Решив, что ловить нечего, я начал отходить в сторону, пока безобидные шутки не перешли в обидные действия. Заметив это, 2001-й вдруг сказал:
– Да ладно, мы же просто прикалываемся. Садись.
Я, ожидая подвоха, с опаской оглядел на их компанию. Они подвинулись, освобождая мне место. Все еще не веря, что это не очередной тупой прикол, я осторожно подошел и сел на краешек, рядом с 2001-м. Он, глянув на меня с ухмылкой, любезно предложил сигарету. Я вежливо помотал головой.
– Правильный, да? – хмыкнул он.
Я непринужденно сказал:
– Курю траву. У тебя есть?
– Не. – Рыжий лениво откинулся на спинку дивана. – Сегодня не взял.
– Ну зато я взял кое-что пожестче. – 2001-й подмигнул ему и повернулся ко мне.
Я инстинктивно отсел от него, отстраняясь.
– Я не люблю таблетки, – сдержанно сказал я. – Никакие.
– А у нас и не таблетки. – Усмехнувшись, он на секунду вытащил из кармана пакетик с бежевым порошком – быстро показал мне и убрал.
– И вы собираетесь употреблять это здесь? – Я растерянно оглядел журнальный столик. – На итальянской мебели?
– Если мы начнем здесь, все налетят, как чайки, – вздохнул 2001-й.
– Ну почему, – пожал плечами рыжий. – Можно и незаметно. Дай-ка…
Он протянул к 2001-му руку, но не так, как будто хочет что-то взять, а выставив вперед основание большого пальца. Темнокожий, несколько устало оглядевшись по сторонам, снова достал пакетик с порошком и насыпал второму чуть-чуть – прямо на ладонь, возле большого пальца. Рыжий, быстро склонившись над столом, снюхал порошок с руки за считанные секунды, а затем, сделав передо мной театральный поклон, сел на место.
– И что ты чувствуешь? – спросил я, внимательно следя за его лицом.
Тот пожал плечами.
– Да ничего особенного.
– Если что, еще не поздно передумать, – вторил прямо над ухом 2001-й.
Боковым зрением я заметил, как при этих словах он похлопал себя по карману джинсов.
– Я пока… Посмотрю, – ответил я так, словно прохаживался по обувному магазину.
Они беззлобно похихикали надо мной и пригласили сыграть с ними в карты. Я согласился, но толком не включился в игру, потому что исподтишка следил за рыжим – тот выглядел обыкновенно, не проявлял странностей (кроме тех, которые у него уже имелись, типа ковыряния в носу) и не ловил бэд-трипов.
Этот порошок в чужом кармане манил и отпугивал меня одновременно… Когда я думал, что готов его попробовать, перед глазами начинали мелькать кадры из документальных фильмов, которые показывали в российской школе – как правило, на классном часе с недвусмысленным названием: «Наркотики – зло» или «Героин убивает». Там, в этих фильмах, на дрожащую камеру с плохим разрешением снимали исхудавших подростков с впалыми щеками, стеклянными глазами и гнилыми зубами. Они лежали на теплотрассах, корчились под заборами, ошивались на вокзалах. Но здесь, в этом огромном особняке, где под ногами блестела каменная мозаика, а над головой висела позолоченная люстра, мне трудно было представить, что я могу оказаться на теплотрассе, у вокзала, под забором, в машине скорой помощи с передозом. Все это казалось какой-то чужой, не моей историей – ну разве все эти ребята из документальных фильмов снюхались до такой жизни в Канаде? В лучшей стране мира? Конечно, нет.
– Ладно, я хочу попробовать.
Казалось, прозвучал чужой, неподконтрольный мне голос. Но нет – это действительно сказал я.
Я понятия не имел, что мне дали.
В первые тридцать минут я не ощутил ничего особенного и даже начал разочаровываться. С невозмутимым видом сыграл с парнями еще несколько партий в покер (и даже выиграл). Почувствовав противные приливы жара, словно кто-то усилил отопление в доме, я отложил карты. Поднявшись с дивана, вежливо сообщил остальным:
– Отойду в уборную.
Мне стало плохо, время показалось не то чтобы замедленным, а смазанным: люди сновали туда-сюда в обычном темпе, но после них оставалось неясное пятно в пространстве, будто их размазывали по окружающей действительности, как масло по хлебу. Мне не хватало воздуха, тело сковывало невидимыми щупальцами, я словно брел в плотной воде, давящей на горло. Это чувство вызывало неясный страх – не просто тревогу, а что-то более глубинное, идущее из самого ядра моей личности.
Подойдя к лестнице, я схватился обеими руками за перила и начал медленно, как старик, подниматься: ставил одну ногу на ступеньку, выжидал, потом ставил вторую. Я слышал, как некоторые смеялись надо мной, проходя мимо, но меня это мало волновало: я был уверен, что вот-вот умру.
На преодоление пяти ступеней ушло несколько минут. Я задрал голову вверх – лестница, закручиваясь, казалась бесконечной. Перехватив незнакомую девушку, спускающуюся со второго этажа, я, стараясь оставаться спокойным, сказал:
– Извините, я сейчас умру. Не могли бы вы помочь мне дойти до уборной?
Ее брови мигом приняли жалостливое положение.
– Боже, малыш, тебе плохо? Пойдем!
Она взяла меня за руку и повела наверх. Теперь, когда я держался и за нее, и за перила, двигаться получалось быстрее.
