– А сейчас снова кажется? – догадался я.
Слава вздохнул.
– Правда в том, что в реальной жизни не бывает положительных и отрицательных персонажей. Мы же не в детской сказке.
– Да, Лев неоднозначный, – согласился я.
– А кто однозначный? Ты? Или я?
– Ты хотя бы не бьешь людей.
Слава рассмеялся, но не очень весело. Скорее устало.
– Я хотел сброситься вместе с тобой с крыши, – напомнил он.
– Это не то. Тебе нужна была помощь.
– Ему тоже нужна, – серьезно ответил Слава.
На этой невеселой ноте он неожиданно поднялся со скамейки, обрывая этим движением наш разговор. Потирая ладони, сказал:
– Я замерз. Пойдем.
Я тоже встал, только тогда заметив, как окоченели пальцы на руках, хотя я держал их в карманах. Попрыгав, чтобы согреться, я пошел вслед за Славой. Всю прогулку мысленно репетировал варианты вопроса: «Ты вернешься со мной в Россию?», или: «Может, нам всем вернуться в Россию?», или: «Ты хочешь вернуться в Россию?» Но ни один из них так и не решился задать.
По пути домой мы зашли в супермаркет, где я снова вспомнил про траву – поспособствовал этому отдел с чайной продукцией. Я забеспокоился, не испортятся ли косяки от длительного пребывания под карнизом – в то время активно таял снег, превращая дворы и переулки в каналы Венеции.
Чтобы побыстрее вернуться домой и спасти заначку, я решил помочь Славе: взял тележку, направился к холодильникам. В отделе с молочной продукцией я завис, уставившись на красно-белые тетрапаки с надписью Organic Milk. Мне отчего-то представилось, как я изо дня в день хожу в этот супермаркет и покупаю продукты. Как приду сюда завтра, послезавтра, через десять лет, буду покупать органическое молоко, органический хлеб, органический тростниковый сахар, научусь изображать органическую улыбку в декорациях органического города, стану настоящим канадцем, состарюсь здесь и умру, и все эти годы Ванкувер будет сжиматься вокруг меня, как дьявольское кольцо, а я никогда из него не выберусь.
Я почувствовал подступающую тревогу и, тряхнув головой, несколько раз мысленно повторил: «Скоро домой, скоро домой, скоро домой».
– Тебя довело до паники молоко, – пробубнил я под нос, как бы упрекая самого себя. – Это никуда не годится.
Взяв с полки тетрапак, я бросил его в тележку и вырулил в кофейный отдел, к Славе. В каждой руке у него было по банке кофе. При виде меня он спросил:
– Гранулированный. – Поднял банку в правой руке. – Или сублимированный? – Банка в левой руке.
Я скептически посмотрел и на одну, и на вторую.
– В зернах.
Слава закатил глаза.
– Я не умею его варить.
– А папа умеет… – почему-то сказал я.
Строгость Льва проявлялась даже в вопросах приготовления напитков: он признавал только тот кофе, что был сварен в турке.
Проигнорировав реплику про Льва, Слава повторил свой вопрос.
– Сублимированный, – вздохнул я. – Сублимация – это хорошо.
Когда мы подошли к кассам, Слава, взглянув на стеллаж со жвачками, сказал как о чем-то будничном:
– Некоторые страны начали прерывать авиасообщение с Китаем.
– Из-за вируса?
– Ага.
Слава выбрал мятную и кинул ее на кассовую ленту. Мне казалось, что начатый разговор беспокоит его куда сильнее, чем он пытается показать.
– И что? – уточнил я, пытаясь понять, к чему он клонит.
Слава пожал плечами.
– Это не помогло. Вирус уже нашли в Южной Корее и… еще в нескольких странах.
Я снова вопросительно глянул на него, призывая развить мысль, но наши продукты доехали до кассира, и Слава отвлекся. В ожидании, пока папа расплатится, я изучал взглядом стеллаж с бесплатными газетами и журналами – он стоял у выхода из магазина. Там, на главных страницах, тоже угадывались новости из Китая: «Власти КНР подтвердили: вирус передается от человека к человеку».
На выходе из магазина Слава наконец закончил свою мысль:
– Лев опасается закрытия границ.
– От Китая? – Я удивился, что Льву есть до этого дело.
– Нет, не только.
– Почему так?
– Очевидно, его боятся, – вздохнул Слава, имея в виду вирус. – И очевидно, не контролируют.
Вспомнив, что вирус обнаружили и в Сеуле, я уточнил:
– Это из-за моей пересадки? Он думает, что от Кореи тоже закроются?
Южная Корея была самой удобной страной для транзитного перелета, и, конечно, из-за прерванного авиасообщения дорога домой могла стать дольше и дороже.
Слава так вздохнул, словно ему очень не хочется об этом говорить, хотя он сам начал. Выдержав задумчивую паузу, он наконец объяснил:
– Лев считает, что границы будут закрыты вообще. Все от всех.
– Оу… – Больше я не нашел, что сказать.
– Он боится, что мы с тобой окажемся разделены, если ты улетишь, а я нет.
Я хмыкнул.
– Скорее, он боится, что вы с ним окажетесь разделены.
Слава пожал плечами.
