– Даже странно, что вас могло что-то объединить, – заметил Слава, будто прочитав мои мысли.
– Может, нас объединила потеря тебя? – негромко ответил Лев.
Я занервничал, потому что это была запрещенная фраза – она выдавала статус родительских отношений, точнее, всякое их отсутствие. Но Ваня, ничего не заподозрив, легкомысленно спросил:
– Как д-д-дела у С‐с-сэм?
Родители сразу же переключились на разговор о собаке, но Славе не удалось скрыть от меня ту долгую секунду, когда он, замерев, с щемящей нежностью посмотрел на Льва.
Innuendo
Кажется, у меня появился друг.
Мы с Майло переписывались каждый день, пару раз в неделю ходили гулять, общались в школе на обеденном перерыве – как я понимаю, все эти признаки соответствуют устоявшейся дружбе, так что да: у меня появился друг.
Майло учился в двенадцатом классе, а я – в девятом, и такая дружба мне льстила. Я числился на самой младшей ступени старшей школы и помнил, что все книжные и киношные персонажи зарубежных подростковых историй трепещут перед переходом в старшие классы, опасаясь, что останутся лохами и их будут травить до конца школьных дней. И хотя я был новичком в подобной системе, поп-культура заразила меня такими же страхами. Я был уверен: именно таких, как я, грубоватые и туповатые спортсмены прижимают к шкафчикам или подвешивают за трусы на люстру. Но тут подвернулся Майло. Разве кто-то будет травить девятиклассника, который тусуется с крутым барыгой-второгодником из двенадцатого класса? Определенно нет.
Но, конечно, от Майло мне доставался не только покровительственный авторитет, но и бесплатное курево. Мы курили везде: на прогулке, у него дома, в школьном туалете, в школьном дворе, прячась между деревьями, и даже умудрялись украдкой курнуть в коридоре.
Но с каждым днем я чувствовал себя все более странно и бóльшую часть дня был взбудораженным и беспокойным. Однажды на биологии я ужасно распереживался из-за того, что у кольчатого червя нет ног, и он не может ходить, а только беспомощно ползает и валяется в грязи, влачит такое жалкое, прозябающее существование. Потом я вспомнил, что у рыб тоже нет ног, зато есть глупые морды, и они делают странные движения ртом, и мне стало еще грустнее, ведь это даже бессмысленней, чем жизнь червя. Но все лучше, чем всерьез переживать из-за расставания родителей, или тосковать по дому, или паниковать безо всякой причины.
Я старался не быть эгоистичным потребителем и эксплуататором нашей дружбы, поэтому тоже пытался стать полезным для Майло. Во-первых, я делал за него домашку – всю, кроме английского, потому что дальше Present Simple и Present Continious мои знания не уходили, а вслух я общался скорее интуитивно. Я довольно быстро осознал, как погорячился, когда уверенно заявил о своих способностях осилить всю школьную программу Канады. С большей частью заданий за двенадцатый класс, особенно по математике, физике и химии, я не справлялся, и мне приходилось просить помощи у Льва, а Лев, растерянно глядя на меня, спрашивал: «Это вы сейчас проходите? В девятом классе?» Короче, за мои работы Майло получал 50–60 %, что соответствовало тройке или даже тройке с минусом в России, но его это устраивало, потому что, если бы не я, он бы получал примерно ноль.
Таким образом, я научился балансировать в этом новом типе отношений под названием «дружба». Раньше я думал, что деньги – единственная валюта. Потом узнал о сексе. А теперь я понял, что платить по счетам можно чем угодно, человеческие отношения – это рынок, ты мне, а я тебе, вот и все. Главное – понять, какой товар нужен именно твоему покупателю.
Я познакомил Майло со Славой (сказал, что он мой друг из школы, не уточняя больше ничего), и это позволило нам беспрепятственно тусоваться в моей комнате, курить в окно и слушать олдскульный рок. Майло больше предпочитал рэп, но, когда дело касается Queen, я никого не спрашиваю.
В свои первые визиты Майло вел себя очень скромно, вежливо здоровался со Славой и соглашался остаться на ужин (они с папой даже умудрялись вести светские беседы за чаем).
– Чем ты занимаешься, помимо школы? – спрашивал Слава.
– Я… Ну… Типа садовод.
– Серьезно? Это необычно.
– Ага. Люблю возиться с растениями.
С другого конца стола я, пристально глядя на Майло, сигнализировал глазами: смени тему! Он, перехватив мой взгляд, поспешно спрашивал:
– А вы чем занимаетесь? Кем работаете?
– Я художник по визуальным эффектам. Заставляю несуществующие объекты выглядеть естественно и реалистично. Но вообще мне нравится и просто рисовать, особенно акварелью.
– Акварелью… – повторил Майло, взглядом обведя окружающее пространство. – А это вы нарисовали?
Он указал на репродукцию картины «Звездная ночь» – она висела в коридоре, но хорошо просматривалась из гостиной. Раньше на этом месте была свадебная фотография родителей.
– Нет, это масло, – ответил Слава. – И это Ван Гог.
– Ой… – Видимо, услышав знакомую фамилию, Майло смутился.
Через некоторое время, спустя примерно пять регулярных визитов, он с некоторым смущением сообщил мне:
– Слушай, мне кажется, твой папа – гей.
