ка с капота и был отбит уголок буквы «К» на логотипе.
Пока я рассматривал автомобиль, из больницы вышли родители, держась друг от друга на некотором расстоянии. Эта дистанция между ними царапнула меня по сердцу.
Лев выглядел не так, как днем, да и вообще не так, как обычно. На нем все еще было пальто, но «классичность» образа пропала: вместо привычной белой рубашки из-под воротника пальто виднелась темная, а на замену брюкам пришли темные джинсы, подвернутые над берцами, как у скинхедов. Когда он подошел ближе, я ему так и сказал:
– Ты похож на скинхеда.
– Молодость вспоминаю, – с ухмылкой ответил Лев.
– Чего? Ты был скинхедом?
На этот вопрос он не ответил, потому что к нам подошел Слава, выглядевший, к счастью, как обычно. Разве что после девяти месяцев в Канаде отсутствие косметики на его лице стало непривычным, и я даже как будто немного расстраивался, что он не красится, хотя в Ванкувере меня это раздражало.
Он обратился ко Льву:
– Куда вы поедете?
– Просто прогуляемся… где-нибудь в парке. Поболтаем.
Слава с подозрением сощурился.
– О чем?
Лев вздохнул.
– Я поклялся психологу, что не скажу.
– Поклялся? На крови?
– Ага. Мы там с ней ладони резали.
Медленно переведя взгляд со Льва на меня, а потом снова на Льва, Слава кивнул.
– Ладно. – Он пожал плечами. – Храните свои секреты.
– Тебя подвезти?
– Не надо. Вызову такси.
Развернувшись, Слава начал удаляться от нас, но Лев продолжал смотреть ему вслед.
– Ты бы рваные джинсы зимой не носил, – с искренним беспокойством в голосе попросил Лев.
Я заметил, что Славин шаг сбился, но он не обернулся и ничего не ответил. Лев, вздохнув, усилием воли перевел взгляд на меня.
– Что за тачка, откуда? – наконец задал я самый волнующий вопрос.
– Про каршеринг слышал? – вопросом на вопрос ответил Лев, открывая машину.
Она мигнула всеми фарами, я потянул за переднюю пассажирскую дверь и забрался внутрь. Лев сел на водительское кресло, рядом со мной.
– И зачем ты ее взял? – продолжил я.
– Так будет быстрее, – непринужденно ответил он. – Я ведь обещал вернуть тебя до отбоя. – С этими словами он глянул на наручные часы.
Я с сомнением прошелся взглядом по его одежде. Вылитый маргинал.
– Ты меня в чем-то подозреваешь? – усмехнулся Лев.
– Не знаю, – честно ответил я. – Ты так выглядишь, и машина эта… Короче, просто надеюсь, что в багажнике не лежит труп, который мы сейчас поедем закапывать.
Лев фыркнул.
– Я бы не позвал тебя закапывать труп.
А вот это прозвучало почти обидно.
– Не доверяешь?
– Да нет, просто… – Он пожал плечами. – Мне кажется, что это не твое.
Прежде чем завести машину, он вытащил из кармана мобильный – мой мобильный, я сразу его узнал – и протянул мне. Сказал:
– Найди ту запись. – У него очертились скулы, когда он это произнес.
– Включить?
– Нет, просто найди.
Это было нетрудно – я вынес ее в отдельную, скрытую папку, чтобы она не мелькала перед глазами. Сделав ее снова видимой, я протянул телефон обратно Льву. Перебарывая стыд, уточнил:
– Ты же не будешь это сейчас слушать?
– Я вообще не буду это слушать, – заверил он, снова убрав телефон в карман.
– А зачем тогда?
– Кое-кто другой послушает.
Я испугался.
– Мы поедем в полицию?
– Надеюсь, нет, – размыто ответил Лев.
Когда автомобиль, выехав с территории больницы, преодолел узкую улочку между «Пятерочкой» и хрущевками, мы оказались на автостраде, и я вспомнил, что наркодиспансер находится за городом. Значит, если мы поедем в город, дорога будет такой же долгой, как в прошлый раз, – не меньше часа.
Вырулив на шоссе и поравнявшись с потоком машин, Лев сказал:
– Да, я был скинхедом.
Прозвучало так, словно между моим вопросом и его ответом не было паузы длиной в несколько минут. Я на миг растерялся: не сразу понял, к чему это неожиданное признание.
Вернувшись к тому разговору, с усмешкой спросил:
– Шмотки с тех времен остались?
– Нет, шмотки с тех времен на меня бы не налезли, – серьезно ответил Лев. – Мне было четырнадцать.
– Нифига себе, – присвистнул я. – Такой маленький, а уже скинхед!
– Слушай, это были девяностые, тогда было сложно не стать ублюдком, – с некоторым сожалением в голосе произнес отец. – Да и потом, я не был идейным, я был влюбленным.
– Влюбленным? – не понял я.
– Ага, парень, который мне нравился, был скинхедом.
– И… вы кого-то били?
– Я – никого, я всего месяц с ними болтался, пока Шева не умер.
– А, Шева, – вспомнил я. – Знакомое имя. У вас там была какая-то история любви, да?
Лев мрачно усмехнулся.
– Как по мне, это история не о любви.
– А о чем? Расскажи, ехать-то дофига.
