Лев забрал из багажника сумку, побарабанил пальцами по моему окну, привлекая внимание. Спохватившись, я тоже вышел, аккуратно прикрыв дверь. Мы направились к терминалу и, оборачиваясь на Славу, я заметил:
– Вы друг другу даже ничего не сказали.
Лев ответил размыто:
– Ошибаешься. Мы друг другу сказали всё.
Следом за Львом я прошел в здание аэропорта, позволил просканировать себя металлодетекторами и, найдя на электронном табло время окончания регистрации (оставалось полчаса), отправился в зал ожидания для встречающих и провожающих. Мы сели на металлические кресла возле автомата с кофе, и Лев спросил:
– Хочешь кофе?
Я помотал головой.
– Хочу чай.
Мы внимательно посмотрели на меню автомата – там был чай. Я подумал: забавно, чай в кофейном автомате. Хотя на самом деле я думал о том, что делать, если я больше никогда не увижу Льва.
Почему у их истории такой дурацкий конец? У Славы со Львом был первый поцелуй. Лев говорил, что у него со Славой будет последний. Я перебирал в голове все события, между тем первым поцелуем в прошлом и этим дурацким аэропортом в настоящем. Слава окончил колледж. Лев окончил университет. Они начали работать. Мама ушла. Я пришел. Потом пришел Ваня. Теперь все, что я знал о том, как строить семью, – это они.
К сожалению, все, что я знал о том, как рушить семью, – это тоже они.
Вот о чем я думал. Но мельком думалось сразу и про всякие глупости: про чай, про скользкий пол, про развязавшиеся шнурки. Отставив бумажный стаканчик, я наклонился, чтобы их завязать, и непринужденно спросил Льва:
– А вот если бы не вся эта ситуация с Ваней, ты бы все равно уехал?
Он пожал плечами. Выпрямившись, я осторожно заметил:
– Но ведь тогда не было бы такой потребности в деньгах.
– Наверное, все равно бы уехал.
– Ты что, с самого начала планировал уехать? – несколько разочарованно спросил я. – Зачем тогда приезжал?
– Славе это было очень важно, а я думал, что люблю его больше, чем работу.
– А оказалось, что работу любишь больше?
– Вряд ли дело в этом.
– А в чем?
Лев молчал.
– В чем? – повторил я настойчивей.
– У взрослых все сложно, Мики.
– У меня тоже все сложно.
– Это не первая моя эмиграция в жизни.
Это было неожиданно, я удивился.
– Да? А куда была первая?
– В Америку.
– В одиночку?
– С парнем. Ну, с бывшим.
Фу, бывший парень.
– И что пошло не так?
Лев усмехнулся.
– Всё.
Я подумал: «Прямо как сейчас».
Он сменил тему:
– Не изводи его сильно, окей? Ему сейчас нелегко.
– Да кого я когда изводил? – с напускной обидой спросил я. – Я же душка.
Женский роботизированный голос сообщил, что регистрация на рейс закрывается через пятнадцать минут. Мы со Львом посмотрели друг на друга – никто не решался уйти первым. Я вздохнул.
– Похоже, тебе пора.
Я поднялся, допил горький чай из стакана и выбросил его в мусорку. Посмотрел на Льва. До того момента я чувствовал себя абсолютно спокойным, может быть, слегка грустным или удрученным сложившейся ситуацией, но я совершенно точно не собирался делать то, что произошло в следующую секунду. Я разревелся. Самым постыдным образом – с надрывом и всхлипами, как ребенок.
И, похоже, напугал этим Льва.
– О боже, Мики… – Он осторожно коснулся моего плеча, как будто не решаясь обнять.
Тогда я сам бросился к нему, преодолевая невидимую стену между нами, прижался щекой к белой рубашке, сцепил вокруг него руки в замок и сжал что было силы. Лев крепко обнял меня за плечи, успокаивающе заговорил над ухом:
– Все будет хорошо, ты можешь приехать ко мне, когда захочешь, я всегда буду тебе рад.
Я поднял на него заплаканные глаза, он перехватил мой взгляд и сказал одну из тех типичных фразочек разводящихся родителей:
– Я расстаюсь со Славой, а не с тобой, ты же понимаешь?
Я не стал ему поддакивать или кивать, потому что злился.
– Звони хоть каждый день, если хочешь.
– И буду звонить, – с угрозой пробубнил я.
– Я буду ждать.
– Я тебе еще надоем.
– Неправда. Ты мне никогда не надоешь.
Лев слегка отодвинул меня от себя, вынуждая расцепить руки и отпустить его. Взяв за плечи, он заглянул мне в глаза и негромко спросил:
– Помнишь, как я сказал, что люблю тебя больше всех на свете?
Конечно, ведь такое было всего один раз. В голове у меня повторился тот ужасный день: собака, нож в руке, поиски таблеток, окей, гугл, как отравиться цитрамоном…
– Помню, – выдохнул я.
– Ничего не изменилось. Я люблю тебя больше всех на свете.
Он поцеловал мою мокрую от размазанных слез щеку – и это было вместо «Прощай». Ничего больше не сказав, он взял сумку и отправился к стойке регистрации – быстро и ни разу не оглянувшись на меня.
Я подумал: хорошо, что он не оглянулся. Если бы мы еще раз встретились взглядами, я бы точно сделал какую-нибудь глупость – побежал следом или закричал: «Останься!» А так – я выдержал это прощание.