Мы были в моей комнате, я хотел включить музыку на компе, но моя рука остановилась на полпути. Удивленно посмотрев на Майло, я прочитал на его лице такое сочувствие, что мне стало смешно.
Я фыркнул, коротко рассмеявшись.
– Вот это да! Что теперь делать?
Он растерялся.
– А… То есть… Я прав, да? Но ты знаешь об этом?
– Конечно знаю.
Майло с облегчением выдохнул и путано заговорил:
– Я просто переживал, ведь ты сказал, что твоя мама умерла, и я думал, что… ну… он типа несчастный вдовец и…
– Это его сестра, – перебил я. – Моя мама – его сестра. Он мне не родной отец. Но почему ты подумал, что он гей?
В российской школе ребята говорили, что мой папа «странный» или «похож на гея». Сейчас мне было вдвойне любопытно, какое объяснение придумает канадский школьник, выросший, как любил говорить сам Слава, в «свободном обществе». Я ожидал, что он аккуратно намекнет мне на крашеные ногти или косметику, но Майло неожиданно сказал другое:
– Я видел его с мужчиной.
Я почувствовал, как мое сердце пропустило удар.
– Где? Когда?
– На днях, когда ждал тебя возле подъезда. Мы тогда договаривались поехать в Гренвилл Айленд, ну, помнишь, где я хотел купить темное пиво? Они, правда, в тот день сварили его на…
– Давай ближе к делу, – мрачно перебил я.
– Извини, – закивал Майло. – Короче, я тебя ждал, а он в этот момент возвращался домой, и с ним был мужчина, которого он поцеловал типа на прощание.
– Куда? – с дотошностью спросил я.
Майло опешил от моего вопроса.
– В смысле «куда»?
– Поцеловал куда? В губы? Или в щеку?
– В губы, наверное.
– Наверное или точно?
Он растерялся.
– Я не знаю, я не приглядывался! Может, и в щеку. Но выглядело по-гейски.
Я, отвернувшись от него, поднял с пола рюкзак и начал выгружать на стол учебники, будто всерьез собирался сесть за уроки. На самом деле просто пытался не разреветься, ну и на всякий случай, если не получится, хотел заранее спрятать слезы.
Давя тяжесть в груди, я произнес, стараясь казаться спокойным:
– Это могло ничего и не значить.
– Ну не знаю…
В голосе Майло чувствовалась готовность спорить, а я не хотел, чтобы меня переубеждали, поэтому затараторил вперед него:
– Поцеловать и друга можно, тем более в щеку, ты же не видел, что он целовал в губы, значит, что угодно это могло быть, я тебя тоже могу поцеловать, ну так, в шутку, например, что в этом такого?
– Мики, ты…
Майло мягко коснулся моего плеча, стараясь повернуть лицом к себе, но я упорно отворачивался. По моим щекам текли слезы, нос заложило, и, чтобы не шмыгать, я начал дышать ртом.
– Черт, зря я рассказал! – Майло с досадой всплеснул руками. – Я долго думал, говорить или нет, но потом решил, что, если бы мой отец был геем, я бы предпочел это знать. А оказалось, что ты в курсе, но все равно почему-то расстроился, и теперь я вообще ничего не понимаю…
Быстро смахнув слезы, я все-таки повернулся к Майло и гнусаво спросил:
– Он видел, что ты его видел?
– Да. И мне показалось, что ему это не понравилось. – Он виновато глянул на меня.
– Ясно, – только и сказал я.
Отодвинув учебники в сторону, я сел прямо на письменный стол. Майло облокотился на него бедром, рядом со мной, и участливо спросил:
– Почему ты так расстроился?
– Потому что у меня есть второй отец. – Я пытался говорить спокойно, но все равно срывался на надрывные интонации.
– То есть он ему изменяет?
– Вообще-то они уже месяц как не вместе.
– То есть не изменяет?
Я покачал головой.
– Но ты все равно расстроился?
Я кивнул.
– Потому что хочешь, чтобы твои папы были вместе?
Я неопределенно повел плечами, правда не понимая, хочу этого или нет. Вместо ответа я спросил:
– Как считаешь, могло ли это быть чем-то другим? Дружеским жестом или типа того, как там у геев принято?
Майло пожал плечами.
– Не знаю, как у геев принято, ты же гей.
– Я не гей.
– Правда? А я думал, что раз ты тогда предлагал мне секс, то…
Я вяло поднял ладонь, прерывая его поток слов, и повторил вопрос:
– Могло ли это быть чем-то другим?
Я видел, как он мнется, как ему хочется сказать что-то утешительное для меня, но любой такой ответ окажется ложью и он не решается мне соврать. Я не стал его мучить. Тихо сказал:
– Ладно. Я понял.
В неловкой тишине Майло зашуршал сигаретной пачкой – вытащив ее из кармана, он высыпал на ладонь две самокрутки. Одну из них протянул мне, вновь произнеся свою любимую фразочку:
– По-моему, тебе нужно расслабиться.
Мы распахнули окно и, расположившись на широком подоконнике, закурили.
Всякий раз, когда я делал затяжку, мерзкий голос в моей голове повторял: за эти несколько часов беспамятства я буду расплачиваться тяжелой зависимостью. Но я затыкал его, убеждал себя, что это неважно.