Я начал себя уговаривать, мол, да ничего такого, ну подумаешь, отсосать. Куча же людей так делают, да? Может, даже прямо сейчас. И никто не умер.
Ну, в общем, начинаю я и сразу же понимаю, что не могу. Противно. Говорю ему:
– Нет.
А он:
– Что «нет»?
Я говорю:
– Не хочу этого делать.
Он говорит:
– Да ладно, сначала ты мне, потом я тебе.
Я думаю: ну охренеть подарок, спасибо. Мало ли где его рот бывал до этого, нафига оно мне надо? Я повторяю ему, что не буду этого делать, а он меня не слушает, даже не дает мне договорить. При этом он схватил меня за подбородок и давил на челюсть, чтобы у меня не получалось вырваться.
Не знаю, сколько это продлилось, думаю, меньше минуты, хотя казалось, что это не кончится никогда. У меня взбухли вены на шее, я начал давиться, задыхаться, плакать, но, наверное, не по-настоящему, а просто слезы покатились сами по себе. И в какой-то момент я понимаю, что меня сейчас вырвет, но я даже сказать ему этого не могу – он же меня держит, не дает отстраниться.
Наверное, он сам что-то не то почувствовал, потому что отпустил меня за секунду до, и я блеванул на какой-то дорогущий ковер в его номере, не на него. Я испугался, что он сейчас еще больше разозлится, но он ничего, нормально отреагировал, сказал, мол, бывает, помог подняться с пола, усадил на кровать. Думаю, от всего этого у него прошло желание заниматься со мной сексом, потому что он не продолжил.
И вот тогда он, посидев немного рядом со мной, предложил выкурить косяк. Я согласился и один выкурил у него в номере, а один – по дороге домой. Мне тогда было очень плохо, как будто меня на запчасти разобрали, а потом заново собрали, но не в том порядке. Я позвонил в полицию. Но потом догнался и в итоге пришел в полицейский участок угашенный. Копы вызвали моих родителей.
Вот и вся история. Так я начал употреблять. Я курил траву и больше никогда не вспоминал об этой ситуации.
Закончив, я поднял взгляд на Дину Юрьевну: ее лицо выражало смесь глубокого удивления с сильным отвращением. Это отвращение я принял на свой счет и тут же пожалел обо всем, что сказал.
Оглядевшись вокруг себя, я обнаружил, что расцарапал кожаные подлокотники кресла, пока рассказывал, – обивка забилась под мои ногти. Проведя ладонью по лицу, я понял, что опять плакал, хотя даже не почувствовал этого. И еще, что я очень горячий, как будто у меня температура.
После долгой паузы Дина Юрьевна наконец задвигалась в кресле, и я сжался, ожидая, что сейчас она скажет: «М‐да, ну и мерзость же ты мне рассказал, как тебе не стыдно…» Но она спросила:
– Ты рассказал родителям?
– Частично.
– То есть это как?
– Рассказал, когда был под травой, но потом сказал, что соврал.
– Почему?
Я пожал плечами.
– Не знаю. Мне было стыдно.
– Они так и не знают?
– Я думаю, они уже поняли, что я сам его провоцировал.
Она вдруг потянулась вперед, ко мне, села на самый край кресла и вкрадчиво произнесла:
– Ты должен рассказать родителям, что он тебя изнасиловал.
Я отпрянул от ее слов, сжался в кресле.
– Он меня не изнасиловал!
– Мне жаль, но именно так называется то, что с тобой случилось.
– Нет! – упорно отвечал я. – Это… Это все не такая ситуация. Я же не какая-нибудь несчастная девочка из восьмого класса, которая шла домой, и ее перехватил пьяный бугай и трахнул в подворотне. Это все было не так. Я сам туда пошел, и я не сопротивлялся.
– Но ты сказал ему, что не хочешь.
– Да, но… Потом и не было ничего такого. Ну да, чуть-чуть было, но это быстро закончилось, правда, буквально полминуты.
У Дины Юрьевны от удивления округлились глаза.
– Какая разница сколько? Это были насильственные действия по отношению к ребенку.
– Он не знал, что я ребенок.
– Это вообще не имеет значения для тебя, только для его срока.
Я вздрогнул от слова «срок» и еще сильнее вжался в кресло.
– Почему ты не сказал правду родителям?
– А как бы это выглядело? – почти жалобно залепетал я. – Я сам все это спровоцировал, я сам виноват. В смысле, прям реально сам, вот не так, как женщинам там говорят: «Сама виновата», а вот на самом деле – я сам туда пошел. Они и так считают, что я манипулирую и все время вру, и папа забрал у меня телефон, он наверняка слышал ту запись, где я с ним так спокойно разговаривал… – Я опять сорвался на слезы. – Ужасно тупая ситуация…
Дина Юрьевна смотрела на меня, как будто тоже вот-вот расплачется.
– Она не тупая.
– Тупая. Я вел себя как идиот.
– Это нормально – хотеть, чтобы тебя заметили.
– Ага, в итоге все равно никто меня не заметил…
Она, недолго помолчав, предложила:
– Давай так. Я могу пригласить сюда твоих родителей, в этот кабинет. Обоих или кого-то одного, как сам решишь. И ты расскажешь о том, что произошло, здесь, в безопасном пространстве.
