– Ваня сказал разрубить на щепки и выкинуть, – произнес я.
Слава хмуро ответил:
– Если выкинуть, значит, поверить, что слух не восстановится. Я в это не верю.
– Я тоже, – сказал я просто так. На самом деле я не знал, что думать и во что верить.
Мы обернули картоном ножки, колеса, углы и педали, накрыли струны плотной бумагой, а между клавишами и крышкой проложили поролон. Затем накрыли инструмент большой вытянутой коробкой и закрепили ее скотчем. Вечером на коробке появилась надпись: «Говно». Я зачеркнул ее жирным маркером, чтобы не смущать грузчиков, которые встретят пианино на российской стороне.
К моменту нашего отъезда, в феврале, новый вирус был зафиксирован в Корее, США, Таиланде, Франции, Австралии, Канаде, Германии, Италии, Испании и России. Число умерших по всему миру шло на сотни. ВОЗ признала вспышку инфекции ситуацией чрезвычайного масштаба. Люди на улицах города, в магазинах и кафе все еще чувствовали себя спокойно, но в аэропортах росло нервное напряжение – рейсы с пересадками в Китае отменяли.
– Нам повезло, – говорил Слава, наблюдая за новостями по телевизору. – Мы вовремя решили вернуться.
Еще две недели назад опасения Льва казались мне надуманными, но за считанные дни вирус распространился по всем континентам, кроме Африки и Антарктиды, и угроза изоляции стран друг от друга стала выглядеть реальней.
«Это новая чума», – пестрили громкие заголовки газет, которыми забивали почтовые ящики. Я, сминая, выбрасывал всю корреспонденцию.
Наконец наступил день прощания с квартирой, с городом и со страной.
Утром, пока чистил зубы, разглядывал зеркало в ванной комнате. От стекла был едва отколот уголок – это мы с Ваней в прошлом году кидались друг в друга грязными носками, и я случайно задел край зеркала рукой, когда уворачивался.
За завтраком, потянувшись к пакету с соком, я почувствовал, как стол качнулся в сторону – у него отошли болты, – и это мы с Ваней однажды перевернули столешницу, используя ее как щит в битве подушками.
Складывая остатки вещей в чемодан, я задержался взглядом на белой футболке с логотипом NASA. Слава сказал выкинуть ее – из-за дырки на рукаве. Однажды, когда мы с Майло курили за школой, он случайно задел меня окурком и прожег краешек рукава.
Я кинул футболку вместе со всеми вещами – заберу с собой.
Выкатив чемодан в коридор, я в последний раз окинул взглядом нашу с Ваней комнату. Когда мы ссорились, то один запрещал пересекать свою территорию другому: я был в выигрыше, а вот Ваня – нет, потому что на моей половине оставалась дверь. Тогда Ваня переходил из своего «чулана» в коридор по стеночке и говорил, что это не считается за нарушение.
Чтобы освободить пространство от вещей, я вынес свой чемодан на крыльцо и решил дождаться папу и Ваню на улице. Оглядевшись по сторонам, поймал себя на мысли, что впервые за месяц нахожусь без всякого надзора.
При мыслях о надзоре мне тут же вспомнилась трава, а при мыслях о ней – карниз. Она все еще там.
«Я просто посмотрю», – сказал я сам себе и, непринужденно спустившись с крыльца, подошел к окну.
Раньше, чем успею что-то подумать, вороватыми движениями я вытянул из-под карниза пакетик и, скинув рюкзак с плеч, быстро засунул его в боковой карман. Подняв взгляд, я с ужасом понял, что за моими действиями проследил наш сосед. Он потянулся к ручке, чтобы открыть окно, и я начал лихорадочно соображать оправдательную речь: что сказать-то?!
Говорить ничего не пришлось. Открыв окно, сосед махнул рукой и сказал по-русски с очень сильным акцентом:
– Дасвиданья!
Его девушка выглянула из-за плеча, присоединяясь:
– Дасвиданья!
Я не успел удивиться, что они подготовились к прощанию с нами – было совершенно не до них, – поэтому только глупо кивнул.
– До свидания.
В быстром темпе я запрыгнул обратно на крыльцо, снова встав у чемодана как ни в чем ни бывало. Настроение стало еще лучше: соседи ничего не поняли, заначка у меня, и она не промокла.
Через несколько минут подъехал Майло – он был на велике с массивными шипованными шинами. Мы коротко попрощались накануне, и я не ожидал, что он найдет время приехать ко мне с утра.
– А как же школа? – крикнул я, спускаясь с крыльца.
Майло, оставив велосипед на парковке, подбежал к нашему подъезду.
– Плевать на школу, – просто ответил он.
Я хмыкнул.
– Неудивительно, что ты второгодник.
Дверь за моей спиной открылась, Слава выкатил на крыльцо еще один чемодан, потом – третий. Ваня вышел следом за чемоданами, разнывшись, что хочет колу («Хочу колу, хочу прямо сейчас, ну купи, ну я хочу»). После удара по голове он стал до раздражительного плаксив и капризен.
Слава, стараясь абстрагироваться от плача, начал вызывать такси, а мы с Майло растерянно посмотрели друг на друга – пора было прощаться.
– Слушай, – первым заговорил он. – Я хотел сказать, что был не прав, когда обиделся на тебя из-за тех слов… про дружбу.
