«Запей».
Я пил, не сводя со Льва ненавидящего взгляда. Совершенно точно его интерпретировав, он сказал мне: «Если ты не хочешь лечиться, я вылечу тебя насильно, даже если ты будешь меня за это ненавидеть. Потому что я-то тебя люблю».
Больше я никогда не выражал несогласия с лечением и не отказывался от таблеток. Я погружал их в рот, прятал под языком, шел в ванную и выплевывал в слив раковины.
Вспомнив теперь об этом, я вздрогнул, как от лихорадки, и проговорил:
– Нет, я не могу пить лекарства.
– Почему? – с искренним непониманием спросила Лорди.
Я уклончиво ответил:
– Побочек много.
Лорди долго и пристально смотрела на меня. Вся та агрессивная спесь, раздражение и готовность ругаться куда-то пропали – теперь я видел в ее глазах только унизительную жалость. Так жалеют бездомных, беспризорников, пьяниц и… наркоманов, наверное, тоже именно так жалеют. Этакое брезгливое сочувствие.
– Ладно, я куплю тебе, – вдруг сказала она. – Но только потому, что знаю: если этого не сделаю я, ты пойдешь на Истсайд, купишь там какую-нибудь дрянь за два доллара, отравишься и умрешь, а твоя смерть будет на моей совести.
Подобного плана мне в голову не приходило, но я охотно согласился:
– Именно так и сделаю.
Пока мы неторопливым шагом шли до кофешопа, Лорди обеспокоенно повторяла:
– Я куплю тебе сейчас, но больше с такими просьбами не приходи, понятно? Ищи кого-то еще. А лучше ищи себе психотерапевта. Лучше переспи с кем-нибудь за сеанс психотерапии, а не за косяк.
– Это не способствует терапии, – заметил я.
– В твоем состоянии выбирать не приходится.
Я грустно усмехнулся, задумавшись: когда я успел докатиться до состояния, в котором не приходится выбирать?
Misha
В следующий раз я пришел к Ване предварительно накурившись. Это был уже четвертый день комы, но на тот момент казалось, что все не так уж плохо. Медсестра протянула мне халат, я попал в рукав только с пятого раза, при этом странно посмеивался над собой – совсем неуместно для того, кто стоит на пороге реанимации. Поймав на себе взгляд девушки, я оправдался:
– Извините, это от нервов.
Она кивнула.
– Все в порядке.
Затем вновь продекламировала инструкцию: можно брать за руку, обнимать, разговаривать, нельзя нагнетать и плакать.
– Сегодня без слез, – заверил я. – Специально подготовился, чтобы… без слез.
Ваня лежал на спине, наклонив голову к левому плечу. Иногда, еще в хорошие времена, я будил его по утрам в школу – он часто спал в такой же позе. От этой схожести у меня возникло ощущение, что и теперь, если я коснусь его плеча, он откроет глаза.
Я так и сделал: протянул руку, дотронулся до Вани, сжал его пальцы. Понимание бесполезности моих действий пробилось даже через укуренное сознание – заставило вздрогнуть, поежиться, в горле возник неприятный комок. Я убрал руку, вытащил распечатки из кармана халата – на этот раз я предусмотрительно закрепил на них ручку. Излишне бодро сказал:
– Что ж, читаем дальше!
А дальше было про Джонси – мальчика-заику, который, проведя шесть лет в спецклассе, так и не научился читать. Жизнь у Джонси была нелегкая: отца не было вообще, мама пропадала целыми днями, старшая сестра каждый вечер куда-то уходила, так что жил мальчик сам по себе. Бесцельно таскался по улицам, иногда целый день проводил со Шмулем, иногда пропадал на неделю и даже в школе не появлялся.
– Джонси считал себя отчаянным и храбрым, но Шмулю было его жалко, – читал я, иногда поглядывая на Ваню. – Наверное, потому что жил Джонси безалаберно и у него нигде не было своего места. Своего дома, если угодно. Жилплощадь была, а дома не было. И семьи не было. Была мать, была сестра, а семьи – не было.
Замерев взглядом на последних строчках, я завис над текстом: почему я вообще сказал Ване, что Джонси – это он? Откуда что взялось в моей голове?
Взяв верхние листы, я убрал их в конец и непринужденно сказал:
– Слушай, давай лучше не будем это читать. Давай какую-нибудь другую главу.
Я пробежался глазами по тексту в поисках страниц, содержание которых не будет связано с несчастными брошенными детьми (и это было непросто). Наконец, выцепив лист из середины, я сказал:
– Вот! Любовная линия! Между той страшной краснощекой девчонкой, Мартой, и Шмулем. Как считаешь, если в книге есть мальчик и девочка – они обязательно должны начать встречаться?
Я выжидательно смотрел на Ваню. Он молчал.
– Пошевели пальцами, если считаешь, что обязательно, – попросил я.
Не пошевелил.
– Вот и я так думаю. Дурацкое клише. – Я взял ручку, перечеркнул два абзаца. – Марта как третья нога в этой истории. Зачем она вообще тут нужна? Может, ее убрать?
Ваня молчал.
– Или давай сделаем ее покорительницей Марса, пусть летит на другую планету и занимается реально важными делами. Нафига ей эти пацанские разборки с рисованием и балетом, да? – Я придвинулся поближе к Ване. – Не шевели пальцами, если согласен.
