Короче, он тоже удалил меня из пар.
Остался Майкл. С ним я и договорился о прогулке в парке, хотя Майкл не отличался ни искрометным юмором, ни удивительными талантами, у него была только одна примечательная черта: он успел назначить со мной встречу раньше, чем поругаться. Ну а еще он попал в ту категорию, которой не обязательно быть талантливой и творческой, – он оказался студентом-медиком.
Я пришел раньше, чем он. Сел на скамейку возле огромной зеленой вывески – Welcome to Stanley Park. Почти сразу же ко мне подсел парень в мантии-накидке, я глянул на него сбоку, но из-за капюшона лица разглядеть не получилось – просто вылитый чел из Ваниных игр про ассасинов. Мы не сказали друг другу ни слова.
Когда сидеть в тишине стало неловко, я решил подняться, и вот тогда парень заговорил. Ни с того ни с сего он принялся рассказывать какую-то ерунду про времена, когда курево можно было купить на любой остановке, и про всякие способы незаметной передачи наркотиков друг другу. Я подумал, что сейчас он начнет толкать мне что-то запрещенное, и спросил:
– Ты вообще кто?
– Майкл.
Он опустил капюшон накидки – и правда, сходство с фотками было, хотя и не сильное. Я почему-то представлял, что он будет выше и шире, а в реальности Майкл оказался ниже меня ростом и с щуплым телосложением.
Вся эта его бредовая речь тут же меня заинтересовала. Повернувшись к нему всем корпусом, я с любопытством спросил:
– Ты куришь? – Запоздало подумал, что стоило поубавить энтузиазма и радости в голосе.
– Нет, – ответил он не очень убедительно.
Я недоверчиво оглядел его, и он признался:
– Иногда. Это ведь не проблема?
– Конечно нет.
– Отлично.
Я чуть было не добавил: «Мы идеальная пара», но вовремя прикусил язык.
Я решил не говорить Майклу вот так сразу, что тоже курю, и уж тем более ни о чем не просить – иначе план рисковал провалиться. Сначала я хотел влюбиться – искренне. У меня на это была всего неделя, пока не закончится заначка, но я ведь тщательно отбирал кандидатуру – что могло пойти не так?
Мы гуляли по парку, и я старался быть ему интересным, а для того чтобы быть собеседнику интересным, нужно говорить о нем самом (об этом я в возрасте тринадцати лет прочитал в популистской книге по психологии, что-то типа «Как понравиться людям» или «Топ‐10 советов, как найти общий язык с кем угодно»). Так что я вываливал на Майкла весь свой багаж знаний, тот, что еще с детства приобрел благодаря Льву: про фенилкетонурию и сальмонеллез. Про сальмонеллез Майкл и без меня знал, а про фенилкетонурию спрашивал, что это такое. И я рассказывал ему про белок фенилаланин и фенилпировиноградную олигофрению, а Майкл слушал меня как лектора.
– На каком ты курсе? – спросил я, закончив свой вдохновенный экскурс в медицину.
– На четвертом.
«Господи, ну ты и дурак, никогда не пойду к тебе лечиться», – хотел сказать я, но не сказал, потому что такого совета в книгах по психологии не было.
Когда мы прощались, договариваясь «как-нибудь обязательно встретиться еще», я размышлял, могу ли влюбиться в Майкла всерьез. Мне было сложно понять, по каким критериям люди определяют влюбленность, поэтому решил, что, будь Майкл книгой или фильмом, я бы поставил ему восемь звездочек из десяти (две убрал за сомнительные врачебные способности). В остальном он был ничего: внимательно слушал, интересно рассказывал, с первого раза понимал мои шутки (кажется, даже не обижался на них). Потом я спохватился, что на внешность тоже нужно обратить внимание, и считал его, как рентген: темные волосы, резко очерченные скулы, карие глаза чуть навыкате, как у рыбки (но это даже забавно). Ничего отвратительного в его внешности не было. «Значит, симпатичный», – заключил я.
Я шел домой, вдохновленный как самой прогулкой, так и идеей в кого-то влюбиться. Фантазировал, что у меня наконец-то будут здоровые отношения, как у других людей, и в этих отношениях все наконец-то будет по-человечески: никакого насилия и, надеюсь, никакой тошноты во время секса. Но, уже зайдя в автобус, поймал себя на том, что не помню, как выглядит Майкл. Зажмурив глаза, я лихорадочно возвращал к себе его образ: темные волосы, скулы, выпуклые глаза – но ничего. Эти отдельные черты не складывались в одно лицо.
Его образ окончательно исчез из моей памяти в течение пары минут, голос забылся где-то через пять, а к тому моменту, как я доехал до дома, мне стало ясно: Майкл определенно похож на проходной фильм. Два часа были занимательны и приятны, но пересматривать его мне не хотелось.
Теперь каждый день, каждый чертов день, было одно и то же. Утро начиналось одинаково: я брал в руки телефон, а там сообщение от Майкла: «Доброе утро, как спалось?» Вечером, пока я чистил зубы перед сном, он обязательно писал: «Спокойной ночи, сладких снов». А между этими двумя сообщениями был целый день, забитый бессмысленными диалогами: он рассказывал о своем дне, расспрашивал о моем, кидал мемы (должен признать, это было лучшей частью нашего общения – они были смешными). Однажды я в шутку назвал его Мишей, объяснив, что так в России интерпретируют имя «Майкл», и он посчитал это особенным. Ну типа ласкового прозвища, котики, там, зайки, солнышки, вот он и подумал, что Миша – это теперь его особенное имя для меня одного.