Лев, глянув в зеркало заднего вида, сбавил скорость со ста до восьмидесяти и перестроился в крайний правый ряд. Он долго молчал, постукивая большим пальцем по рулю, и я, уже отчаявшись услышать хоть какую-нибудь историю, потянулся в карман за наушниками. Заметив путаные провода в моей руке, Лев вдруг сказал:
– Ладно, хорошо, расскажу.
Юра – так его звали по-настоящему, а откуда взялась эта кошачья кличка – я не помню. Я уже тогда, в четырнадцать лет, этого не помнил, спрашивал у Шевы, но он тоже забыл. Но все детство он был для меня просто Юрой: мы жили в соседних квартирах, играли в одной песочнице, потом пошли в одну школу, попали в один класс и все время были только вдвоем, пока в пятом классе он не прибился к компании лиц с сомнительными интересами.
Вот они и называли себя скинхедами, но, кроме внешнего вида, это больше ни в чем не выражалось. Ты же знаешь, я не поддерживаю никакие ультраправые идеи, в термине «субкультура» есть слово «культура», а у тех пацанов ее не было, никакой.
Целыми днями они шатались по спальным районам, трясли деньги с младшеклассников, избивали стариков, чтобы отобрать у них пенсию, а в перерывах нюхали клей. Там, с ними, Юра сначала превратился в Шеву, а потом – в токсикомана.
Чем больше он проводил времени с ними, тем меньше ему нравилось дружить со мной, и, когда к восьмому классу наше общение сошло на нет, я решил прибиться к той же самой компании – просто для того чтобы больше времени проводить с Юрой. Это сработало, ему понравилось, что я «тоже стал нормальным», и наша дружба возобновилась, только теперь уже все было по-другому.
Шева везде таскал с собой клей. Каждый час, где бы мы ни находились, он им дышал. Даже в школе, в туалете. Я всегда был рядом, смотрел на это.
– Зачем? – не понял я.
Мне было страшно, что с ним что-то случится, что он умрет во время прихода. Когда я увидел это в первый раз, мы сидели компанией в дворовой беседке, и Шева вытащил свой набор токсикомана из рюкзака. Занюхав, он сполз со скамейки, как будто умер. Хорошо, если он просто вот так лежал, а бывали дни, когда его трясло, как от судорог. Каждый раз думал, что это конец.
– И ты был в него влюблен? – с сомнением покосился я на Льва.
– Да.
– Интересные у тебя были вкусы, конечно.
– Дело не во вкусах. Я знал его с рождения. И я знал его другим.
– А он знал, что ты его любишь?
Думаю, знал.
Однажды он вот так валялся в подвале… Подвал был ничей, и его заполонили подростки. Короче, однажды мы были там с Шевой вдвоем, он опять нанюхался и валялся под батареей, а я рядом сидел, ждал, пока он придет в себя. А они очень легко в себя приходили, через пару минут открывали глаза и вставали на ноги, как будто ничего не было. Меня это всегда поражало.
Ну и он тоже вот так – полежал, а потом приподнялся на локтях, посмотрел мне в глаза и сказал:
– Я знаю, что ты гомик. Но я не из таких.
И все. Он встал на ноги, и мы пошли домой. О домашке, кажется, разговаривали. Самое удивительное во всем этом было то, что мы действительно делали домашку.
А насчет «гомика» – это не потому, что он хотел меня обидеть. Просто другого слова мы тогда и не знали – «гомик», «голубой», может быть, «педик» еще, но я не уверен. Если бы Шева знал слово «гей», он бы так и сказал, потому что ему на самом деле это было неважно. Он был хорошим человеком. До какого-то времени.
Лев замолчал, сжав руки на руле. Само собой, напрашивался вопрос «До какого времени?», но, покосившись на отца, я не стал спрашивать. Мне показалось, что ему нужно время, чтобы продолжить.
Потом с Шевой случилось то, что со временем случается со многими наркоманами: клей начал казаться ему слишком «легким», кайф притупился, и эффект стал не тот. Он решил достать другие наркотики, но для этого нужны были деньги, а денег тогда не было ни у кого, даже у взрослых. До того времени он хоть и терся вокруг скинхедов, но тоже никого особо не трогал – разве что ввязывался в эти уличные драки, когда район на район, но чтобы замахиваться на стариков, женщин, детей – такого не было. Ему просто хотелось принадлежать к какой-то тусовке старших ребят, которые прикольно одеваются; думаю, никаких других мотивов у него не было. Пока не появилась потребность в наркоте.
И тогда у него в руках оказалась бита. До сих пор не знаю, где он ее достал, но она была не новой: замызганная, в серо-розовых разводах, будто ее уже приходилось оттирать от крови. Вокруг ручки была намотана белая изолента, и он написал на ней шариковой ручкой: «Шева».
Я знал, что этой битой он планировал забить своего соседа – из-за магнитолы. Хотел выкрасть ее, продать и купить наркотики. Он рассказал мне об этих планах, а я рассказал его родителям – они были приличными людьми, но им нравилось на все закрывать глаза, они предпочитали думать, что Шева просто «перерастет» этот сложный переходный возраст.
Но тогда они меня послушали.
Лев снова замолчал, и теперь я не был уверен, можно ли спрашивать «И что дальше?» или лучше подождать. Когда молчание затянулось, я все-таки не сдержался: