Моя работа – мой способ бегать наперегонки со смертью. Вы должны меня понять, потому что делаете то же самое: у вас есть творчество, которое вас переживет. У меня его нет.
Я подумал про Шмуля и его утопленных золотых рыбок в унитазе – из раза в раз одних и тех же – и мысленно посмеялся: Лев меня переоценил, вряд ли я смогу поквитаться с вечностью.
Слава же, выслушав, отстранился, сел очень прямо и сказал, упершись взглядом в столешницу:
– Я услышал тебя. Можешь ехать.
Лев, будто удивленный неожиданностью такого решения, растерянно спросил:
– То есть… Ты останешься?
– Да, – спокойно ответил Слава. – Как и дети. Я не для того их сюда тащил к лучшей жизни, чтобы ты при первых же проблемах увозил их обратно в этот мрак.
– Лучшая жизнь… – негромко повторил Лев. – Лучшая медицина, лучшее образование, лучшая возможность быть геем. Ты правда не чувствуешь, что это не совпадает с реальностью? Что нам среди всего этого живется не лучше?