Непедагогично
Ночь прошла странно.
Сначала я был с Леной. В смысле, мы занимались сексом. Хотя мне казалось, будто бы это была Лорди: такое же бледное тело с веснушками на плечах, но лицо почему-то Ленино. Мы были полностью голыми, она сидела на моих коленях, а я целовал ее шею. Скомканное одеяло валялось в стороне, и я обратил внимание на постельное белье: детское, с рисунками машинок из мультика «Тачки». Такое было у меня в детстве.
Подхватив Лену за талию, я перевернул ее на кровать, оказываясь сверху. В этот момент все поменялось: взглянув ей в лицо, я увидел Ярика. Но не удивился, будто бы так и надо, и продолжил осыпать поцелуями уже его: шея, плечи, грудь, ниже, ниже, живот, ниже…
Он схватил меня за руку, и я, прервавшись, поднял на него вопросительный взгляд.
– Что такое?
Ярик приподнялся на локтях и спросил не своим, грубым и низким голосом:
– Давай поиграем с ротиком?
– Чего? – опешил я.
– Давай поиграем с ротиком?
Опершись на мои плечи, он грубо толкнул меня вниз.
Глаза заволокло черной пеленой, я начал задыхаться – нечто забивало мне рот, горло и легкие, но я не видел что. Я зашелся в приступе кашля, но легче не становилось, и вслед за судорожными спазмами из желудка начала подниматься тошнота.
«Нет, нет, только не это», – отчаянно подумал я и открыл глаза.
Темнота. Я, мокрый, лежал в кровати на влажной простыне, сбившееся одеяло валялось в ногах. В трусах – эрекция, в горле – тошнотворный комок, просящийся наружу. Возбуждение и рвота – это теперь навсегда?
Опасаясь, что меня и правда стошнит, я поднялся и прошел в ванную комнату. Минут десять сидел возле унитаза, пока не отпустило. В этот раз обошлось.
Но в следующую ночь все опять повторилось. Был только Ярик. Точнее, если смотреть в целом – он, но, когда он опускал руку на мое бедро, она вдруг становилась как будто не его. Гораздо больше, взрослее, с выпуклыми венами на запястьях. Тогда я поднимал взгляд на лицо и видел Артура – на секунду. Моргал – снова Ярик. Потом опять повторялось: поцелуи, «ротик», пот, эрекция, рвотные позывы.
В третью ночь была только Лена. И как всегда, как обычно, мне нравилось все, что происходит, – совсем не так, как с Лорди, ничего противного. Во сне я как будто бы даже был влюблен в нее. Я все опасался, что она превратится в Ярика, тот придет со своим членом и опять начнет говорить про «ротик», но Лена оставалась Леной. Подозрительно долго.
Потом, оборвав поцелуй, она сказала:
– Я пришла, чтобы ты меня изнасиловал.
– Зачем?
Я смотрел ей прямо в глаза. Все думал: «Не исчезай, только не исчезай». Она заговорила строго, как учительница:
– А разве нормальные люди пойдут ночью за взрослым мужчиной? Если я здесь, значит, я хочу, чтобы ты меня изнасиловал.
– Чего? Но я не…
– Поиграй с моим ротиком.
И я проснулся.
В четвертую и пятую ночь я не спал – не получилось. Боялся, что усну и все опять повторится. А так бы и было, скорее всего.
До семи утра смотрел в потолок, не смыкая глаз, потом шел в школу, как на автопилоте. Перестал садиться за одну парту с Яриком и не позволял сесть ему возле меня.
Он спросил, нагнав в коридоре:
– Это из-за твоего отца?
– Нет, это из-за того, что ты меня во сне насилуешь.
Не смог на ходу выдумать другой причины – мозг не соображал. Ярик удивленно переспросил:
– В твоем сне?
– Да уж надеюсь, что не в своем.
– Но это же просто сон…
– Все, отстань, не подходи, – процедил я сквозь зубы. – Пока ты не появился, мне эта хрень не снилась.
Я прошел вперед, оставив его позади, но, ощутив в кармане смятую пачку, остановился. Вытащил ее наружу, вернулся к Ярику:
– На, твое, зажигалка внутри.
Ярик, раскрыв пачку, заглянул внутрь.
– А где косяк?
– Догадайся.
Он с минуту смотрел на меня не моргая. Потом сказал:
– Бля.
– Ага.
Так и поговорили.
Учителя в школе начали подшучивать над моей вялостью и нездоровой бледностью. Чуть что не так, сразу: «Вы, небось, в компьютерах ваших сидите до утра, а потом в школу идете. Да, Микита?» Это Ольга Владимировна сказала, когда почти весь класс пришел без домашки. Но при чем тут я?
Спустя неделю такой жизни мне стало всерьез казаться, что я могу умереть. Бессонница не проходила, случайные провалы в сон оборачивались кошмарными сюжетами, несколько раз я отпрашивался с уроков и уходил в кабинет к школьной медсестре, где жаловался на предобморочное состояние и тошноту. Она сказала, что у меня вегетососудистая дистония. Еще спросила, в курсе ли родители. Я сказал «Не», а она сказала: «Ну так расскажи».
Я подумал: она права, надо рассказать.
В один из тех дней, когда меня раньше отпустили с уроков, я застал Славу на кухне: он, сидя за столом, что-то рисовал в графическом планшете. Бесшумно, почти на носочках, пройдя к столу, я тихо позвал его:
– Папа.