В коридоре второго этажа она громко призывала всех расступиться, потому что «тут ребенку стало плохо».
– Да он под наркотой, – гоготнул кто-то в ответ.
– Ты дурак?! – возмутилась она. – Он еще маленький!
У меня все плыло перед глазами, люди сливались в одну большую мешанину из неразличимых силуэтов. И тут среди этой мешанины прорвалось лицо Майло. Он с тревогой налетел на девушку возле меня.
– Что случилось?
– Кажется, ему плохо.
Майло, взяв меня за плечи, увел в сторону от девушки. Она что-то возмущенно затараторила про «бедного ребенка» (это, значит, про меня), но Майло, обернувшись, быстро сказал:
– Я его знаю!
В следующий миг я осознал себя уже в уборной: как сидел на бортике ванной и постоянно заваливался назад, а Майло, ругаясь, поднимал меня обратно. Передо мной была раковина с включенной водой, и он умывал меня, как маленького.
– Что ты принял? – спрашивал он при этом – таким строгим тоном, как будто где-то учился на родителя.
– Порошок, – послушно отвечал я.
От холодной воды сознание прояснялось, мыслить стало легче.
– Какой порошок?
– Молли.
– Черт, ну и зачем?
– Говорили, будет весело.
– Навеселился?
– Я как будто сейчас вытошню сердце, – ответил я, потому что чувствовал свое сердцебиение на уровне горла.
Перестав брызгать в меня водой, Майло уточнил:
– Тебя тошнит?
– Нет. Это метафора.
– Ясно, – буркнул он и снова подставил мое лицо под струю воды.
Я фыркнул.
– Хватит меня поливать!
Майло выключил кран и, вытерев руки о полотенце, наклонился надо мной. Он очень долго смотрел мне в глаза, и я, не зная, как верно истолковать его взгляд, потянулся вперед, за поцелуем. Не знаю, почему мне захотелось это сделать. Майло попятился назад, от меня.
– Что ты делаешь? – уточнил он.
– Ты так смотрел… Я подумал, ты хочешь поцеловаться, как в фильмах. Было бы смешно.
– Ага, очень смешно, – вяло ответил он. – Я смотрел на зрачки. У тебя одни сплошные зрачки, даже радужки не видно.
– Это навсегда?
– На пару часов. – Он выпрямился, протянул мне руку. – Пойдем. Я отведу тебя домой.
Я, поднявшись, взял его за руку, и он вывел меня в коридор. Отставая, я плелся за ним, как ребенок, то и дело отвлекаясь на картины, лепнину на потолке и узорчатые ковры под ногами. В передней он помог мне одеться: прищемил подбородок замком от куртки, повязал вокруг шеи шарф, нахлобучил шапку.
– У меня развязался шнурок, – сообщил я, растерянно помотав правой ногой в воздухе.
Майло, терпеливо опустившись передо мной на колено, завязал его.
Когда мы оказались за порогом, к дверям выбежала взволнованная блондинка и возмущенно закричала вслед:
– Майло, ты что, уходишь?
– Да, – ответил тот.
– Мы собирались играть в бутылочку. И Джанди тоже.
– Моему другу плохо.
Блондинка смерила меня недовольным взглядом, процедила сквозь зубы: «Ясно» – и захлопнула дверь. Я растерянно глянул на Майло.
– Надо было остаться. Тебе же нравится Джанди.
Тот пожал плечами.
– Нравится. Но Джанди не нужна помощь, а тебе нужна.
Мы пошли рядом. Шел дождь со снегом, я пьяно лавировал между лужами, но то и дело наступал в сторону и звонко шлепал ботинками по воде. Майло тянул меня за руки, отводя в сторону – до следующего раза, пока я снова не оказывался в луже.
– Извини, я почему-то промахиваюсь ногами мимо земли, – виновато говорил я.
Он взял мою ладонь в свою и сунул наши руки в карман куртки. Я пошел рядом как на привязи и больше не спотыкался.
Расчувствовавшись от его заботы, я признался:
– Майло, ты самый нормальный из всех, кого я знаю. Если ты умрешь, я буду грустить дольше пяти минут.
– Десять? – хмыкнул он.
– Может быть, даже пятнадцать, – задумчиво ответил я.
– Я тоже расстроюсь, если ты умрешь, – сказал Майло. – И если ты не проветришься сейчас, случиться это может очень скоро.
– Почему?
– Если бы я в твоем возрасте пришел домой под наркотой, меня бы убили.
Я фыркнул.
– Пф-ф, меня не убьют. Там некому убивать. Слава – пацифист.
Он с сомнением покосился на меня.
– В любом случае лучше бы тебе проветриться.
– Я стараюсь, – заверил я. – Очень стараюсь.
Я сжал руку Майло в кармане куртки, а он сжал мою в ответ. Я вдруг заметил: если поднять голову и вглядеться в треугольный свет фонарей, можно было увидеть, как дождевые полосы мелко рябят на фоне ночного неба и исчезают в тени. Это навело меня на мысли о недолговечности всего и – самое главное – недолговечности этого момента, когда у меня, угашенного наркотой, впервые получилось почувствовать тепло другого человека.
One Way Ticket
На дорогу до дома ушло чуть больше часа (я падал, спотыкался, пытался попробовать дождь на вкус – все это несколько замедляло наше движение). У подъезда Майло развернул меня к себе, взял лицо в свои ладони и, как тогда, в ванной, заглянул мне в глаза.