Я невольно усмехнулся на последних словах, но она сказала:
– Нет, правда, мы установим тут такие же правила, как на групповой терапии. Я не разрешу перебивать тебя, не дослушивать, навешивать ярлыки…
– Мои родители – геи, – спокойно произнес я – после всего, что тут уже было озвучено, это казалось такой мелочью.
Дина Юрьевна и бровью не повела, будто слышит такое каждый день.
– Я работаю с родителями и детьми, а не геями, гетеросексуалами или кем-то еще. Мне без разницы. Подумай о том, что я сказала, и дай мне знать, если согласен. На тренинг сегодня можешь не ходить.
Выйдя из ее кабинета, я побрел вдоль коридора, покачиваясь как пьяный или как сильно накуренный – неважно. На самом деле эффект был похожий: мне было очень, очень спокойно и ни о чем не хотелось думать.
Что вы чувствуете?
Часы висели на стене прямо над письменным столом – в прошлый раз они тоже там были, а я и не заметил. Теперь я сидел в том же кресле, сложив руки на груди, нервно тряс ногой и не сводил взгляд с секундной стрелки. Второе кресло, напротив меня, где в прошлый раз была Дина Юрьевна, пустовало. Сама она расположилась на офисном стуле, чуть в стороне, положив ногу на ногу, и тоже следила за часами.
– А вы с ним говорили? – с нескрываемой дрожью в голосе спросил я.
– Да.
– Прям с ним?
– Прям с ним.
– А его сюда пропустят? В отделение.
– Он позвонит, когда подъедет, я его встречу. – Она дотянулась до телефона, лежащего на столе, включила экран блокировки. Но, конечно, пропущенных не было.
Я, кусая нижнюю губу, снова перевел взгляд на часы: без двух минут. Договаривались на час. Я не знал, чего боюсь больше: что он придет или – наоборот – что он не придет. От обеих мыслей по ногам прокатывалась такая трясучая дрожь, что мои нервные подергивания можно было заметить со стороны.
Вот и Дина Юрьевна вдруг спросила:
– Ты его боишься?
– Просто волнуюсь.
– Расскажешь то же, что и мне. Вчера же получилось.
– Вам – это вам. А ему… Это ему.
Она хотела что-то еще спросить, но заиграла айфоновская мелодия – та, что стоит по умолчанию, и я, вздрогнув, сжался в комок. Дина Юрьевна тут же ответила, и по ее «Да, да, сейчас выйду» я понял, что пришел отец. Отключив звонок, психолог поднялась с кресла и обернулась на часы – ровно тринадцать ноль-ноль.
– Он педантичен, да? – уточнила она, улыбнувшись.
– Не то слово…
Я остался один – казалось, на целую вечность. Пока никого не было, в голову лезли безумные идеи: может, я еще успею сбежать, спрятаться, улизнуть от этого разговора? Но очень скоро послышались хорошо узнаваемые шаги, перебиваемые стуком каблуков Дины Юрьевны, и я вжался в кресло от осознания неизбежности разговора.
Психолог вошла в кабинет первой, Лев шагнул за ней – одетый точно как в тот день, когда встречал нас в аэропорту. От его появления в воздухе едва ощутимо запахло сандалом, а еще стало тяжелее дышать – хотя, может, мне показалось.
Дина Юрьевна указала Льву на кресло напротив меня, а сама пододвинула к журнальному столику офисный стул и оказалась как бы между нами, словно она судья на ринге. Лев сел, поприветствовав меня кивком, а я кивнул ему в ответ – выглядело странно, будто мы незнакомцы.
Сев прямее, Дина Юрьевна мягко заговорила, сначала обращаясь ко Льву:
– Я пригласила вас, потому что вчера у нас с Микитой произошла беседа, подробности которой, как я считаю, вам необходимо знать. Я предложила Миките позвать сюда обоих родителей или кого-то одного, и он выбрал вас. Наверное, это о многом говорит. – Она улыбнулась на последних словах, а Лев напрягся.
Потом она перечислила почти те же самые правила, о которых шла речь на тренинге: никому ничего не рассказывать без согласия друг друга (даже другим членам семьи), не использовать услышанную информацию против друг друга (даже в ссорах) и слушать до конца не перебивая.
Закончив загибать пальцы, она обвела нас взглядом.
– Все принимают эти правила?
– Да, – сразу сказал я.
– Куда деваться… – вздохнул Лев.
Меня задел его усталый, снисходительный тон, и я снова начал сомневаться: стоит ли говорить о случившемся именно с ним?
Но было поздно, Дина Юрьевна перевела взгляд на меня и мягко спросила:
– Ты готов рассказать?
Я, выдохнув, оторвал себя от спинки кресла, сел прямее. Нижняя губа саднила – я сам не заметил, как искусал ее почти до крови. Несколько раз в голове произнес начало своей речи, мысленно отрепетированной сотни раз: «Когда мы были в Канаде, на вашей свадьбе, ко мне подошел Артур…» Я говорил себе: надо просто начать, а дальше слова пойдут сами по себе, как вчера, с Диной Юрьевной.
Сжав подлокотники, я выпалил:
– Артур меня изнасиловал.
«Идиот, идиот, идиот!» – это мои мысли зашипели на меня. Ну конечно, я не так собирался начинать этот разговор!
Лихорадочно соображая, как бы исправить ситуацию, я добавил: