– Послушали… И? Что сделали?
Лев ответил почти скороговоркой:
– Отправили в наркодиспансер, где он разбил окно в туалете и вскрыл вены.
– Ох.
Больше я и не знал, что сказать. Учитывая, что мы ехали прямиком из наркологички, мне стало неловко, будто я отчего-то виноват во всей этой ситуации.
– Я на всю жизнь запомнил, что это такое – любить наркомана, – произнес Лев, не отрывая взгляд от дороги. – И я не хочу повторять этот опыт.
У меня заложило уши от стыда. Я напомнил ему Шеву. Опять.
– А биту я забрал себе, – уже совсем другим, будничным тоном сказал Лев.
– Зачем?
– Не знаю. На память. Его родители устраивали поминки, девять дней или сорок – что-то типа этого, и я пришел. Увидел эту биту в кладовке, когда разувался, а на обратном пути стащил.
Я так заслушался, что не заметил, как заснеженные поля вокруг нас пропали, сменившись новостройками, стеклянными высотками и шаблонной советской архитектурой. Деревья мигали неказистыми гирляндами и фонарями – забыли убрать еще с Нового года.
Лев повернул в арку, и мы оказались в пустынном дворе: вокруг были разбросаны вытянутые девяти- и двенадцатиэтажные дома, но они не заполняли пространство, а только подчеркивали мрачную безлюдность.
Лев остановился возле футбольного поля – как таковой парковки во дворе не было и машины стояли где придется. Он, взяв свой мобильный с приборной панели, быстро потыкал в экран большим пальцем и, повернувшись ко мне, сообщил:
– Можешь выходить.
Он первым отстегнул ремень безопасности и выбрался из машины. От растерянности я не сразу сообразил, что делать, и, несколько помедлив, повторил за ним. Лев обогнул автомобиль и остановился возле меня. Я вопросительно глянул на него:
– А что тут?
– Вот это, – он указал на виднеющийся из-за деревьев дом-коробку этажей в девять, – это общага медицинского университета. Я там жил.
Я не удержался от иронии:
– Это экскурсия по местам твоей молодости?
– А что, ты против?
– Нет, мне интересно.
Это было правдой.
Я всегда шел к ней через эти дворы – самый короткий путь. И когда первый раз, в семнадцать лет, приехал на заселение, тоже добирался этой дорогой. Чтоб ты понимал, я забрал биту с собой, но она не влезла в сумку, поэтому я нес ее в руках, распугивая прохожих. А тут еще был вечер, сумерки…
В общем, подходил я как раз к этому месту, где мы сейчас стоим, и вот здесь, возле футбольного поля – тогда оно еще не было футбольным, просто пустырем с кучей песка, – вот здесь двое парней донимали одного. Ну вот это типичное: «А деньги есть? А если найду?» – тогда это было повсеместно. И больше никого вокруг, только я это вижу.
В общем, я повесил свою сумку на ветку дерева… Блин, где оно? Спилили, наверное. Жалко. Короче, повесил на ветку, сжал в руках биту и пошел к ним. А они спиной стояли и меня не видели. Не знаю, что было бы, если бы мне всерьез пришлось ею воспользоваться, но повезло: ребята оказались пугливые. Они обернулись на звук моих шагов, увидели биту, увидели серьезные намерения на моем лице и сказали: «Тихо, тихо, мы уже уходим» – и действительно ушли.
А парень этот, с которого они деньги трясли, тоже учился в медицинском, только на третьем курсе. Он в тот день возвращался с пар домой, не в общагу, а в обратную сторону, вон туда…
Лев указал на кирпичный дом по правую руку от нас – тоже старый, советский, но поприличней, чем общага.
Это уже обычный жилой дом.
Парень оказался интересным. У старшекурсников часто встречалось предвзятое, этакое покровительственное отношение к первакам, но он общался со мной на равных, искренне интересовался, почему я выбрал медицину, что мне близко, а что не очень… У него были хорошие конспекты, гораздо понятнее, чем у меня, и он не жадничал.
Рассказывая, Лев то и дело заглядывал в телефон, будто кому-то отвечал на сообщения, а потом снова смотрел на меня.
– То есть вы подружились? – уточнил я.
– Да, вполне. Ему, наверное, из-за той ситуации хотелось мне помогать, и он много чего для меня сделал, не только по учебе.
– А что еще?
– Какое-то время он хотел стать онкологом и, когда заболела твоя мама, помог найти хорошего врача – ту женщину, которая поставила правильный диагноз.
Когда речь шла о помощи моей маме, я всегда невольно преисполнялся благодарностью, даже к незнакомым людям.
– Хороший друг.
Лев покивал.
– Ага. Был.
– А где он теперь?
Папа посмотрел на кирпичную девятиэтажку – ту, что справа от нас. Сказал:
– Да все тут же. Только теперь у него двухэтажная квартира – он разбогател и выкупил квартиру у соседей сверху. Не уверен, что это вообще законно было, он столько несущих стен посносил…
– И почему вы больше не дружите?
Лев, усмехнувшись, внимательно посмотрел на меня:
– А ты что, еще не понял?
И вот тогда – когда он так об этом спросил – я понял. Меня обдало жаром, затем – холодом, затем затряслись колени, противно свело желудок. Не случилось ничего плохого, но я все равно почувствовал себя как в кошмаре.