Ну Миша так Миша. На неделе мы еще пару раз ходили гулять, и я был удивлен, с какой стороны он начинал раскрываться. Его отличительной особенностью была напускная самоуверенность. Несмотря на свой небольшой рост и жуткую худобу, он мастерски умел смотреть сверху вниз – даже на тех, кому едва дотягивал до подбородка. Носил кожаную куртку, кидал многозначительные взгляды поверх темных очков-авиаторов, но больше всего меня забавляла его походка: словно двухкилограммовые яйца между ног тянут его к земле и приходится медленно ходить на полусогнутых (полагаю, он считал это крутой походкой).
Но со мной Миша разговаривал очень робко, даже застенчиво, хотя и предпринимал попытки с пафосом рассуждать на серьезные темы. Увы, я смотрел его подписки на фейсбуке[4] и в инстаграме[5] и заранее мог предположить, что он скажет.
Он раздувался как петух и начинал:
– Клево, конечно, что у нас решили вопрос хотя бы с чем-то, но мне кажется отвратительным, что человека могут посадить за хранение чего бы то ни было…
Мы прохаживались по городу, а он молотил языком. Я в такие моменты отключался, чтобы с ним не спорить: все-таки он был мне нужен.
Поэтому, чтобы отвлечься, разглядывал город: наблюдал, как голуби дерутся за хлебные крошки, дети на площадке играют в резиновый мячик, какая-то парочка целуется на скамейке. Последнее вызвало во мне вялое отвращение.
Параллельно я переживал, нормально ли, что его мысли и суждения вызывают у меня раздражение, – получится ли у меня влюбиться, если мне не близки его взгляды? Но, с другой стороны, наверняка это не плохо, если у людей в паре разные мнения.
Потом я опять включался, а Миша все продолжал:
– …просто я считаю, что никто не имеет права нарушать права человека просто потому, что он че-то там хранит в собственном доме…
Меня настораживала его осведомленность в теме употребления, как и сама потребность говорить об этом, но я не стал заморачиваться: мне показалось, что своего мнения у него нет, он просто пересказывает чьи-то чужие слова, чтобы выглядеть умнее.
В нашу третью прогулку (и в седьмой день Ваниной комы – это была моя личная система отсчета) Миша внезапно сказал:
– Давай попробуем построить отношения.
– Какие отношения? – напрягся я.
– Романтические.
Я удивился: так скоро! Меня сбила с толку быстрота развития событий: я ведь еще не успел сказать ему, что мне пятнадцать, что я курю, но не могу покупать курево сам, что у меня нет на него денег – короче, я совсем не подготовил почву для начала этих отношений. И конечно, я не успел влюбиться, но это вдруг показалось мелочью.
– Ну-у… – медленно произнес я. – В отношениях все должно быть честно, да?
– Да, – несколько растерянно ответил Миша.
– Мне пятнадцать.
Это мое признание погрузило нас на миг в неловкую тишину. Потом Миша сказал:
– Понятно.
Я тут же начал оправдываться:
– Но я умнее своих лет и выгляжу старше, так что…
– Нет, ты не выглядишь старше, – перебил он меня. – Выглядишь на четырнадцать.
Я стушевался. Теперь, похоже, была моя очередь сдавленно говорить: «Понятно».
– Ты догадывался?
– Нет, – пожал плечами Миша. – Мало ли, кто как выглядит. Я не думал, что ты мне врешь.
Мне стало его искренне жаль. Из всего, о чем я собирался ему наврать, это была только вершина айсберга.
– Я пойму, если ты не захочешь продолжать, – наконец сказал я.
Миша помолчал, словно о чем-то задумавшись. Потом неопределенно повел плечами. Негромко произнес:
– Ну… Ты мне понравился. Можно ведь пока просто… Ну просто встречаться, без секса, пока тебе не исполнится шестнадцать. Я могу подождать.
Я жутко захотел, чтобы мне никогда не исполнялось шестнадцать. Но на ближайшие полгода это, несомненно, было идеальным предложением – лучше не придумаешь.
Я улыбнулся.
– Это очень мило.
– А я тебе нравлюсь?
Я посмотрел ему в глаза, в голове пронеслось множество вариантов ответа.
«Нет».
«Ничуть».
«Если проранжировать всех людей, которых я знаю, от самого симпатичного до самого отвратительного, ты будешь находиться в конце, между Трампом и моей училкой из начальных классов».
Ладно, последнее – перегиб.
– Нравишься, – коротко ответил я и даже сам удивился, как легко у меня получилось сказать такое.
Тем вечером Миша проводил меня до дома. Это было неприятно: пока он не узнал, что мне пятнадцать, у него не было таких покровительственных замашек – мол, давай провожу, а то мало ли что, и вообще надень куртку, стало прохладней. Но я стерпел, напоминая себе, ради чего все это затеял. Потом я одергивал себя: а, ну и конечно, любовь. А вдруг что-то получится?