– Про то, что я буду грустить пять минут, если ты…
– Да-да, – перебил Майло. Ему явно не хотелось слышать это еще раз. – Короче, я не должен был обижаться. Ты был честен.
Я заспорил:
– Нет, я правда сказал не то…
– Я понимаю, что тебе сложно испытывать чувства, – снова перебил он. – И я понимаю, что ты сам этому не рад. Я должен был поддержать тебя, а не отвергать.
Меня тронуло, как он решил взять вину за тот конфликт на себя, хотя внутренне у меня не получалось согласиться с его словами. Я открыл было рот, чтобы возразить, но он опять заговорил вперед меня:
– Я еще хотел кое-что предложить.
Сказав это, он выжидательно посмотрел, словно я должен был что-то спросить.
– Что? – подыграл я.
– Обещай не ржать. Я всерьез.
– Обещаю.
– Если ты не разберешься со своими чувствами к людям, а я не встречу любимую девушку, давай лет через двадцать заключим брак, усыновим детей и будем так жить, но без гейства?
Я искренне постарался не рассмеяться, и у меня бы получилось, если бы за моей спиной Слава не прыснул от смеха. Мы оглянулись на него, и он извинительно махнул рукой.
– Простите, просто я никогда не слышал ничего более гетеросексуального, – пояснил он.
После этих слов у меня не получилось сдержаться – я расхохотался прямо Майло в лицо.
– Я понимаю, как это звучит… – заговорил он оправдывающимся тоном.
Настала моя очередь перебивать. Отсмеявшись, я сказал:
– Я согласен.
– О, я рад! – тут же оживился он.
– Но в Канаду для этого возвращаться не хочу.
– Я могу переехать в Россию.
– В России нельзя заключить такой брак.
– Так это сейчас нельзя. А через двадцать лет будет можно.
Я с сомнением покосился на Майло.
– Я бы не был так уверен.
– А я уверен. Быть ублюдками уже давно не в моде.
– У нас в России своеобразная мода.
– Но у любой моды бывают законодатели. – Майло подмигнул мне.
На парковку подъехало такси, привлекая наше внимание протяжным гудком. Ваня, закрыв уши, опять заплакал, а мы с Майло торопливо начали прощаться. Он крепко обнял меня за плечи, велел писать каждый день, пригрозил прилетать в Россию на каникулах. Я вспомнил опасения родителей насчет закрытия границ, но озвучивать их не стал. Обняв Майло в ответ, пообещал, что буду писать и не потеряюсь.
Мы со Славой под монотонный гундящий звук, издаваемый Ваниным ртом, загрузили вещи в багажник. Папа, усаживая брата на заднее сиденье, устало заметил:
– Ваня, по-моему, сигнал был не такой ужасный, как ты пытаешься показать.
– Откуда тебе знать, какой он был! – обиженно возражал тот.
– Но теперь же никто не сигналит, не шумит. Чего ты плачешь?
– Я хочу колу-у-у-у, – с новой силой завыл Ваня.
Я, замявшись возле открытой двери, спросил:
– Может, мне сбегать в магазин?
– Не надо, – вздохнул Слава, обходя машину, чтобы сесть на место рядом с водителем. – Поговори с ним о чем-нибудь.
Когда я сел рядом с Ваней, он уже не так сильно плакал, но зло зыркал на меня мокрыми глазами. Подумав, какие у нас могут быть общие темы для разговора, я спросил:
– Ты помнишь, как я читал тебе текст про Шмуля, пока ты был в больнице?
– Про кого? – поморщился Ваня.
– Про Шмуля.
– Идиотское имя, – ответил он и отвернулся от меня к окну.
Вздохнув, я тоже отвернулся, глянув в окно возле себя: Майло, стоя на бордюре, провожал машину взглядом. Я смотрел на него, пока мы не выехали с придомовой территории и его маленькая фигурка не скрылась среди высоток.
Я очень консервативен в том, что касается самолетов: считаю, это противоестественно для человека – летать. Мое тело обыкновенного подростка не было создано для поднятий на десятикилометровую высоту, чтобы под огромным давлением разгоняться до скорости тысячи километров в час. В такие моменты мои вестибулярный аппарат, мозг, желудок и нервная система вступают в какой-то неведомый сговор: приступы тошноты и головокружений лишь ненадолго уступают приступам панических атак, и это мучение продолжается весь полет, сколько бы часов он ни длился.
Льва всегда это бесило. Он говорил, что я выдумываю проблемы, накручивая самого себя до такого состояния. Если меня что-то и отвлекало в самолете, так это его лекции на тему «Прекрати истерить, с тобой не происходит ничего страшного».
Короче, если бы я полетел один, уверен, мне бы довелось стать первым в истории пассажиром, который умудрился выйти из самолета на ходу. Присутствие Славы и Вани значительно облегчало ситуацию, но я все равно расстраивался, что некому будет читать мне лекции – Слава к моим страхам относился гораздо гуманней, но в этом был и минус: негативные эмоции лучше всего перебиваются другими негативными эмоциями большей силы – например, если сидеть и злиться на Льва за то, что он дурацкий, неэмпатичный и ничего не понимающий отец, полет пройдет легче.
Но я зря переживал: Слава тоже смог обеспечить меня зарядом обиды и раздражения – хватило на оба полета с учетом пересадки.