Когда Лев скрылся в зоне досмотра, я неспешно побрел к туалету – умыться. Из зеркала на меня посмотрело мое раскрасневшееся отражение с опухшими глазами, но самое пронзительное было не в этой детской заплаканности. На моей щеке отпечатались пуговицы с рубашки Льва – так сильно я к нему жался. Я провел рукой по небольшим вмятинам на коже, через несколько минут они исчезнут, и тогда – конец. У меня ничего не останется от физического присутствия Льва.
Я съехал спиной по кафельной стене, сел на пол возле умывальников и снова заплакал, но уже по-другому, совсем бесшумно. Всякий раз, как в туалет кто-то заходил, у меня интересовались, не нужна ли мне помощь, но я только качал головой. Один мужчина, в плаще и костюме, все-таки присел возле меня.
– Что-то болит?
– Сердце, – всхлипнул я.
– Сердце? – встревожился он. – Может, скорую?
Я снова помотал головой.
– Это метафора.
Он не уходил, продолжая изучать меня обеспокоенным взглядом, и мне пришлось подняться – пока кто-нибудь реально не вызвал скорую.
– Со мной все хорошо, – заверил я. – Просто чуть-чуть погрустил. Извините. До свидания.
Я вышел из туалета, направился к выходу, стараясь выглядеть нормальным. В груди что-то без перерыва ныло и кололо, но я уже не был уверен, что это метафора.
Слава сидел в машине абсолютно расслабленный: одну руку он опустил в открытое окно, второй держал телефон и скроллил новостную ленту. Казалось, тот факт, что самолет Льва сейчас поднимется в воздух и унесет его от нас на тысячи километров, волновал Славу не сильнее, чем «изменения в пенсионном законодательстве Канады» – мимо этой новости он прокрутил экран в тот момент, когда я садился в машину.
Отложив телефон на приборную панель, Слава повернулся с натянутой улыбкой – правда, при виде меня быстро сник.
– Что ж… – Он положил руки на руль. – Пожалуй, не буду спрашивать, как прошло.
Я шмыгнул носом и ничего не ответил.
Слава повернул ключ зажигания, обернулся назад, начал выезжать с парковки. Пока я запоздало пристегивался, стараясь попасть замком в катушку (дрожащими пальцами не получалось с первого раза), над нами раздался неприятный, закладывающий уши гул. Сбросив с себя лямку ремня, я подвинулся ближе к лобовому окну, посмотрел наверх – прямо над нами очень низко пролетел набирающий высоту самолет. Я не знал наверняка, это мог быть любой самолет, но решил, что именно в нем сейчас находится Лев. Эта мысль по-новому резанула сердце, и мои опухшие, уставшие от слез глаза снова намокли.
Слава, заметив это, негромко сказал:
– Странный ты, Мики.
– Почему странный? – судорожно выдохнул я.
– Мне казалось, ты этого хотел. Вы так не ладили.
– Он воспитывал меня десять лет моей жизни. Предлагаешь мне их выкинуть или забыть?
Слава поспешно ответил:
– Нет, конечно нет.
– Сам-то ты легко забываешь, судя по всему, – обиженно бросил я, отворачиваясь к окну.
Он ничего не ответил на мою реплику.
Мы выехали на шоссе, оказались по правую руку от аэропорта, и теперь я мог увидеть, как из-за блестящего здания поднимаются ввысь самолеты – один за другим. В каждом мне чудился Лев.
Слава глянул на меня, буквально на секунду, и, снова отвернувшись к дороге, сказал:
– Я слышал ваш разговор вчера.
– Подслушивал? – язвительно спросил я.
– У нас маленькая квартира.
Я пожал плечами: мол, слышал и слышал, мне-то что?
– Хотел сказать тебе, что он не прав, – неожиданно добавил Слава. – Точнее, я думаю, что он не прав.
– Насчет чего? – не понял я, вспоминая, о чем вообще шла речь.
– Насчет тебя. Что-то там про презрение и неспособность полюбить.
Меня почему-то смутило, что он поднял эту тему. Давя странную внутреннюю неуютность, я буркнул:
– Ты много чего не знаешь.
– Ты много чего не рассказываешь, – справедливо заметил он. – Но кое-что я все-таки вижу.
От этого «кое-что» мне стало не по себе: я опять подумал про курево, про Лорди, Мишу, свой аккаунт в «Тиндере» – в общем, про все, чего не должно быть в жизни пятнадцатилетних. И каждый раз, когда я слышал размытые формулировки от родителей, независимо от контекста, меня прошибал холодный пот: они всё знают и намекают мне на это!
– Что видишь? – осторожно спросил я.
– Взять хотя бы Ваню. Ты же его очень любишь.
– Это ведь не то.
– Что «не то»?
– Я имею в виду, что это не романтическая любовь. И не… Какая-нибудь там еще. Он мой брат.
Под «какой-нибудь там еще» я имел в виду сексуальную, но не решился произнести это при Славе.
– Любовь не бывает «та» или «не та», – ответил он. – Говоря откровенно, он тебе не брат… Да-да, я знаю, что так лучше не говорить, но в данном случае это справедливое замечание: Ваня изначально посторонний человек, который пришел в нашу семью, а ты полюбил его как брата. Или Лев – та же самая ситуация. Ты принял его как отца, хотя он не твой отец.