Нервно задергав завязки на капюшоне, я спросил:
– И зачем мы здесь?
А Лев вместо ответа обогнул машину, открыл водительскую дверь и дернул за рычажок багажника. Тот, щелкнув, приподнялся.
Лев кивнул мне.
– Подойди. – И тоже пошел к багажнику.
– Зачем? – Меня уже не на шутку трясло.
– Что-то покажу.
– Что?
Я представил, что там реально лежит труп Артура, я подойду, а там черный мусорный пакет с очертаниями человеческого тела. Еще и машина чужая – ну конечно, что еще может быть у Льва в багажнике чужой машины?
Он смотрел на меня, настойчиво призывая подойти, и я, делать нечего, медленно зашагал на прямых ногах.
Заглянув в багажник, я оцепенел. Одинокий фонарь на футбольном поле высвечивал в черном пространстве длинную деревянную биту. На рукоятке, обернутой белой изолентой, виднелась кривая надпись: «Шева».
Месть
Я отпрянул от багажника, как будто обжегся. Поднял испуганный взгляд на Льва.
– Зачем это?
– Чего ты боишься? – искренне не понял он.
Легким движением он вытащил биту, перехватил ее левой рукой, а правой захлопнул крышку багажника. Затем снова повернулся ко мне.
– Возьми.
Он протянул биту, и она оказалась между нами, как разделительная полоса. Длинная, не меньше метра – я и не знал, что они такие огромные. В темноте я пытался разглядеть те розовые пятна крови, о которых говорил Лев, но все сливалось в едином темном пространстве.
– Ну? – поторопил папа.
Я посмотрел на него, потом снова опустил взгляд на биту. Даже не двинулся.
– Для чего она мне?
– В бейсбол поиграем, – невозмутимо ответил Лев.
– Очень смешно, – вяло огрызнулся я, но протянул руку и обхватил рукоять.
Ясно было, что он не отвяжется.
– Возьми двумя руками, – сказал папа.
Я взял, выставив биту перед собой. Лев окинул меня оценивающим взглядом, поднял мои руки повыше от основания рукоятки, переставил правую руку над левой. Спросил, удобно ли мне так, и я опасливо уточнил:
– Удобно для чего?
– Для замаха.
Я, мигнув, сглотнул от страха и ничего не ответил. Телефон у Льва завибрировал уже в сотый раз за время этой нашей «прогулки по парку», и, ответив, он сначала махнул мне: мол, пойдем, – но потом резко остановился. Посмотрел на меня еще раз, очень внимательно. Я тоже на себя посмотрел: что-то не так?
Он сказал:
– Сними куртку.
Переложив мой мобильный в карман джинсов, он и сам снял пальто, оставшись в одной рубашке. Открыв машину, кинул пальто на заднее сиденье и выжидательно посмотрел на меня.
Я зябко стукнул зубами.
– Минус десять же…
– Холодно не будет, – заверил он.
Мне все это капец как не нравилось, но Лев смотрел строго и нетерпеливо, так что я подчинился. Аккуратно прислонив биту к машине, я снял куртку и протянул ее Льву, а сам остался в бело-голубой клетчатой рубашке, под которую тут же пробрался пронизывающий холод. Сжавшись, я спрятал руки в рукава и вопросительно посмотрел на Льва.
Тот, закрыв нашу верхнюю одежду в машине, обошел меня и кинул через плечо:
– Пошли.
Я не успел спросить куда, так быстро он удалялся от машины. Я растерянно посмотрел ему вслед, потом на биту, потом опять на папу и, почувствовав себя обреченно, взял биту за рукоятку и поплелся за Львом.
Когда мы миновали дом Артура, мне стало легче, на миг даже захотелось поверить, что все это действительно связано с игрой в бейсбол. Мы обогнули дом, остановились сбоку – с той стороны, где не было окон, только висели через всю стену вереницы наружных блоков кондиционеров. Сюда почти не попадал свет от дворовых фонарей, и я почувствовал себя неуютно, как в безлюдном переулке. Хотя так, наверное, и было.
Лев сказал мне: «Стой здесь», а сам ушел обратно, к подъезду. Я оперся полукруглым концом биты на снег и, облокотившись на рукоятку, шумно задышал. Мне стало по-настоящему страшно: не так, как когда медленно и липко подступает беспричинная тревога, а вообще иначе – до едкой тошноты, подкатывающей к горлу, до остановки сердца. Лев не соврал: мне было жарко, очень жарко.
Я услышал, как загудел домофон – звук открывающейся подъездной двери. Потом послышались голоса, я не мог разобрать слов, но один из них принадлежал Льву – вслушиваясь в интонации, я не находил в них ничего враждебного или агрессивного. Казалось, они вели обыкновенную беседу. В сотый раз в голове возникла обнадеживающая мысль: может, я все-таки что-то не так понял?
Голоса, как и шаги, стали ближе, и я увидел их – отдаляясь от подъезда прогулочным шагом, они сворачивали в мой угол. Артур выглядел утонченно: в кожаной куртке на меху, в тонких кожаных перчатках, в туфлях с заостренными носами. Раньше я не замечал, но теперь, на контрасте со Львом, я вдруг понял, какой он тонкий, будто собранный из спичек.