Понял: ненавижу Ярика. Он хуже всех, кого я когда-либо знал. Просто урод.
Прошла еще неделя, наступила следующая суббота. Между математикой и английским (это между третьим и четвертым уроком, значит, самая длинная перемена) мы с Яриком поднялись в «курительный» туалет на четвертом этаже. Это такой туалет, негласно признанный законным для курения, потому что и директрисе, и завучам, и даже вредным учителям было лень подниматься на последний этаж, чтобы гонять старшеклассников с сигаретами. А этот этаж был историко-географическим, но те двое – географичка и историк то есть – были равнодушны к туалетным рейдам.
В общем, мы туда каждую большую перемену ходили – Ярик не мог не курить дольше двух часов. Я ногами вставал на подоконник (окно было высоченным, под потолок), а Ярик садился возле меня и закуривал. Потом еще ребята набивались, а мне на такой высоте как будто легче дышалось, хотя это не так, наверное, дым-то шел вверх.
И вот в ту субботу мы слиняли в туалет за десять минут до конца урока. Никого еще не было. Ярик, задрав голову, посмотрел на меня внимательно и спросил:
– А в этом туалете вы с Глебом тоже были?
Не могу понять, почему он решил это вспомнить. Думаю, я тогда сильно покраснел.
Давя жуткую неловкость, я отвел взгляд.
– Не, в этом не были…
– Ты с ним тогда дерьмово поступил.
Я присел на корточки, чтобы заглянуть Ярику в глаза, – думал, по взгляду смогу понять, что происходит. Но когда его лицо оказалось так близко к моему, я растерялся и сказал другое:
– С тобой так не поступлю.
Ярик нахмурился, отворачиваясь.
– При чем тут я?
– Почему ты больше не хочешь быть со мной? Раньше хотел.
– А что, есть такой закон, что нельзя передумывать? – усмехнулся Ярик.
– Я думал, ты меня любишь.
Он посмотрел на меня, словно я сказал ему что-то обидное. Ответил очень серьезно:
– Никогда не говорил, что люблю.
Я решил, что он испугался таких громких слов (я и сам их немного пугался), поэтому сказал мягче:
– Ну, в смысле, что я тебе нравлюсь…
– Этого тоже никогда не говорил.
– Тогда зачем ты со мной встречался?
– А ты со мной зачем?
– Ты мне нравишься.
Теперь мне казалось, что так и правда было всегда. Ярик, подумав минуту, ответил:
– Ты мне, наверное, тоже нравился. Ну когда мы еще близко не общались. Но если с тобой общаться, никаких нервов не хватит, чтобы тебя любить. Ты высокомерный, грубый и помыкаешь людьми, которые к тебе хорошо относятся. Очарование очень быстро прошло.
– Но ты согласился встречаться, – напомнил я, снова пытаясь поймать его взгляд. – Что тогда осталось?
– Не «что», а кто. Твой отец.
– Чего? Кто? Слава?
– Нет. Другой.
– Лев?
Я невольно рассмеялся. Ну ничего себе нашел не высокомерного, не грубого, не помыкающего людьми! Правда, это было так странно, что я не сразу почувствовал, как больно.
– Что смешного? – строго спросил Ярик. – Он хотя бы интересовался моими делами и маминым здоровьем.
– Стой, ты серьезно? – Я был не в силах перестать улыбаться. У меня будто мимические мышцы парализовало.
– Да, я серьезно.
Я осторожно спустился с подоконника. Улыбка слетела с моего лица, как маска. От нарастающей тяжести в груди я начал задыхаться (а тут еще это курево легче не делало) и, судорожно давясь воздухом, заговорил:
– Да ты… Он… Ты… Но… – И вдруг совсем быстро, почти скороговоркой: – Ну давай, он как раз освободился, иди к нему, он и тебя отпиздит, вот прекрасно будет, может, ты хоть тогда поймешь, какой он на самом деле, ты вообще его не знаешь, просто придумал себе что-то, а тебя не волнует, что он тебя в два раза старше, да нет, даже больше чем в два раза, да ты отвратительный!
Я это все будто на одном вдохе произнес. Воздух в легких кончился, и я замолчал, тяжело дыша. Моментами мне словно удавалось вырваться из этого кокона злости и посмотреть на ситуацию со стороны: какой же сюр – стою в школьном туалете, из ревности собственного отца грязью поливаю. Но потом я снова начинал тонуть в этих эмоциях.
– Ты вообще не понимаешь, что это такое – отношения со взрослым мужиком.
– А ты понимаешь? – хмыкнул Ярик.
– Догадываюсь.
– Ага. Ну я тогда тоже… Догадываюсь. – Он так сказал последнее слово, будто намекнуть мне на что-то попытался.
Я напрягся.
– Объясни, – потребовал я.
В этот момент прозвенел звонок – с урока. Ярик поднялся с подоконника и непринужденно сообщил:
– Сейчас народ набьется, я лучше пойду.
– В смысле, подожди! – Я попытался схватить его за руку, но он вырвался и не оглядываясь пошел к двери. Я крикнул ему вслед: – Скажи, что у вас ничего не было, а то я с ума сойду!
Он хлопнул дверью, так и не обнадежив меня. Резко поплыло в глазах – сначала я не понял от чего, потом по щекам потекли слезы. Я мотнул головой, смахивая их, и заметил оставленную на подоконнике пачку сигарет – Ярик забыл.
Я взял ее, поболтал в руке, проверяя – пустая или нет. Затем заглянул внутрь: пять сигарет, зажигалка и косяк с травой. На мгновение мне как будто стало легче.