Ваня не шевелил.
Я улыбнулся.
– Ты лучший соавтор. Люблю, когда не спорят. – Отложив на тумбочку листок с вычеркнутыми абзацами, я снова обратился к Ване: – Значит, вообще без любовных линий?.. О, я знаю, о чем ты думаешь: любовная линия между Шмулем и Джонси. Но это невозможно, потому что Джонси занимается балетом. Если он окажется геем, это тоже будет клише, стереотип, понимаешь? Читатели скажут: «Какой ужас».
Отложив распечатки в сторону, я оперся руками на бортик Ваниной кровати и задумчиво произнес:
– До чего же странные у них имена…
Этот визит к Ване прошел легче предыдущего: я не плакал, как и обещал, было даже забавно – и я надеялся, что Ваня, если он меня слышал, тоже так считает.
Покинув больницу, я сел в автобус и поехал в Стенли-парк – там у меня должна была начаться собственная любовная линия. Ну я так планировал, по крайней мере. Сейчас расскажу по порядку.
Со встречи с Лорди я вернулся несколько оскорбленным и уязвленным, но несильно, потому что карманы у меня были набиты под завязку и новую порцию я рассчитывал растянуть как минимум на неделю, а такой широкий жест с ее стороны усмирял мою задетую гордость. Тем не менее нельзя было не думать о том, что будет через неделю, когда заначка закончится. Где брать ее снова, если Лорди категорически заявила, что больше не пойдет мне навстречу?
Я долго размышлял над этим вопросом, как и в прошлый раз, перебрав в голове все криминальные варианты добычи денег (и, конечно, все их откинул, потому что я нормальный). Логически рассудив, я понял, что раз моя бывшая девушка по причине завершения наших отношений больше не хочет мне помогать, то мне нужны новый человек и новые отношения. Конечно, сразу вставал вопрос: а не сведут ли меня эти отношения с ума, ведь придется опять заниматься сексом, и я, скорее всего, вновь стану до того раздраженным, что захочу ударить партнера, и все снова скатится в тартарары, и так далее, и тому подобное – но! Я придумал, как решить эту проблему. Я придумал влюбиться.
Это ведь так и работает, верно? Люди в кого-то влюбляются, и идея облизать чужие губы перестает казаться им странной, хотя, будем честны, это противоречит элементарным правилам гигиены. Но влюбленных как будто бы не волнуют такие мелочи.
Заново скачивая «Тиндер», я спрашивал себя, точно ли это сработает, ведь есть что-то странное в намеренном стремлении влюбиться, но с другой стороны: по какой причине скачивают «Тиндер» все остальные? «Тиндер» скачивают невлюбленные люди, которые хотят стать влюбленными, – и я идеально подходил под эту категорию.
Заполняя свой профиль (имя – Мик, возраст – 18), я дошел до графы «Ищу», где нужно было определиться, отображать мой профиль мужчинам или женщинам. Сначала я воспользовался детской считалочкой («Эники-беники ели вареники»), и мне выпали женщины, потом я задумался, что мужчин легче развести на бабки, и поставил галочку перед ними, потом я вспомнил, что не собирался никого разводить на бабки. Потом я подумал: «Возможно, я бисексуал, ведь меня от всех тошнит» – и поставил галочку на «Всем». Отображать мой профиль всем.
В этот раз я не собирался вешаться на первого встречного, как получилось с Лорди, а планировал сконцентрироваться на людях, которые действительно казались интересными и годились для влюбленности. Чтобы понять, кто это вообще должен быть, я составил список личных качеств, увлечений и занятий, по которому мне было бы проще выделить подходящего человека. В список качеств входили высокий уровень интеллекта, чувство юмора (чем чернее, тем лучше), любой талант из сферы искусств и понимание всех моих отсылок из литературных произведений. В списке увлечений и занятий были любые занятия, связанные с творческой деятельностью. Я также отметил, что увлечение или занятие медициной тоже считаются, потому что для этого требуются мозги. Но стоматологов я сразу отмел – никаких стоматологов, если попадутся.
Весь вечер я переписывался с кандидатами и кандидатками, исключая то одного, то другую. Но, говоря откровенно, они исключали меня первее. Была, например, Ребекка – длинноногая красотка двадцати лет, получала образование в музыкальном колледже, могла поддержать обсуждение творчества Ремарка, но камень преткновения крылся в ее бабушке.
Она написала: «Извини, мне пора. Идем с бабушкой на кладбище».
«Зачем идти? Закажите катафалк, она ж, наверное, тяжелая», – ответил я.
Из-за этой безобидной шутки она удалила меня из мэтчей, хотя я не имел в виду ничего плохого. Вот поэтому важно совпадать в юморе.
Митчелл, мой второй кандидат, казался ничего, пока не упрекнул меня за использование фразы «социальные конвенции». Я ему написал, что не люблю социальные конвенции, а он мне ответил: «А я не люблю гуглить заумные термины, которые используют люди, чтобы казаться умнее».
На что я сказал: «Если тебе в двадцать два года словосочетание “социальная конвенция” кажется заумным, то у меня для тебя плохие новости».