Стилус в Славиной руке дрогнул, линия пошла зигзагами. Мне кажется, он сразу заподозрил неладное.
– Что, дитя мое? – уточнил папа с напускной шутливостью.
– Мне нужна помощь.
Слава отложил планшет, напряженно сцепил руки в замок и поднял на меня глаза.
– Говори… Хотя нет, подожди.
Он быстро поднялся, открыл шкафчик с посудой, взял стакан, налил воды из кувшина и сел обратно за стол, поставив стакан перед собой.
– Теперь говори.
Я, со скрежетом выдвинув табурет из-под стола, сел перед ним.
– Я ненавижу секс.
Не то чтобы я планировал прямо так начать, но как получилось. Слава молчал, выжидательно глядя на меня. Я не спешил продолжать, мне нужна была какая-то реакция.
Не выдержав тишины, я аккуратно уточнил:
– Ты меня понимаешь?
– Нет, – честно ответил Слава. – Но ты продолжай.
– Меня от него тошнит. В прямом смысле.
Слава покивал. Для вида, наверное.
– И я не понимаю почему. Не понимаю, это вообще про меня или… или вообще не про меня.
Папа молчал. Я растерянно искал поддержку в его глазах. Он попросил:
– Разверни мысль.
Пришлось говорить прямо.
– Меня изнасиловали, – сказал я. – Но я не хочу, чтобы этот факт влиял на мою жизнь и на мой выбор. Если я не люблю секс, я хочу не любить его из-за себя, потому что я такой, а не потому, что меня изнасиловали. Но сейчас я не понимаю, какой я.
Пока Слава слушал, лицо у него делалось все серьезней и серьезней. Он поднес стакан с водой к губам, глотнул. Долго молчал, не поднимая на меня глаз.
Наконец спросил:
– Какой помощи ты от меня ждешь?
Я растерялся от его вопроса. Он показался мне холодным, грубым, даже отстраненным.
Заметив мое замешательство, папа пояснил:
– Ты хочешь обсудить это со мной или ты хочешь, чтобы я нашел тебе психотерапевта? Или ты хочешь чего-то третьего?
– Я хочу, чтобы ты нашел мне психотерапевта. И, наверное, хочу обсудить это с тобой.
Взяв стакан, Слава еще раз быстро отпил из него, а затем прислонил к виску – словно у него болит голова. Снова замолчал. Все паузы между репликами у нас были ужасно долгими.
– Ты… Ты ждешь от меня какого-то готового ярлыка? – уточнил папа. – Мол, да, ты асексуален, или нет, у тебя травма?
– Ну… Наверное. Мне интересно, как ты думаешь.
– Я не знаю.
«Я не знаю» – вот и весь разговор. Что еще говорить – непонятно. Слава выглядел так, как будто ужасно мучился от моей компании.
Чтобы облегчить папино состояние, я, неловко поерзав на табуретке, начал подниматься.
– Ладно, я…
Хотел сказать: «Ладно, я пойду», но Слава взглядом пригвоздил меня к месту:
– Подожди.
Я сел обратно. Слава отнял стакан от виска и поставил его на столешницу. Покрутив его в пальцах, сказал:
– У меня с ним была похожая история.
Я не сразу понял.
– С кем?
– С Артуром.
– Серьезно? Когда?
Когда мне было восемнадцать. Юля болела, врачи в поликлинике ставили неправильный диагноз, назначали лечение, от которого было только хуже… Ну ты в курсе.
Артур тогда проходил интернатуру в онкодиспансере, но дело было даже не в нем, а в его матери. Она тоже была врачом, тридцать лет стажа, прием расписан на месяцы вперед… Короче, к ней было тяжело попасть, приходилось долго ждать. Судя по всему, он считал, что мы ему по гроб жизни обязаны за то, что он подошел к своей матери и сказал ей: «Мама, проконсультируй моих знакомых», а она сказала: «Хорошо». Но поскольку этот момент запустил цепочку позитивных событий: правильный диагноз, лечение, от которого становилось лучше, – мы правда почувствовали себя должными ему. По крайней мере, я точно, да и Лев… Он до сих пор использовал это как доказательство, что Артур – хороший и порядочный человек.
Юле назначали химиотерапию, я всегда ездил с ней, одна процедура занимала часа три, потом у нее были слабость, тошнота… В общем, я ей помогал.
И вот сижу я на скамейке в коридоре, читаю «Трое в лодке, не считая собаки» – как сейчас помню, ненавижу теперь эту книгу, так и не дочитал, – и ко мне подходит Артур. Говорит, давай пройдем в кабинет, кое-что надо обсудить. Я был уверен, что обсуждение будет касаться Юли, ее лечения, ее состояния, пошел за ним без всякой задней мысли.
Мы пришли в кабинет его матери, заведующей отделения, но в тот день она была на какой-то научно-практической конференции. Прохожу внутрь, и он закрывает за мной дверь на ключ. Я понимаю, что это странно, оглядываюсь, а он резко меняется в лице, в интонациях. Начинает жестко со мной говорить: мол, сейчас мы будем общаться на моих условиях, или ты делаешь, что я скажу, или твою сестру…
– Бля, – не выдержал я.
У меня в глазах застыли слезы, в горле – противный комок, напоминающий о тошноте после кошмаров.
– Мне прекратить? – уточнил Слава.
– Нет, извини, продолжай.
– Я могу не рассказывать, если тебе тяжело.
– Все хорошо, – заверил я, потирая глаза тыльной стороной ладоней. – Я хочу, чтобы ты рассказал.