Чем дольше мы говорили об этом, тем сильнее в меня заползала неясная досада, а теперь, когда Слава наконец озвучил эти догадки о границах, это чувство окончательно оформилось и обрело понятную мне причину: похоже, я никуда не полечу. Может, Слава и пытался мне об этом сообщить, что отменяет свое наказание? Только теперь это меня ничуть не радовало: здорово, конечно, что Лев меня не убьет, но, если он окажется прав, если все выйдет из-под контроля настолько, что страны изолируются друг от друга, когда я теперь попаду домой? В таком случае лучше смерть, чем остаться запертым здесь, наедине с пакетом органического молока.
– Ты расстроился? – заметил Слава.
Быстро смахнув рукавом куртки подступившие слезы, я ответил:
– Получается, я не еду домой.
Слава искренне не понял меня.
– С чего ты взял?
– Ну если вы считаете, что мы окажемся разделены, как я полечу? – Я злился на дурацкую, детскую дрожь в голосе.
– Полетишь, – спокойно ответил Слава. – И Ваня полетит. И я полечу.
Папа определенно катал меня на эмоциональных качелях: то вниз, то вверх. Сейчас они набирали высоту.
– Ты решил вернуться?
– Да.
– Но… Почему? Из-за него? Вы… типа помирились? Снова вместе?
В голове крутилось сто вопросов одновременно, но папа отвечал размыто:
– Я возвращаюсь не из-за Льва.
– А из-за чего?
– Из-за себя.
– В смысле? – Я даже на секунду остановился от замешательства. – Ты же мечтал здесь жить.
– Слушай, ну… – Он задумался, явно подбирая слова. – Вот если бы я жил в какой-то другой вселенной, без мужа, без детей и без обязательств, сам по себе, думаю, этот переезд прошел бы успешней. Но я живу во вселенной, где у меня есть вы…
Я не дождался, пока он закончит. Быстро перебил:
– Значит, все из-за нас.
– Нет, – твердо возразил Слава. – Просто я не могу быть счастлив, если вы несчастны. Я ведь не в вакууме живу, а рядом с людьми, которых люблю. Все, что происходит с вами, влияет на меня. Я думал, что смогу убедить вас быть счастливыми здесь, смогу вам это навязать, но это же бред. Это какое-то насилие, а какое оно имеет отношение к счастью?
Еще недавно я и мечтать не мог о подобном разговоре с папой, но теперь вся ситуация показалась до боли несправедливой к нему, я не ощутил той радости, какая представлялась мне раньше от таких новостей.
– Это все равно будто бы про нас, а не про тебя, – мягко заметил я.
Я на секунду зажмурил глаза, в голове кадрами замелькали Славины образы: блестки на щеках, лак для ногтей, цветные тени для век. Выдохнув, я распахнул глаза и помотал головой.
– Тебе туда нельзя.
Его это насмешило.
– Почему?
– Тебя там убьют за эту косметику.
– Значит, я просто не буду краситься.
– Но… Тебе же нравится, – жалобно возразил я.
– У человека есть много идентичностей. Ну, например, отец, художник, любитель косметики, гей. И если какие-то из них начинают между собой конфликтовать, получается, нужно выбирать ту, что важнее. Ты всерьез считаешь, что между «отцом» и «любителем косметики» я выберу второе?
– А как же компромисс? – неуверенно спросил я.
– Буду краситься дома.
– Звучит некомпромиссно.
Слава посмотрел на меня с непонятной улыбкой.
– Мики, ты не хочешь, чтобы я вернулся домой?
Я честно ответил:
– Я хочу, чтобы ты был счастлив.
– Я буду счастлив, если ты будешь счастлив. Веришь?
– Не знаю, – вздохнул я. – Ты какой-то… слишком альтруистичный.
– Обычный я, – пожал плечами Слава. – Невозможно быть счастливым, когда плохо всем, кого ты любишь. И вообще…
Он замолчал, потому что мы дошли до дома, – остановился, чтобы вытащить ключи из кармана. Позвякивая ими в руке, Слава наклонился ко мне и закончил мысль:
– Дурацкая страна. Я с тобой согласен.
Произнеся это, он улыбнулся и ушел вперед. Я растерялся, застыв перед ступеньками, и неуверенно посмотрел Славе вслед: казалось, что он сказал это просто так, для меня.
Когда Слава скрылся за подъездной дверью, я быстро взбежал по ступенькам, чтобы удержать ее, пока та не захлопнулась, и только тогда снова вспомнил про траву. Быстро глянул в подъезд: Слава уже стоял возле нашей квартиры. Потом перевел взгляд на окно. Мне нужны были секунды: спуститься, выдернуть чертову заначку из-под карниза и взбежать обратно. Можно будет что-то придумать, соврать.
В голове, будто по радио, прозвучал Славин голос: у человека есть много идентичностей… И какую выберу я?
Глянув на окна в последний раз, я потянул дверь и зашел в подъезд.
У меня определенно был шанс. И я им не воспользовался.
Way Home
Мы с Ваней на спор прыгали через сумки, стоящие в проходе между гостиной и коридором: соревновались, у кого получится дальше. Это уже было однажды: прошел почти год, как мы с братом прыгали между сумками в российской квартире, как говорили со Львом, сидя у кладовки, как в шесть утра я слушал перестукивания первых трамваев, думая, что это больше никогда не повторится.
Накануне мы со Славой растерянно разглядывали пианино, и, хотя никто из нас не спрашивал об этом явно, немой вопрос читался в глазах: оставить или забрать? Если забрать, значит, опять транспортировать по воде, вместе с автомобилем, но…