Я машинально сунул пачку в карман. Подумал: потом отдам.
Пока шел по коридору, увидел Лену. Она стояла в обнимку с парнем из одиннадцатого. Почему всегда так, все в один момент?
Мы с Леной с того дня, как поссорились, ни разу не говорили больше, хотя учились вместе. Я старался ее не замечать, и у меня неплохо получалось. Но тут они раскорячились поперек лестничного пролета, хочешь не хочешь, а придется посмотреть, как он ее за задницу трогает.
Я, пока мимо них боком протискивался, бросил этому парню:
– Она лесбиянка, кстати.
– Ты че, охренел? – крикнула мне вслед Лена. – Не знаешь – молчи!
Я показал ей средний палец, перегнувшись через перила. В смысле: не знаешь – молчи? Уж я-то знаю.
Я не вернулся на урок. Точнее, вернулся в кабинет, чтобы забрать вещи, а сам слинял через черный ход под лестницей на первом этаже. Сигареты перед Яриком выложить забыл.
Ладно, если быть честным, не забыл. Специально не выложил. Я хотел покурить.
Я убеждал себя: ничего не случится, это всего лишь один косяк, у меня ведь и нет больше, и достать негде будет, и не знаю я тут никого, кто курил бы травку. Короче, это будет первый и последний раз – так я сказал себе и сам же в это поверил.
Пока шел домой, курил на ходу (как и в Канаде, никто не обращал на это внимания) и прокручивал в голове годы общения с Яриком. И все сходилось. Прям начиная с шестого класса.
Тогда он пришел к нам домой впервые, а потом вернулся Лев, и они встретились взглядами, и Лев спросил, будем ли мы чай, а потом Ярик, уходя, спросил: «Это твой папа?», а я сказал: «Да», а Ярик сказал: «Он классный». Все началось в тот момент. И продолжалось дальше: он оправдывал Льва, когда тот ударил меня, пьяного, говорил, что надо было больше. А в наших типа отношениях постоянно домой напрашивался в «неудобное время», когда «внезапно» возвращался Лев, спрашивал, как дела у его мамы, и предлагал чай. И папа тоже хорош – какое ему дело до чужой мамы, чая и самого Ярика? Вечно меня осуждал, что я с ним несправедлив, а ему что с того было? Я думал, что он гей, а не педофил.
И все-таки кажется, что тогда, год назад, когда Лев вызвался подвезти его до дома, пьяного, что-то случилось. Ярик больше никогда потом не подходил ко мне. Видимо, я стал ему не нужен, он ведь через меня хотел подобраться ко Льву, и вот, как только получилось, я оказался не у дел. Он получил к нему дорогу напрямую. Видимо, ему помогло, что он был пьяный – под алкоголем всегда что-нибудь такое происходит.
Может, родители из-за этого и ссорились? Тогда, в тот момент, и началась эта постоянная ругань. А Лев все время хотел вернуться домой – видимо, к Ярику и хотел. Конечно, вот он и ходит теперь такой независимый, взрослый и перекрашенный в серый цвет, чувствует себя гордым из-за отношений с моим отцом. Вот мудак. И отец тоже мудак. Как Артур. Не зря они подружились, он точно такой же.
Ну да, да, точно! Как он его оправдывал тогда, как говорил, что нет никакого совращения, что я сам провоцировал, что все было добровольным!.. Так это он, наверное, себя оправдывал!
Я решил, что сейчас вернусь домой и все расскажу Славе. Он имеет право знать, почему все случилось на самом деле! И от этой злой решимости я начал идти еще быстрее, если бы не косяк в зубах, я бы побежал, но курить на бегу было тяжело.
Я выкинул окурок в мусорку у подъезда, бросил в рот несколько подушечек «орбита» с клубникой, надеясь, что этим перебью запах, и поднялся домой. Дверь открыл Слава, удивился мне:
– Почему ты так рано?
Отодвигая его, я шагнул в квартиру. Сильно перебрав с драматизмом в интонациях, я сказал ему:
– Папа! Я тебе сейчас такое расскажу!
«Хватит ругаться»
Вода была обжигающе ледяной. Я жадно пил, разглядывая родителей через прозрачное донышко стакана: сначала наводил на одного, потом на второго, как через подзорную трубу. Их силуэты расплывались в стекле, но, когда я убирал стакан, четче не становилось. Все плыло.
– Не легче? – спросил Лев.
Я помотал головой, как будто бы нет, а сам сказал:
– Мне нормально.
Льва позвал Слава. Он меня и слушать не захотел. Двух минут от моего рассказа не прошло, как он начал звонить отцу – попросил того подъехать. Я подумал: класс, сейчас мы вместе заставим его объясниться, но не тут-то было. Объясняться заставили меня.
Пока Лев ехал, Слава меня обманывал. Поддерживал иллюзию разговора, но сейчас я понимаю, сразу было видно, что он меня за придурка держал. Я ему рассказываю – ну, все, что надумал, пока шел домой, – а он мне отвечает, как недоразвитому:
– Да? И что было потом? Ну ничего себе!
Сначала я радовался его заинтересованности, не чувствовал, что она фальшивая, пока не пришел Лев. Я услышал, как Слава сказал из коридора, мол, полюбуйся, в каком он состоянии. А когда Лев зашел в гостиную, где я сидел за столом, он сразу тяжело завздыхал, хотя я еще ничего не успел сделать, только посмотрел на него.